– Я тебя совсем не потому позвала. Ты не понял. Но это я сама виновата. Извини.
Кажется, он её не слышал. Или до него не доходило значение слов. Был словно в трансе, опьянённый её близостью и мнимой доступностью для себя. Шевельнул губами, прошептал заворожённо:
– Алёна.
И ей пришлось почти крикнуть, чтобы привести его в себя:
– Дима! Хватит! Всё не так.
49
Дима вздрогнул, словно и правда очнулся от наваждения, свёл брови, посмотрел пронзительно, напряжённо и в то же время обескураженно по-детски:
– А как?
– А никак, – заявила Алёна жёстко, понимая, что безболезненно ничего не исправить. – Извини, Дим. Я глупость сделала. Точнее, даже гадость.
А может, действительно так и надо: не жалеть, не бояться задеть и обидеть. Тогда и получится наконец-то переключить с плюса на минус, с любви, нет, не на ненависть, на разочарование и отвращение.
Иначе ведь с этим не справиться, так и продолжит донимать, подпитываться несбыточной надеждой. И будешь вспоминать, представлять, мучиться. С чувствами не получается безболезненно, не получается легко и просто. И даже такие не в радость, не тешат самолюбие – чужое восторженное обожание, ненужная тебе преданность.
Они тоже в тягость, ещё как в тягость. Потому что ничуть не бескорыстны. Они стремятся, упёрто, целенаправленно стремятся забрать себе, захватить, привязать, вытребовать взамен то же самое – такое же обожание, такую же преданность, безоглядную, до самозабвения. Потому что они-то – со всей душой, со всей сущностью, не взирая на преграды. Так разве не совестно предлагать в ответ меньшее?
Но Алёне-то – вообще предложить нечего.
У Димы щека нервно дёрнулась.
– Значит, папа прав? – произнёс он, запинаясь. – Это всего лишь представление.
– Представление? – переспросила Алёна, не сразу разобравшись со смыслом. – А! Ну да! Так и есть. Назло ему.
Дима криво улыбнулся, замотал головой:
– Я не верю.
– Ты просто пытаешься себя успокоить, – сухо пояснила Алёна.
– Я не верю, – повторил он с нажимом.
– А зря.
Ну что ещё она могла сказать? А Дима сузил глаза, вдохнул судорожно, надвинулся. Алёна отступила ещё на шаг, почувствовала лопатками стену, прижалась к ней.
Какое-то слишком знакомое ощущение.
Ну нет, нет, нет. Только не второй раз подряд. Не надо с ней так. Не прокатит. Сейчас она трезвая, абсолютная трезвая, да и он – не тот. Совершенно не тот.
Неужели реальность над нею куражится?
А что? Забавно. Конечно, забавно.
Алёна не выдержала, прыснула тоненьким нервным смешком. Диме в лицо. Но не специально же. А он отпрянул, глянул потрясённо, почти безумно.
– Дим, извини, – спохватилась Алёна. – Я не нарочно. Не хотела смеяться.
Господи! Да что она несёт? Добить его хочет? Он и так невменяемый. А Глеб прав, Глеб был прав, что беспокоился о нём, что не доверял именно ей.
Ей ведь действительно нельзя доверять. У неё только портить хорошо получается – свою жизнь, чужие. Потому она и одна до сих пор. И надо обязательно объяснить этому мальчику, пусть скорей убегает отсюда.
– Дим!
Теперь он не просто отпрянул, шарахнулся, прочь, одарив пылающим ненавистью взглядом. Выскочил в прихожую, потом из квартиры. Дверью не хлопнул, та осталась нараспашку, и сразу комната наполнилась выстуживающим дыханием сквозняков.
***
Пусто и гулко – в мыслях, в сердце. Само несло, вниз по лестнице, не замечая пролётов. Застыл перед подъездной дверью, толкнул – не открывается. Ругнулся, пнул, не сдерживаясь. Дверь дрогнула, ответила глухим грохотом, но всё равно не открылась.
Ехидно подмигнул маленький зелёный огонёк чуть сбоку. Да блин же! Кнопку надо нажать. Дима вдавил её с силой, будто надеялся размазать по стене.
Улица встретила порывом ветра. Дима попытался вдохнуть его, чтоб заполнить пустоту внутри себя хотя бы воздухом, но не получилось, словно мешало что-то, сдавливало грудь. Только сглотнул судорожно.
И куда теперь? Куда? Не домой же.
Там тоже тесно, тоже давят: потолок, стены, разговоры, наставительные и здравомыслящие.
Дима пошарил по карманам, нашёл телефон, а в нём – номер. Ткнул в него, но сразу вспомнил: они же в ссоре. Не то, что совсем друг с другом не разговаривают, но Ксюха дуется показательно, опять корчит из себя недотрогу.
Это после того дня, когда он смылся с английского, когда не отвечал на звонки, а под конец отбрил её резким сообщением. Вот и она может поступить точно так же, или просто – сбросит звонок. Но нет, ответила.
– Ксюш, ты где сейчас?
– Дома.
– Ты можешь… – произнёс он, толком не представляя, что хочет. – Можешь…
Умолк растерянно, так ничего и не придумав. Но она и не потребовала пояснений, спросила взволнованно:
– Дима, что с тобой?
Разве объяснишь? Не получится, не выговорится. Да и нафиг оно вообще сдалось?
Мысль возникла, Дима озвучил её мгновенно:
– Я к тебе иду.
– Приходи, – подхватила Ксюша, без паузы, не раздумывая. – Прямо домой. – Добавила тише: – У меня никого. Родители на два дня уехали. Только завтра вечером вернутся.
– Хорошо, – подтвердил он, не вникая в смысл услышанного. – Я сейчас. Я быстро.
Не потому что она будет ждать. Потому что ему надо. А она ведь ждала, ждала, и не дома, на улице напротив подъезда.
– Ты почему здесь-то?
– Тебя жду.
– А почему здесь?
– Не знаю, – Ксюша смущённо пожала плечами. А ведь по глазам ясно, реально не знала. – Я думала…
Да не важно, о чём она думала. Дима не дал ей договорить, обнял, притиснул к себе, может, даже крепче, чем следовало, зарылся лицом в мягкие волосы, и легче стало, действительно легче – и дышать, и мыслить, и чувствовать.
– У тебя правда дома никого?
Ксюша робко шевельнулась в его объятиях, прошептала:
– Правда.
– И до завтра не будет?
– Не будет.
– И…
– Идём, – перебила Ксюша.
Она вела его за руку: к подъезду, в дом, по лестнице. А когда отпирала квартиру, Дима опять обхватил её, прислонившись к спине, наощупь расстегнул молнию на куртке, запустил руку в манящее тепло, дотронулся до спрятанной под свитером груди. Ксюша вывернулась, торопливо проскользнула в приоткрытую дверь. Дима – следом
Опять поймал, окончательно избавился от куртки, от её и от своей собственной. Теперь уже Ксюша обняла, плотно прижалась животом и бёдрами, чуть откинулась назад. Дима обхватил её лицо ладонями, наклонился, приник к губам.
Они так и добрались до комнаты, не отрываясь друг от друга, почти непрерывно целуясь, неуклюже упали на кровать. Раздражаясь от отнимающей время обязательной возни с одеждой, так и не разделись до конца. Только потом – когда отпустил первый крышесносный неподдающийся контролю порыв, когда немного успокоились и остыли. Но всё равно им по-прежнему не хотелось отрываться.
Ксюша приподнялась, коснулась губами Диминого подбородка, потом поцеловала нос, щёку, губы, заглянула в глаза.
– Ты ведь не уйдёшь?
Он лениво шевельнулся. Его ладонь легла на Ксюшино плечо, медленно заскользила вниз, замерла на бедре.
– А ты как хочешь?
– А разве непонятно? – Теперь она коснулась губами его уха, едва ощутимо прикусила мочку, потом чуть отстранилась и напомнила осторожно: – А твои родители…
Ну да, конечно. Сейчас ещё рано, а позже мама непременно начнёт названивать, выясняя, где он и во сколько вернётся, а отец…
Не важно.
Дима поднялся, не одеваясь, протопал в прихожую, выудил из куртки телефон, потом вернулся, опустился на кровать рядом с Ксюшей, сидевшей под накинутым на плечи одеялом. Дима тоже чуть прикрылся свободным уголком. Почему-то звонить домой совершенно голым было немного стрёмно.
– Мам, я сегодня не приду. Завтра. Я у Ксюши на ночь останусь.
Мама выдохнула громко и негодующе:
– Ди-има!
Вполне предсказуемо. А ведь могла бы реагировать не столь бурно: ему ж не двенадцать, девятнадцать. Двадцать скоро.
– Не волнуйся, всё нормально будет, – заверил он её и сразу оборвал разговор: – Всё, мам, пока.
А спустя пять минут позвонил отец. Дима этого почти ждал, легко предположил, от кого вызов и не проигнорировал, ответил.
Отец спросил, без приветствий, без вступлений, без назиданий:
– Ты точно у Ксюши?
– Точно. Хочешь, телефон ей дам? Она сама тебе подтвердит.
– Да нет, не надо, – отказался отец. – Верю. – Напоследок всё-таки ввернул: – Осторожней там. – И отключился первым.
Дима отложил телефон, развернулся к Ксюше. Та смотрела вопросительно и недоумённо, наверняка хотела узнать, почему его ответы такие странные, пыталась угадать вопросы. И, конечно, не удержалась, заговорила:
– А твой папа, он…
Дима рывком подтянул её вплотную, заткнул – поцелуем. Уронил на подушки, подмял под себя. Она моментально сдалась, откликнулась охотно, обхватила руками шею, пальцами одной вцепилась в волосы, другой – в спину, впилась ногтями, убеждая, что происходящее – не выдумка, не заоблачная мечта, не созданная самим же глупая иллюзия, а самая настоящая реальность.
50
На занятия по английскому Дима Решетников опять не пришёл, и его девушка кстати тоже. Но ожидать другого было бы даже странно. И вся ответственность за это безусловно лежала на Алёне. Тут даже без оправданий. И вообще, следовало заранее предугадать и решить, лишний раз не убеждаясь в очевидном.
Проведя следующую пару, Алёна сразу же направилась к зав кафедрой, застала ту в кабинете, без пространных вступлений перешла к главному.
– Анна Аркадьевна из отпуска уже вышла, – напомнила и тут же спросила: – Когда она заберёт у меня айтишников?
Зав кафедрой внимательно глянула, тихонько вздохнула и поинтересовалась доверительно:
– А может, уж дотянете до конца семестра?
– Нет, – возразила Алёна и опять напомнила, чуть виновато: – Вы же сами говорили, надо продержаться лишь пару месяцев. И так прошло уже больше.