35
Бывают же совпадения. Тёмно-серый Hyundai обогнал Диму на подходе к дому, посигналил приветственно, правда потом немного постоял, дожидаясь, пока распахнутся створки автоматических ворот, ведущих в огороженный двор. Но возле подъезда они опять оказались одновременно, Дима с отцом.
– Здорóво! – отец улыбнулся, открыл дверь. – Чего это ты припозднился?
– С Ксюшей гулял, – сухо доложился Дима. – А ты?
– В смысле? – озадачился отец.
– Где был? – уточнил Дима, стиснул зубы.
Беспечные легкомысленные интонации раздражали, и эта вечная улыбка к месту и не к месту, показательный позитив. Всё настолько хорошо? Ничего не беспокоит?
– На работе. Где ещё? Новый состав на пригородный маршрут запускали.
Это теперь так называется?
– А чего ты вдруг интересуешься? – отец достал из кармана ключи, и те звякнули колокольчиком.
Он ещё и спрашивает? Будто подначивает высказать всё, о чём Дима знает. Настолько уверен, что ничто ему не грозит и его не смущает?
Впервые Дима испытывал к отцу столь выраженную неприязнь, а ведь у них всегда были отличные отношения. Всякое случалось: и обиды, и недопонимание, и ссоры, но вот такого – ещё ни разу, чтобы бесило каждое слово, каждое действие. Даже хорошо знакомые, родные привычки и внешние черты – тоже бесили. Но всего сильнее – вот эти легковесная беспечность и нарочитое незамутнённое благополучие.
Вместе вошли в квартиру, мама тут же обрисовалась в прихожей:
– Вы как раз вовремя. Ужин почти готов, – доложила и снова скрылась на кухне.
Отец и при виде её не смутился, хотя ничего не сказал, даже не кивнул, повесил пальто на вешалку, скинул ботинки – а Дима ещё толком и раздеваться не начал – направился в комнату, но почти сразу вернулся.
– Дим, тебе в ванную не надо?
– Нет.
– Тогда я пойду.
– Иди.
Торопится смыть с себя запах другой женщины?
А ведь стоило подумать, и тёмная пелена встала перед глазами, и мысли окрасились в отчаянно чёрный, и желания, и пришлось сжать кулаки, представляя, что это пружина, которая торчала внутри, которая с каждой секундой закручивалась, закручивалась, грозя того и гляди сорваться нафиг.
Мама по-прежнему возилась на кухне, гремела посудой под бесперебойный бубнёж телевизора, а Дима всё-таки разделся, но так и не прошёл в свою комнату, в последний момент свернул в гостиную, увидел на столе отцовский мобильник, и сразу мысль возникла. Хотя, возможно, она гораздо раньше появилась, и именно она привела его сюда. Как раз вот за этим, не объясняя, зачем оно нужно.
Нужно и всё. Мало ли зачем. Просто – нужно.
Код для разблокировки – элементарный зигзаг, дальше – тёмно-зелёная иконка с трубкой. Последний входящий от какого-то Владимира, зато исходящий перед ним «Алёнка».
Алёнка. Алёна. Почему это имя и звучало, и произносилось как-то по-особенному. С другими – всё обычно. Даже «Ксюша» просто «Ксюша». Или нет. Его тоже произносить приятно, сразу возникала куча почти осязаемых ощущений, на которых тело охотно откликалось волнующим теплом. А от «Алёна» – просто крышу сносило.
Даже пальцы подрагивали, пока Дима торопливо вбивал её номер в «Контакты» своего телефона. Полностью имя писать не стал, ограничился одной буквой «А». Закрыл историю звонков в отцовском мобильнике и только успел его выключить, как папа вошёл в комнату, уже переодетый во всё домашнее, с полотенцем на шее.
– Зачем тебе два? – озадаченно поинтересовался, увидев оба телефона в руках у сына.
– Да забыл, куда свой положил, – легко оправдался Дима. – Пришлось с твоего звонить, чтобы по звуку найти.
– А-а, – с пониманием протянул отец. – И где нашёл?
– В куртке, оказывается, забыл.
– Бывает, – отец хмыкнул, протянул руку и, получив телефон, тоже сразу полез в него.
Не иначе решил почистить «Журнал», избавиться от ненужных сведений. Чтобы мама не устроила разборок, если случайно засунет свой нос.
Она иногда, улучив подходящий момент, заглядывала к отцу в мобильник. Наверное, тоже что-то чувствовала. Или не доверяла. И, кстати, правильно не доверяла. А у них завтра английский, между прочим.
Как себя поведёт Алёна? Игоревна. Тоже будет делать вид, что ничего особенного не происходит? У неё хорошо получается, относится к Диме так, будто и не случилось того разговора. Исправно произносит «Решетников, вы», обращаясь не чаще и не реже, чем к остальным, а он каждый раз стискивает зубы, не в силах терпеть это нарочитое равнодушие. Или, точнее, не равнодушие, а стремления показать, он для неё абсолютно такой же как все прочие, один из.
Да не такой он! Не такой!
Пара закончилась, народ повалил из аудитории, и Алёна Игоревна среди первых. Правда на преподавательском столе остались и учебник, и методички, и заложенный ручкой ежедневник, и ещё какие-то бумаги. Значит, она вернётся, точно вернётся. У неё же ещё одна пара, здесь же, с другой группой.
Ростик уже торчал в проходе, навострив лыжи к выходу, и Дима, хлопнув его по плечу, негромко произнёс:
– Ты иди один. Мы догоним.
– Понял, – тот скорчил рожу, ухмыльнулся с заговорщицким видом, а Дима поймал за руку проходящую мимо Ксюшу, глянул многозначительно:
– Ксюш, подожди! – Повторил, гораздо интимнее и тише, только для неё: – Ну, подожди. Куда ты торопишься?
Она вопросительно прищурилась, пряча в уголках рта улыбку:
– А ты не торопишься?
Ростик последний вывалился из аудитории и даже догадался прикрыть дверь.
– Сейчас нет, – медленно подтягивая Ксюшу к себе, произнёс Дима: – А что может быть важнее?
Привлёк её, развернул, прижал к столу, надавив бёдрами, впился в губы, жадно, несдержанно, раздвинул их языком. Ксюша откликнулась, не менее жадно, но, наверное, через минуту, упёрлась ладонями ему в грудь. Он нехотя отстранился, но прежде чем успел спросить, что не так, она прошептала, потупившись:
– Дим, а если сейчас кто-то войдёт? – а у самой интонации дразнящие, игривые, и глаза восторженно поблёскивали из-под полуопущенных век.
– И что? Тебя смущает?
– Нисколько.
Она улыбнулась, чуть запрокинула голову, опять подставляя губы, провела по ним кончиком языка. Дима и не ожидал от неё подобного. И что сам так заведётся, тоже не ожидал. Хотя, может быть, дело не только в Ксюше, ещё и в предчувствии, предвосхищении неминуемого. И это от него мурашки пробегали вдоль позвоночника и дыхание перехватывало.
Она же должна войти, вот прямо сейчас войти, с мгновения на мгновение. И всё увидеть.
Ксюша уже не просто упиралась в стол, сидела на нём, а Дима стоял между её коленей. И опять целовал, с силой сдавливая губы. Она обнимала его за шею, вцепившись пальцами в волосы, а его ладони медленно скользили вдоль её спины, вниз, на талию и ещё ниже.
И всё равно он прислушивался, даже в такой момент прислушивался, насколько получалось. Выпадал из реальности на секунду и снова заставлял себя очнуться, чтобы не пропустить. Но ничего не услышал – видимо, дверь открывалась бесшумно – только вдруг почувствовал, как Ксюша, повёрнутая к ней лицом, резко напряглась. Но не остановилась. Не сразу остановилась, а только спустя несколько мгновений. Потянула за волосы, предупреждая, увернулась от его губ, выдохнула судорожно:
– Дим.
– Вам лучше выйти, – раздалось за спиной, сдержанное, холодно-колкое.
– Извините, – пробормотала Ксюша, поспешно соскальзывая со стола, но в выражении её лица не было ни испуга, ни смущения, хотя и глаза опущены, зато в уголках губ пряталась удовлетворённая улыбка. – Мы – уже. Уходим.
Она ухватила Диму за руку, потянула за собой.
– Отлично, – по-прежнему невозмутимо заключила Алёна. Игоревна.
Только тогда он развернулся, посмотрел прямо, приподняв одну бровь, дёрнул плечом:
– А чего такого? – и обтёр губы тыльной стороной ладони.
– Ничего, – качнула головой Алёна, оставаясь снисходительно-бесстрастной, совсем как тогда, возле преподавательской. – Но сейчас здесь будут занятия. Так что, боюсь, мы вам помешаем.
– Точно, – подтвердил Дима. – Лучше выбрать место, где никто не помешает. Жалко, что у меня своей машины пока нет.
Алёна Игоревна чуть нахмурилась. Без злости, в недоумении. Не въехала, причём тут «никто не помешает» и машина, не провела никаких параллелей, просто посчитала за дерзость.
А может, и не было у них с отцом ничего? Ну мало ли. Вдруг ей перевезти что-то понадобилось, тяжёлое. У неё же своей машины нет. А Дима – выдумал. Ещё и устроил тут.
Ксюша в очередной раз потянула его к выходу, проговаривая чётко и тревожно-многозначительно:
– Ди-ма, пой-дём!
Он послушался, развернулся, зашагал следом.
Чего уж теперь? Если только ещё всё сильнее испортить.
36
И что Алёне делать с этим мальчиком? Раз за разом он упрямо пытается добиться её внимания. Поначалу стандартными способами, а теперь в ход пошли уже другие – провокационные.
На последнем занятии устроил страстное представление со своей подружкой. Прямо в университете с учебной аудитории.
Но всё равно не получалось на него сердиться или осуждать, зато легко возникало сочувствие. Уж слишком он напоминал Алёне её саму – ту, прежнюю, безнадёжно влюблённую и настолько же безнадёжно надеющуюся вопреки всем здравым смыслам, отчаянно мятущуюся, творящую глупость за глупостью.
Это с высоты прожитых лет прошедшее можно вспоминать с ироничной улыбкой или умилением, а тогда ей было, ну, совсем не смешно.
И методы сопротивления бессмысленному чувству у них похожие – заглушить его чем-то другим, равноценным. Только вот то, придуманное для защиты, всё равно почему-то проигрывало, не дотягивало. Возможно, оно могло бы окрепнуть со временем, стать значимым, действительно сравняться по ценности или даже перерасти, но подобное редко случалось. И эта девочка, подружка Решетникова, она понимала, что происходило на самом деле?
Алёна запомнила её имя – Ксения Резник, Ксюша. Судя по всему, кое о чём она всё-таки знала, или просто догадывалась о существующем негласном соревновании между ней и Алёной в чувствах своего парня. Недаром же, застигнутая врасплох в аудитории за слишком откровенными поцелуями с ним, хоть извинялась, но не смущалась нисколько, смотрела с торжествующим вызовом, как на поверженную соперницу.