И вообще, это порядочное свинство с его стороны воспользоваться тем, что она не совсем трезвая (или совсем нетрезвая) и плохо себя контролирует. Правда, он тоже не слишком трезвый, и, наверное, дело в этом. Потому что и он без тормозов, и она не в состоянии его остановить, а нахальные несдержанные ласки затуманивают последние проблески разума, отбирая осознанное, переводя все ощущения на уровень телесного.
Застёжка-молния вжикнула тихонько и коротко, юбка предательски быстро съехала по ногам вниз.
– Шарицкий, да подожди ты! – первая фраза ещё вышла сердито и решительно, зато вторая прозвучала почти умоляюще: – Ну подожди. Мм, – и снова не удалось ничего сказать, пришлось стиснуть зубы, чтобы не выдать себя слишком откровенным стоном. – Но…
– Да что ж тебя так тянет-то речь толкнуть? – облизнув и без того влажно поблёскивающие губы, выдохнул Андрюха, чуть отодвинулся, упёрся ладонями в стену, одна с одной стороны от Алёны, другая с другой, замкнул пространство, давая понять, что всё равно её не отпустит. – Ну, говори, ладно. Чего у тебя там?
– Я…
Да как тут говорить? Когда у него в глазах полыхает, и от одного этого взгляда дух перехватывает. Когда лицо слишком близко, и горячие дыхание обжигает подбородок и мгновенно пересохшие губы. Когда фразы застревают в горле острым комком, и хочется их сглотнуть.
– Я…
– Ясно, – заключил Шарицкий, нагло ухмыльнулся, а потом опять наклонился, приник к Алёниным губам, сжал до боли, будто окончательно отбирая у неё право произносить слова.
Опоздала, прохлопала свой шанс. А он почти сразу спустился ниже, к шее.
Поцелуи, как нитка тяжёлых бус, весомые, жёсткие. И если раньше хоть чуть-чуть получалось думать, то теперь – всё, никак, не до мыслей, не до разговоров. Голова сама запрокинулась, ещё сильнее открывая шею, и тело жадно отзывалось на каждое прикосновение, желало всё большего. А одежда…
Как же она мешала, одежда, и нестерпимо тянуло побыстрее от неё избавиться, чтобы между не было абсолютно ничего, даже такой малости, чтобы открытость и доступность – на пределе. И когда Шарицкий сам оторвал Алёну от стены, повёл за собой, она даже не пробовала ни сопротивляться, ни возражать.
Правда, шли они долго, постоянно останавливаясь, потому как лишней секунды не могли вытерпеть без новой дозы поцелуев и ласк, избавляясь от очередного предмета одежды, как волшебная заклинание повторяя имена друг друга, но не столько слыша, сколько передавая их из губ в губы и воспринимая так, будто те значили вовсе не то, что раньше, а нечто совершенно-совершенно новое.
45
Это вам не типичная завязка голливудского фильма, когда утром просыпаешься в чьей-то постели, понятия не имеешь, чья она и как ты в ней оказалась.
Как и зачем они приехали к Шарицкому домой, Алёна помнила прекрасно, что было дальше, тоже помнила, пусть и в общих чертах, без деталей. Да и проснулась она в одиночестве, в пустой кровати, рядом никого, и аккуратная стопочка одежды на стуле, словно намёк. На что? И где Андрюха? Почему не с ней?
Лежать Алёна не стала, размышляя и что-то там для себя решая, или ожидая, когда всё само разъясниться, аккуратно выбралась из-под одеяла, поднялась с кровати. Торопливо одевалась и запрещала себе думать. С её-то богатой фантазией ничего хорошего из этого не получится. Лучше узнать точно, найти Шарицкого и спросить, как быть теперь. Что между ними?
Она ведь всегда без стеснения, без боязни вываливали Шарицкому свои секреты и думала, что он с ней настолько же откровенен. Хотя наверняка во всё прочем он тоже оставался откровенным. Только одно скрывал.
Это действительно было правдой? Или просто словами, по пьяни сорвавшимися с языка?
Что там Шарицкий говорил? «Если бы ты позвала. В любой момент». А она бы позвала? Позвала?
Возможно. Недаром настолько легко поддалась искушению, поплыла. Словно только того и ждала, только о том долгое время и мечтала.
Неужели? Неужели всё это жило подспудно, настраивалось, и, не будь Марины, они бы уже давно…
Марина. Конечно, Марина. Вот почему на душе тревожно и некомфортно, вот откуда взялось ощущение, будто совершила что-то, нет, не гадкое, не ужасное, но непозволительно неправильное и – непоправимое. Потому что раньше в этой самой постели спала совершенно другая женщина, и не просто женщина, Андрюхина жена. Да в каждой вещи в этой квартире ощущалось её недавнее присутствие.
Вчера оно не воспринималось настолько остро, по крайней мере до того момента, когда Алёна узнала из-за чего Марина сбежала отсюда, но тогда она была уже слишком невменяемая, чтобы беспокоиться и смущаться. Зато сейчас – осозналось по полной.
Она выскочила из спальни, остановилась посреди прихожей, не понимая, что делать дальше. Зато услышала доносящийся из кухни голос.
Шарицкий никуда не ушёл, он просто разговаривал по телефону. Скорее всего, потому его и не оказалось в кровати: перебрался в другую комнату, не хотел будить и мешать.
Или не хотел, чтоб Алёна ему мешала?
– Ну да, – сказал кому-то Шарицкий, – не слишком удачно. Я понимаю, конечно, других вариантов нет. Теперь всё зависит только от нас. Но я же сказал, что выезжаю. Да, прямо сегодня. Через пару часов. Если уж так сложилось. Не стоит откладывать. Лучше сейчас, пока ещё не поздно исправить.
«Пока ещё не поздно исправить?» – повторила Алёна неосознанно, не вслух, про себя, закусила губу.
Ну с кем Шарицкий мог так разговаривать? Куда собирался ехать? Или, точнее, к кому. Ну очевидно же – к Марине.
Они же не меньше десяти лет прожили вместе. Даже больше. А такое не получается без любви, без искренней привязанности. Но вдруг влезла Алёна и всё испортила. А ведь они наверняка могли бы помириться, перебесились бы, пообижались и успокоились. Хотя и сейчас ещё могут – они же собираются – но только если опять Алёна не влезет, не помешает.
Вечно ей хочется то, что принадлежит кому-то ещё, вечно она цепляется за чужое. А когда однажды появилось своё – не справилась, не удержала.
И почему её раньше не торкнуло, что ни к чему это. Тогда ещё, пока не до конца случилось. Шарицкий-то ладно, он в раздрае, в смятении, ему простительно. А Алёна-то о чём думала?
Да ни о чём, мысли напрочь отключились. Но теперь с головой в порядке, и всё яснее ясного, даже спрашивать больше не надо. Шарицкий и так сказал. Правда не Алёне, но зато получилось только честнее и откровеннее.
Он хочет помириться с женой, а то, что произошло этой ночью – случайность, пьяный угар, ошибка. А, значит, Алёне делать здесь больше нечего, надо уйти. Пока не стало хуже, пока ещё не поздно исправить.
Она подхватила пальто и сумку, осторожно, стараясь не шуметь, выскользнула из квартиры, не стала дожидаться лифта, заспешила по лестнице вниз. Как добралась до дома, Алёна почти не заметила, опомнилась только ввалившись в квартиру.
Хорошо, что ей сегодня не к первой паре, и есть время успокоиться. Самое уместное сейчас – принять душ, помыть голову. А потом – кофе, а потом – ещё что-нибудь, способное отвлечь от ненужных мыслей. Например, составить план занятий со следующим потоком заочников или подобрать тексты для контрольного перевода айтишникам.
Она прошла в ванную, блузку сразу отправила в стиральную машину, подумала – и юбку тоже, и всё остальное. А сама забралась в ванну, задёрнула штору, включила и настроила воду, повернула рычаг душа.
Тугие струи ударили по плечам, Алёна взвизгнула и отпрянула. Холодно же! Почему вдруг холодно? И обидно, до слёз. Но даже регулировать не пришлось, вода сама потеплела, стала почти идеальной.
Алёна скорее подставила лицо под этот ручной домашний ливень, шагнула внутрь него, замерла, чуть запрокинув голову, прикрыла глаза.
Как жаль, что воспоминания не смоешь. Не только из сознания, а даже с тела. Оно ведь тоже помнит.
Господи! Два дурака. Напились, слетели с катушек и всё разрушили. В том числе и то, что было между ними.
Какая уж теперь дружба? Какие разговоры обо всём? Когда вообще непонятно, как и о чём им теперь разговаривать.
Уже не получится, как раньше, но и по-другому тоже не получится. Самое правильное – не видеться больше никогда. Они ведь уже расставались однажды, и ничего, пережили.
Да, лучше так, и именно сейчас, пока не разрослось ещё чувство, пока не затянуло безнадёжно и невозвратно. Она уже проходила, как это бывает, и повторять не хочется. И Шарицкий, скорее всего, с ней согласен. Он ведь даже не позвонил, ни сразу, ни потом. Но она ведь тоже не стала ему звонить.
Не нужно Алёне никаких перемен, пусть всё идёт, как всегда. Ей и без того хватает нерешённых проблем. И одна из них – Дима Решетников.
Явился на занятие с мрачным видом и всю пару не сводил с неё отчаянного взгляда. Его девушка встревоженно следила за ним, а он общался с ней будто на автомате, поворачивался ненадолго, отвечал торопливо и коротко, словно не хотел обижать, но при этом старался побыстрее отвязаться.
Алёна не специально их рассматривала – не до того было, мысли другим заняты – заметила чисто случайно. Но тут и вглядываться не надо, слишком уж всё очевидно, действительно очевидно, и смысл открывается проще – если наблюдать со стороны.
46
На следующий английский Дима просто не пошёл. Улучил момент, свинтил от Ростика и Ксюши, чтобы без вопросов.
От Ксюши, конечно, почти сразу прилетело сообщение: «Дима, ты где?» Он торопливо набрал: «Иду домой. Надо». А дальше можно не отвечать, хотя мобильник ещё пару раз пискнул, сигналя о новых посланиях. Да и фиг с ним.
Поначалу он правда рванул домой, предполагая, что там сейчас никого. Отец, естественно, на работе, а мама на очередных курсах по фитодизайну или какому-нибудь кулинарному фэн-шую, или мотается по магазинам, или куда-нибудь отправилась с соседкой, которая тоже страдает от безделья. Но та оказалась дома и тут же привязалась с вопросами:
– Дим, ты почему так рано?