– Мам, можно я домой пойду?
Мама посмотрела недоумённо и сосредоточенно.
– Чего вдруг?
– Да голова уже трещит. От всего, от этого.
– Алёнка, так ведь часу ещё не прошло.
– Ну так вы с папой оставайтесь. Я же не говорю, чтоб и вы со мной шли. И одна до дома доберусь. Тут же недалеко, пара остановок на автобусе. Да даже пешком можно. Заодно и проветрюсь.
– Ну, подожди. У меня в сумке наверняка таблетка цитрамона есть. Выпьешь, быстро пройдёт.
– Мам, ну что, это повинность какая, чтобы мне обязательно здесь торчать? Ты хоть с папой. А я с кем? Я тут самая младшая, если уж совсем мелкоту не считать, и никого не знаю. Скучно. Ну я пойду, ладно?
– Ну, хорошо. Только таблетку всё-таки съешь, если голова разболелась. Чего зря страдать. Пойдём, дам.
– Угу, – согласно кивнула Алёна.
И она действительно съела таблетку, хотя именно голова у неё ни капли не болела, а от остальных страданий точно не помогло бы. Но лишь бы мама отвязалась, и не пришлось больше объясняться и изворачиваться. А потом – ушла, и, само собой, никто этого даже не заметил.
Тащиться домой совсем не хотелось. Что там делать? Словно зверь в клетке метаться в четырёх стенах? Или, упав на кровать, безудержно разрыдаться в подушку, а остаток дня до прихода родителей пролежать мордой в стенку, не реагируя на позывные внешнего мира. Да ни за что! Но, наверное, это само собой получается, что, когда нет определённой цели, поневоле ведёт по направлению к дому. А ты осознаёшь это и упрямо сворачиваешь, словно заяц, убегающий от лисы, петляешь по дворам. Но заяц-то от лисы, и у него шанс есть вполне реальный, а разве убежишь от себя.
– О! – внезапно прилетело со стороны, и новый попутчик пристроился рядом. – Здорóво, Алёнка!
А она и не заметила, откуда он взялся. Руслан Белый. Наверное, тоже просто шёл куда-то, увидел, решил спросить:
– Ты чего опять такая?
Сговорились они все что ли, повторять с многозначительными интонациями это дурацкое абсолютно бессмысленное слово? Алёна вскинулась, прищурилась сердито.
– Какая «такая»?
Белый улыбнулся, миролюбиво и сочувственно.
– Будто тебя кто обидел.
Алёна остановилась.
И как он понял? Только увидел и понял. А ведь никто не понимал. Даже родители.
– А если и так, тебе-то что? – с вызовом воскликнула она. – Пожалеть хочешь?
Белый дёрнул плечом, посмотрел с интересом и опять улыбнулся.
– Могу и пожалеть.
Улыбка у него вязкая, смотришь на неё, как приклеенная, и повторяешь, даже чувства возникают те же – интерес и скрытый подначивающий вызов.
– Ну, давай.
Белый обнял Алёну, привлёк к себе, прижал к боку, погладил по волосам.
– Так лучше?
Лучше. Правда лучше. И даже странно.
Алёна насупилась, хмыкнула, стараясь не выдать настоящих эмоций.
– Ну-у, слегка.
А он опять коснулся волос, но уже не погладил, а потрепал, произнёс:
– Ты – смешная.
– Ага, очень! – возмущённо фыркнула Алёна, попыталась вывернуться из-под его руки, но Белый, торопливо исправился:
– Нет, нет, не смешная. Конечно. – Развернул Алёну к себе лицом, придвинул ещё ближе. – Обалденная.
Его голос стал вкрадчивым и мягким и в то же время в нём появилась такая лёгкая хрипотца, которая бывает спросонья, в тот момент, когда ты особенно уязвим и расслаблен, когда ещё окутан приятным теплом и наплевать, что пижама сбилась и не столько прикрывает, сколько считается одеждой чисто формально.
Алёна всё это и ощутила и правда – как-то расслабилась, размякла. Тем более Белый её крепко обнимал, можно не беспокоиться, положиться на его поддержку. Иной у Алёны всё равно нет. А Белый медленно поднял другую руку, отвёл с её лица съехавшую прядь, прижал пальцы к щеке, провёл от скулы к уголку рта, осторожно и тоже медленно.
Он всё делал не спеша, словно умел управлять временем, превращая его из стремительно летящего в лениво тягучее, и легко заражал окружающих привычным для него темпом. Хотя неизвестно, как с другими, но Алёна точно поддалась, почувствовала, как утопает в чём-то сладком и липком. И ведь нисколько не противно, наоборот, так и тянет узнать, как там, дальше.
Белый наклонился, тоже – не торопясь, будто давая ей время предугадать, что сейчас произойдёт, но не для того, чтобы заручиться её согласием. Чтобы она успела принять это прежде, чем оно произойдёт, и поняла, что просто не способна возражать.
Мягкие влажные губы накрыли Алёнин рот, прижались к её губам, сначала аккуратно, потом надавили сильнее, заставляя их приоткрыться. Язык ласково тронул верхнюю, скользнул глубже, к зубам. Алёна чуть не задохнулась.
С ней никогда ещё не случалось подобное, чтобы сразу настолько откровенно. По спине пробежали мурашки и в одно мгновение стало нестерпимо жарко.
Белый чуть отодвинулся, заглянул прямо в глаза.
– Пойдёшь со мной?
Алёна моргнула, стараясь избавиться от лёгкого тумана, мешавшего как следует видеть, чуть не ляпнула «Зачем?»
Да дураку же понятно. Чтобы не только обнимать и целоваться, чтобы…
– Пойду.
И опять – мурашки. Не только по спине, но и по рукам, и, кажется, даже по затылку. От волнения, от страха, от отчаянной смелости.
А что такого? «Горько» так «горько». Не только для других, но и для неё. Как там после свадьбы? Первая брачная ночь? Ну, в случае некоторых – ни фига не первая. Зато у неё. А почему нет?
25
(прошлое)
Они двинулись неторопливо, и Белый по-прежнему обнимал Алёну, а она смотрела на его лицо. На чётко очерченный подбородок, на смуглую щёку с высокой острой скулой, на изломанную шрамом бровь, на губы и вспоминала, как было, когда они целовались, точнее, Белый целовал её. И хоть случилось это всего несколько минут назад, воспоминания казались смазанными: ни деталей, ни подробностей, а только нечто общее, мгновенно приводящее в смятение. От него становилось одновременно и жарко, и холодно, и тревожно, и даже немного сосало под ложечкой, влекло и пугало. А потом… потом раздалось совсем рядом:
– Одинцова, вот ты где! – слишком громкое, слишком внезапное, слишком воодушевлённое. Шарицкий. Подскочил, преградил дорогу, вцепился в руку, потянул к себе. – Ты мне как раз и нужна. Идём.
Как будто они не играли в молчанку, не игнорировали друг друга почти два месяца. И как будто сейчас Алёна была одна, а не шла в обнимку с симпатичным взрослым парнем.
Она попыталась вырваться.
– Отпусти. Чего тебе надо?
Шарицкий не отпустил, наоборот, потянул ещё сильнее и ничего не стал объяснять, зато повторил твёрдо:
– Идём!
Белый, до тех пор всего лишь с любопытством наблюдавший за происходящим, дёрнул в его сторону подбородком и повторил:
– Слышь, реально – чего тебе надо?
Шарицкий насупился и указал взглядом на Алёну:
– Её.
– Угу, – Белый кивнул с нарочитым пониманием и добавил невозмутимо, растягивая слова и паузы между ними: – Но вообще-то, она сейчас со мной.
– И что? – с вызовом выдал Шарицкий, уставился Белому в глаза. Тот, не изменяя своему обычно темпу и расслабленному состоянию, вежливо пояснил:
– То, что ты здесь – лишний. Можешь, идти… куда шёл.
– А я сюда шёл, – заявил Андрюха. – К ней.
– Ага, конечно, – буркнула Алёна, наконец-то высвобождая свою руку из его хватки.
Белый посмотрел на неё, наклонив голову сначала к одному плечу, потом к другому, поинтересовался:
– Он тебе нужен?
– Ещё чего! – не задумавшись ни на мгновение, выдохнула Алёна.
Какого чёрта он вдруг ей сдался? После всего. Они же теперь – никто, чужие.
Белый опять повернулся к Шарицкому, пожал плечами, произнёс сочувственно:
– Вот видишь. Считай, не сложилось. Зря напрягался.
Но Андрюха, уставившись исподлобья, уверенно возразил:
– Это у тебя не сложилось. Не сложится. – Опять указал взглядом на Алёну. – Ты хоть в курсе, что ей ещё и шестнадцати нет? Сесть хочешь?
Белый не встревожился, не смутился, не испугался. Улыбнулся, почти ласково.
– А ты что хочешь? – прицельно прищурился на Шарицкого. – Чтобы я тебя с собой позвал? – И опять пожал плечами. – Так пошли. Мне не жалко, поделюсь. Можно и вдвоём.
Что он сказал?
Алёна захлебнулась: воздухом, мыслями, эмоциями. И, наверное, несколько секунд не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, а под ногами будто внезапно образовалась пустота. Хотя, может, и зря это было не по-настоящему, только в ощущениях, потому как самый лучший выход теперь – провалиться сквозь землю.
– Что-о-о? – Алёна сбросила обнимавшую её руку. – Ты… ты… – голос предательски задрожал, и пришлось стиснуть зубы, удерживая рвущийся наружу жалобный всхлип, и уже сквозь них процедить: – Какие же вы уроды!
Она развернулась рывком, метнулась прочь. Сначала почти бежала, не замечая ничего вокруг, ещё и перед глазами всё расплывалось, слезинки срывались с ресниц, дождевыми каплями падали вниз, но в какой-то момент дыхание сбилось, и она задохнулась. Перешла на шаг, и вдруг – услышала топот за спиной.
Неизвестно, чего больше – разозлилась или испугалась, замерла, оглянулась.
Опять – Шарицкий. Замер одновременно с ней, выпялился.
– Чего тебе ещё надо?! Что ты прёшься за мной?! Отвали уже!
– Вот дойдёшь до дома, – произнёс он убеждённо, – тогда и отвалю. Когда уверен буду, что ты там и с тобой всё в порядке.
Ну надо же! Благодетель фигов. Откуда вдруг опять такая забота?
– Нет! Ты сейчас уйдёшь. Понял?
Он с места не двинулся.
– Понял?! – ещё громче повторила Алёна, налетела на него, толкнула. – Уматывай!
Он отступил на шаг и опять застыл. Баран упрямый! Как же достал! Алёна упёрлась ему в грудь ладонями, надавила, стараясь сдвинуть с места.
– Убирайся!
– Сказал же. Провожу и уберусь.
– Нет! Отвали! – воскликнула она громко, отчаянно и уже не толкнуть хотела, ударить, кулаком в грудь.
Размахнулась, но Андрюха ловко перехватил её руку, стиснув пальцами запястье, даже не слишком крепко, просто стало ещё обиднее, из-за непутёвости своей, из-за несуразности и беспомощности, и Алёна всё равно закричала: