А может, он всё правильно решил? И лучше уж встретиться с Ксюшей, чем торчать дома и думать, перебирать события вечера и собственные ощущения.
Мама возилась на кухне, а отца Дима нашёл в гостиной.
– Пап, можно я опять машину возьму?
– Куда ты собрался? – озадачился тот.
– Я… – Дима остановился, так ничего толком и не сказав.
Потому что не может он взять машину, та же в сервисе. Точнее, Ксюша думает, что в сервисе. Значит, придётся на общественном транспорте.
– А не, пап, не надо. Я так, своим ходом.
Не дожидаясь новых расспросов, вышел в прихожую, но в ней тут же возникла мама:
– Дима, куда ты?
– Я недолго, – опять пообещал он. – Скоро вернусь. Честно, скоро вернусь. – Вынул из кармана и продемонстрировал мобильник: – И телефон – беру.
Мама кивнула, пусть и неохотно, не стала выведывать подробности. Хотя ей не всегда удаётся, относится к нему, как к взрослому, пытается контролировать, будто он до сих пор школьник, пятиклассник какой-нибудь.
Выходя из квартиры, Дима открыл присланное Ксюшей сообщение, прочитал адрес. Угу, понятно. Он примерно знает, где это. Найдёт без проблем, даже маршрут в интернете узнавать не понадобится. Дойдя до остановки, сел в подходящий троллейбус, устроился на свободном месте, уставился в окно.
Раньше по такому поводу он не просто бы ехал, летел бы, не замечая дороги, и радовался, а сейчас – досадно. Что увлёкся, наобещал лишнего в нелепом романтическом порыве, подогретом разбушевавшимся от запредельного количества вранья воображением и растревоженной совестью.
И почему всё так переменилось?
Сойдя с троллейбуса и углубившись в запутанный лабиринт дворов, Дима позвонил сам, доложился:
– Ксюш, я уже почти пришёл.
– Ага. Я сейчас выйду, – обрадованно откликнулась она.
Значит, в гости к ней заходить не придётся, светиться перед её родителями. Наверняка ведь сейчас они дома. А жаль. Не того, что светиться не придётся, а того, что у Ксюши в квартире есть кто-то ещё.
Она ждала на углу длинной, словно из деталей детского конструктора, сложенной из отдельных корпусов многоэтажки. Дима развёл руками и заговорил ещё на ходу:
– Ну всё, убедилась? Как видишь, живой и абсолютно целый. – Он остановился перед ней, добавил раскаянно: – Извини, просто так получилось.
Ксюша сделала шаг навстречу, приникла к нему, запрокинув лицо, негромко, но чувственно проговорила:
– Убедилась.
Дима обнял её, погладил ладонью по спине. Непонятно, почувствовала ли она это через толстую зимнюю куртку. Кажется, почувствовала, прижалась теснее, улыбнулась. А ведь у неё волосы тоже не слишком тёмные, и уж точно мягкие.
– Можешь шапку снять?
Ксюша удивлённо распахнула глаза:
– Зачем?
Он не стал объяснять, просто протянул, трогательно изогнув брови:
– Ну, пожа-алуйста.
– Ну, хорошо, – Ксюша улыбнулась уголками рта, по-прежнему немного растерянно, стянула с головы пёструю трикотажную шапочку, неосознанно тряхнула волосами.
Удивительно – обычно она такая уверенная, а сейчас тихая, послушная, чуть ли не робкая. Действительно, так за него переволновалась? Или всё из-за того, что Дима уже дважды неявно её продинамил? Один раз – отложив свидание из-за чужого ноутбука, второй раз – опоздав на пару часов якобы из-за папиной машины.
Он запустил пальцы в чуть растрепавшиеся пряди, провёл по ним. Действительно мягкие. Приятно.
Ксюша, не отрываясь, смотрела в его лицо, наверное, пыталась поймать взгляд, чтобы он увидел скрывающиеся в нём чувства. Или, скорее, не скрывающиеся, наоборот, ясно обозначенные. Но Диму не волновали её глаза. Он осторожно отодвинул закрывавшую лоб чёлку, ласково коснулся виска. Рука медленно заскользила вниз.
– Дим! – судорожно выдохнула Ксюша.
– Тихо, – чуть слышно произнёс он, приложил указательный палец к её губам.
Пусть она лучше ничего не говорит.
Он убрал руку от её лица, наклонился к нему, едва почувствовав губами её губы, закрыл глаза.
20
(прошлое)
Алёна открыла глаза. Всё, как всегда. За то время, пока они были закрыты, чуда не случилось, в волшебной стране она не очутилась, и бельё само не снялось, по-прежнему болталось на верёвках. Алёна вздохнула, распахнула дверь стоящего в углу балкона низкого хозяйственного шкафчика, достала с полочки контейнер с прищепками, пристроила его рядом с бельевой корзиной, сплетённой из разноцветных пластиковых полос, зябко поёжилась, на несколько мгновений втянув ладони в рукава толстого свитера, а потом всё-таки взялась за дело.
Всякая мелочь висела поближе к стене, а большое постельное – в наружных рядах. С него Алёна и начала, снимала, путаясь в обширных пространствах простыней и пододеяльников, чертыхалась, складывая и встряхивая, потом очередь дошла до папиных рубашек, она стянула одну с верёвки, сжала в руке, задумалась.
Вот сколько лет родители вместе? Уже не меньше шестнадцати. Не в смысле свиданий и ухаживаний, а совместной семейной жизни.
Как это? Долго-долго жить с родителями, ни о чём особо не заботиться, ну только если мама иногда попросит мусор вынести, или квартиру пропылесосить, или в комнате прибраться, или, вот, вывешенное на просушку после стирки бельё снять. А потом вдруг свадьба и всё – ты вдвоём с совершенно другим человеком и теперь обо всём надо беспокоиться самой, не иногда, а постоянно, и не дождёшься, что придёт мама, посмотрит разочарованно и сердито, скажет с возмущением и досадой «Ну, Алёна, ну как так? Я же просила. Неужели настолько трудно сделать?», обиженно махнёт рукой и сделает сама.
А, наверное, поначалу в этом даже есть какой-то кайф – стирать и гладить рубашки любимого мужчины. Но потом это превращается в будни и рутину. Или нет? И по-прежнему приятно, делать друг для друга вот такое? Не цветочки там подарить или тортик, а навести порядок, приготовить ужин.
Интересно, мама с папой по-прежнему любят друг друга или просто живут вместе по привычке? Потому что так удобней и уже не хочется ничего менять, потому что у них есть общий ребёнок Алёна и её надо растить, или даже потому, что жить-то больше негде. Они болтают, часто с полуслова понимая, что другой хочет сказать, подшучивают друг над другом, куда-то ходят вместе, иногда ругаются и ссорятся и сексом, наверное, тоже занимаются, но никакой особой страстности между ними Алёна не замечает. Но, может, так и должно быть, и их любовь совсем другая. Ну – как бы сказать? – взрослая, состоявшаяся, отлаженная. И такого в ней уже не случается, что крышу сносит и рвёт на части, а плакать и смеяться хочется не к месту и без причины.
Алёна сложила рубашку пополам, бросила в корзину, потянулась к полотенцу, сняла с него прищепку, дёрнула вниз за край. Полотенце решило посопротивляться, отказываясь сниматься. Алёна высказала ему пару нелицеприятных слов и только тогда заметила.
Ах ты ж! Она же вторую прищепку снять забыла.
– Так вот кто здесь шумит! – неожиданно прилетело со стороны.
Через перегородку между балконами заглядывал Глеб.
В последнее время пообщаться с ним удавалось всё реже и реже, а по какой причине – нетрудно догадаться. Всё его свободное время занимала – ну естественно! – Лиля.
Алёна оставила полотенце в покое, тоже подошла к перегородке, привалилась попой к балконным перилам.
– А ты чего? Покурить вышел?
Глеб прищурился, насмешливо дёрнул уголком рта.
– Ты же знаешь, я не курю.
– А зачем тогда? – наклонив голову к плечу, поинтересовалась Алёна, а Глеб посмотрел вдаль, задумчиво улыбнулся и произнёс:
– Лёль, а я – женюсь.
Алёна фыркнула, прицепила к рукаву прищепку, потом сняла её, бросила прямо со своего места, не метясь, потому что прекрасно понимала, что в контейнер не попадёт, и даже смотреть не стала, куда та угодила, повернулась к Глебу, заключила:
– Не смешно.
– Правда, не смешно, – согласился он. – Потому что я серьёзно.
Но Алёна по-прежнему не поверила, хотя вопрос сам вырвался:
– На ней?
Нет! Быть такого не может, потому что просто не может быть. Но…
– На ней.
И всё равно – нет! Хотя до этого момента было зябко, а тут словно огнём обдало, и что-то мгновенно выгорело, но не снаружи, а внутри, оставив тлеющую по краям пустоту.
– Зачем? Ну, зачем? За-чем? Куда ты торопишься?
Он опять улыбнулся, как-то для него совсем нетипично. Сдержанно и вроде бы… виновато?
– Так получилось.
«Так получилось»?
– Ты… вы… у вас… – Алёна перестала растерянно перебирать местоимения и всё-таки выговорила, выбрав самый пренебрежительный вариант и вдобавок полупрезрительно хмыкнув: – По залёту что ли?
Глеб не ответил. Ну, как бы уже и не требовалось. И, конечно, не очень приятно признавать себя идиотом, даже если всего-навсего перед Алёной. Да она и не ждала подтверждения, ухмыльнулась и опять полупрезрительно хмыкнула, потому что: финиш, конец всему, хуже уже не будет.
Внезапно вспомнилось давнее, выданное когда-то ей с умным назидательным видом, и Алёна повторила почти слово в слово:
– А я от тебя такой глупости не ожидала. Никогда. Знаешь, есть такие штуки – презервативы называются. В аптеке можно купить. И даже я уже в курсе. Хотя мне пока без надобности.
– Я тоже в курсе.
– Значит, она специально. Да? – возмущённо воскликнула Алёна. – Наплела, что сейчас можно, что ничего не случится…
Но Глеб оборвал её:
– Не говори ерунды.
– И ты купился?
– Я её люблю, – произнёс он негромко, но твёрдо, без каких-либо особых интонаций, а на Алёну подействовало сильнее, чем удар поддых. – И я рад, что так вышло.
Хватит! Она еле удержалась от того, чтобы вскинуть руки и зажать ладонями уши. Не надо её добивать. Она и так уже – обломки, прах, пепел. И лучше сказать что-то самой, чем слушать от него подобное. Даже если вырывается только гадость.
– Она же тебя старше.
– И что?
– А я думала, про то, что ты только с тётками целуешься, это просто моя шутка.