Глеб не обиделся, не рассердился, просто попросил:
– Лёль, не надо так. – А потом ещё добавил: – Почему ты к Лиле цепляешься?
Он не понимает. Он – не по-ни-ма-ет.
– Ревнуешь?
Алёна поражённо и перепуганно вскинулась, уставилась на него внимательно.
Да нет, всё равно не понимает. Для него это «ревнуешь» по смыслу такое же чисто родственное. Сёстры же тоже наверняка ревнуют братьев к посторонним девушкам, а матери – сыновей.
– Ты не переживай, – продолжил Глеб. – Всё отлично будет. А Лиля… она ведь правда хорошая.
Ха! Ха. Ха-ха.
А теперь зареветь захотелось. От отчаяния, от бессилия.
Ну почему рядом с этой девицей, и даже от одного упоминания о ней, умный, обычно адекватно мыслящий Глеб превращается в полного идиота? Что это за любовь такая, от которой непоправимо тупеют? Она же по-другому должна действовать, а не как средство для разжижения мозга.
– Я ведь чего хотел. На свадьбу тебя позвать. Официальные приглашения тоже будут, но чуть позже. И для твоих родителей обязательно. Но тебе я хотел сам сказать. Ты ведь придёшь?
Ну если Глеб хочет, чтобы Алёна свихнулась или уж сразу сдохла, то – непременно. Придёт, прибежит, примчится, чтобы увидеть и… умереть.
21
Иногда Алёна всё-таки представляла, как это будет, если они опять встретятся с Глебом. Ну невозможно же напрочь забыть, навсегда вычеркнуть из памяти чувство, тревожившее и мучавшее тебя столько лет. И даже если пройдёт много-много времени, всё равно – не вычеркнуть, не забыть.
Безответная любовь тот же незакрытый гештальт. Особенно, если так же долго, как любила, надеялась, когда-нибудь всё обязательно сложится. Ну хоть когда-нибудь. Особенно, если чувство не было мимолётным, а длилось и длилось, не отпуская, год за годом, сохраняясь, даже когда она встречалась с другими, даже когда он женился на другой. В любом случае – что-то да останется. И непременно в придачу с мыслями, а вдруг ещё не поздно попробовать и всё-таки заполучить ответ.
Глеб искренне обрадовался, когда они случайно столкнулись возле университета, и сразу зазвал к себе, и номер телефона потом спросил, чтобы быть на связи и опять бесследно не потеряться. А зачем ему это сейчас? И откуда такая радость?
Он скучал? Ему её не хватало? Тогда – почему он выбрал Лилю, когда имел возможность, очень простую возможность сделать так, чтобы навеки оставить Алёну при себе? И подождать-то нужно было всего три годика. Ну или хотя бы до окончания школы. А если ему так срочно понадобился ребёнок, она бы родила – не проблема. И тоже бы училась заочно.
Только ведь ребёнок Глебу на самом деле был не особо и нужен вот прямо сразу. Он же сказал «Так получилось». Случайность. Хотя, скорее всего, это Лиля расчётливо подсуетилась, намеренно залетела, чтобы сразу прочно привязать его к себе. И тут против неё шансов у Алёны не было. Свою мелкую подружку-соседку Глеб не воспринимал в плане секса, хотя бы потому, что маленькая ещё.
Но теперь-то уже достаточно большая, а радость Глеба от встречи не показалась поддельной. И Лиля встревожилась, точно встревожилась, а Алёна…
Он ведь и сейчас весьма привлекательный мужчина. И глаза серые – всё те же, и улыбка. Бередят память, пытаются раздуть огонь на вроде бы остывшем кострище былых чувств. И сын на него очень-очень похож. Будто частичка прошлого, вопреки законам времени пробившаяся в настоящее, будто намёк на второй шанс, на исполнение давнего желания, о котором неожиданно вспомнилось.
Дима-Димочка. У него тоже вдруг выставила ушки, напомнила о себе прежняя малышовая привязанность, попыталась повзрослеть и перерасти в нечто большее? Сначала откровенно разглядывал за столом, потом вроде бы пробовал подкатывать, вызвавшись довезти до дома.
А Лиля-то обрадовалась, что не Глебу ехать пришлось. Ох, как бы потом не раскаялась, что согласилась на подмену.
Алёна не сдержалась, улыбнулась собственным мыслям.
Нина Викторовна, преподавательница немецкого, сидящая за соседним столом, с любопытством покосилась на неё, потому что заполнение очередных ведомостей и прочих жутко необходимых документов, как и проверка контрольных обычно не располагали к широким загадочным улыбкам, а вот к тому, чтобы сделать небольшой перерывчик и немного потрындеть за жизнь в своё удовольствие очень даже располагали.
Но Алёне, больше чем поболтать, хотелось побыстрее отправиться домой. У неё сегодня ещё два занятия с девчонками-младшеклашками: одна – бойкая и инициативная, не угомонишь, другая – осторожная тихоня с железным характером, которую не заставишь ничего делать против её воли. Поэтому надо добежать до деканата заочного, сдать ведомость, уточнить по поводу задолжников, а потом – скорее отсюда.
Она вышла из преподавательской, повернула в нужную сторону и почти сразу увидела Решетникова. Диму. Надо же! Только о нём подумала.
Тот стоял возле окна, привалившись к подоконнику, смотрел под ноги. Услышав, как хлопнула дверь, вскинул голову.
– Здравствуйте.
Она кивнул в ответ:
– Добрый вечер.
А он выпрямился, оттолкнулся от подоконника, встал на пути:
– Алёна Игоревна.
Она озадаченно притормозила.
– Что?
Лучше заранее не выстраивать предположения, зачем он здесь, хотя они так прямо и посыпались из сознания одно за другим. Нет уж, нет уж! Лучше Алёна послушает, что скажет сам Решетников.
Глаза серые, отцовские, и взгляд такой же – прямой, внимательный, открытый.
– Мама просила вам передать. У неё же через неделю день рождения. И она хотел вас пригласить.
– Нет, – мотнув головой, уверенно заключила Алёна.
Дима едва заметно нахмурился.
– В смысле? Вы не придёте?
– В смысле, – Алёна тихонько хмыкнула, спрятала ироничную улыбку в уголках рта, – она не могла меня пригласить.
– Почему? – поинтересовался он с лёгким упрямым напряжением в голосе, почти с вызовом.
Потому что Алёна была бы последней, кого Лиля даже под угрозой расстрела согласилась бы позвать на свой праздник. Потому что они никогда не нравились друг другу, нет, не ненавидели, но терпеть не могли. И сейчас между ними не возникло симпатии.
– Сказать честно?
– Скажите, – уверенно произнёс Решетников-младший.
– Тогда, – Алёна понимала, что прозвучит резко, но ведь так и есть, – а это не твоё дело. И мне надо идти, извини. До свидания, Дима.
Она шагнула в сторону, чтобы его обойти, но услышала:
– Тогда – я тоже.
И опять озадаченно остановилась.
– Что «тоже»?
Дима качнул головой, выдал без смущения:
– Скажу честно.
22
– Мама тут ни при чём, – признался Дима. – Это я. Я хотел вас пригласить. Всё равно куда. Не важно. Куда вы решите. – И тут же уверенно исправился: – Ты решишь.
– «Вы», Дима, – поправила его Алёна. – Всё-таки «вы».
– Ну, мы же не на занятиях, – упрямо возразил он, напомнил: – А знакомы давно. С детства.
И не скажешь, что неправ. Ей ведь даже шестнадцать исполнилось уже после того, как он родился. Можно считать, ещё ребёнок, хоть и не маленький. Но у неё тоже есть свои весомые аргументы.
– И всё равно – в данный момент я для тебя прежде всего преподаватель.
Дима на секунду опустил глаза, но вовсе не из-за смущения, и вновь посмотрел прямо.
– И даже когда мы не в универе?
– Даже, – подтвердила Алёна убеждённо, а он сжал губы, будто старался удержать улыбку или усмешку.
– Но вы-то меня называете на «ты».
И ведь опять он прав. На занятиях как-то само выходит, называя студентов по фамилии или полным именем, обращаться к ним на «вы», а сейчас действительно сработало то, о чём он говорил.
– Извини. Буду тоже на…
– Не надо, – не дав закончить фразу, перебил Дима. – И вы не ответили. По поводу приглашения.
Упёртый и рассудительный, легко не собьёшь с толку, да только у Алёны вариант для него всего один:
– Нет.
Коротко и просто, без дополнительных слов и объяснений, но он не отступил.
– Почему?
– Потому что я не встречаюсь со своими студентами. Элементарная профессиональная этика.
– Но я же не только ваш студент.
– Я помню. «Мы знакомы давно. Ещё с детства». Но ты тогда был совсем маленьким, а я уже почти взрослой. И это тоже никуда не ушло. Я тебя намного старше.
Он задумался всего на мгновение, потом дёрнул плечами.
– Это так важно? Вот мне – без разницы.
– А мне, – Алёна сдержанно и чуть снисходительно улыбнулась, – нет.
Хотя импонировало – его чуть наивное прямодушное упрямство, без всяких этих полудетских дурацкий заигрываний или провоцирующих нахальных выходок, которые обычно в ходу у студентов. Только оно всё равно ничего не изменит.
– И ещё раз повторю, – добавила Алёна. – Я веду у тебя занятия, мы – преподаватель и студент. Что исключает любые другие отношения. И поэтому…
Она собиралась сказать, что разговор окончен и она уходит по своим делам, но Дима опять перебил:
– Знаете… – произнёс и замолчал.
Не иначе сейчас последуют многочисленные банальные предположения: «А если бы я не был вашим студентом. А когда вы перестанете вести у нас занятия» и прочее и прочее. Но прозвучало неожиданное:
– …что самое странное?
– И что же? – уточнила Алёна сухо.
– Почему вы не сказали, что я вам просто не нравлюсь? Разве это не самая убедительная причина? И вы же не боитесь говорить честно. А такого не сказали. Тогда, получается, это – неправда?
Дима посмотрел со скрытым торжеством, уверенный, что удачно её подловил, и наверняка даже не подумал, что подобный момент она просто не рассматривала из-за его полной невозможности и нелепости.
– А ты отлично выводишь взаимосвязи. Вот только…
В который раз ей не дали договорить, но теперь уже не Дима. Дверь «Преподавательской» внезапно распахнулась, из-за неё выглянула Нина Викторовна, заметила Алёна и громко сообщила:
– Алёна Игоревна, хорошо, что вы не ушли. У вас тут телефон звонит.