— Существует проклятие, вы должны помнить.
Он безразлично поднял плечо:
— Даже если так.
Такая непрямая лесть не требовала ответа, особенно потому что она не могла быть уверена в том, что он имел в виду под ней. Они продолжали идти мимо котенка под деревом, увитым розами, которые издавали сладкий аромат в вечернем воздухе, вдоль грядки живой зеленой петрушки. Наконец она спросила:
— Вы хотели обсудить мои привязанности?
— Отчасти. — Тон его голоса был ровным, он бросил на нее беглый взгляд. — Вы держите вашу руку. Ваш палец все еще болит?
— Не больше, чем вы можете ожидать. — Она сразу же опустила поврежденную руку вдоль тела. Защищать ее уже вошло в привычку, так что она едва заметила, что делает. То, что он обратил внимание, было странно приятно, но она не хотела задумываться почему.
Он остановился, протянул свою руку:
— Можно мне?
Изабель остановилась рядом с ним. Как будто вынужденно она уступила свои пальцы его хватке.
Его касание было таким же нежным, как когда он привязывал тростниковый стебель, и таким же беспристрастным. Тем не менее сердце в ее груди забилось чаще. Стоя совершенно неподвижно, она наблюдала, как он исследовал перевязку, поворачивая ее руку так и эдак, прежде чем завязать потуже ленту, которая держала эту шину на месте. Угасающий свет пробегал по его лицу, смягчая жесткие черты, подсвечивая изгиб рта, оставляя глаза в тени.
Рассматривая ее кисть, он спросил:
— Скажите, думали ли вы насчет обвинения, выдвинутого против меня. После нашей аудиенции у короля, я имею в виду.
— Какая разница? — спросила она с трудом. — Мы... мы должны пожениться независимо от этого.
— Вы казались... Я бы хотел знать, что вы думаете.
Это было новое отношение к ней в ее жизни. Безусловно, ни ее отчим, ни Грейдон никогда не спрашивали ее мнения. Настороженно относясь к странному чувству благодарности, которое росло в ней, она осторожно ответила:
— Я не вижу причин, по которым вы бы хотели причинить вред ребенку, рожденному в Брэсфорд-Холле.
— Я весьма признателен вам по крайней мере за это, — сказал он слегка охрипшим голосом. — А насчет остального?
Она сглотнула, отведя взгляд от него:
— Воины, должно быть, приходили за любовницей, как вы сказали, так как слишком многие могут подтвердить это, так что не может быть иначе. Что до того, кто послал их, напрашивается единственно возможный вывод — это сделано по приказу Генриха.
— Все же вы слышали, что он отрицает это. Вы сомневаетесь в его словах? Вы можете поверить, что он способен убить свою собственную плоть и кровь? — Он посмотрел на нее, нахмурившись, его глаза потемнели.
— То, что человек может сделать своими собственными руками, и то, что он может приказать сделать другим, — зачастую две разные вещи.
— Вы считаете, что я способен на такой поступок?
— Мужчины делали и худшее, чтобы сохранить расположение короля.
— Но не я, — сказал он, его голос был как кованая сталь.
Она бы хотела верить ему, но как она могла? Многочисленные
предательства за последние годы оставили ей мало веры в клятвы любого мужчины. Некоторые даже говорили, что честь и благородство умерли в кровавых баталиях между Йорками и Ланкастерами. Также она не будет идти по легкому пути и уверять его в том, во что она не верила. Пусть он докажет свою невиновность, и она изменит мнение о нем.
Тем не менее у него был такой могучий вид, когда он стоял в тускнеющем свете дня, что казалось невероятным, чтобы его могли скрутить воины и пригнать на какую-нибудь виселицу, чтобы казнить. Зияющая пустота образовалась внутри нее при мысли, что он может умереть.
— Вы говорите прямо, и это радует меня, — сказал он мгновение спустя, хотя его голос не звучал радостно. — Есть еще один вопрос, который я должен обсудить с вами. Генрих предложил нам комнату недалеко от королевских покоев. Она больше, чем любая из тех, что мы занимаем сейчас, но ставит нас под надзор личной охраны короля. Мы могли бы, если вы предпочтете, поселиться вне стен дворца, побыть в более интимной обстановке и не быть всецело в распоряжении нашего суверена. Сложность состоит в том, что, если мы откажемся от его предложения, Генрих может расценить это как оскорбление и настоять на том, чтобы я принял это как форму домашнего ареста.
— И что здесь обсуждать? — спросила она, подняв бровь. — Кажется, вы решили это дело на свое усмотрение.
— В любом случае я хочу знать ваши предпочтения и передам их Генриху.
Это был еще один необычный поворот событий, что с ней советовались по поводу того, где она будет жить. Она не была уверена, что ей это нравится, учитывая ответственность, сопутствующую этому.
— Я, признаться, предпочла бы менее публичное жилье, — сказала она наконец. — Но, кажется, глупо отказываться от щедрости короля.
— Тогда мне согласиться за нас обоих?
— Если это то, что вы предпочитаете.
Он хмыкнул:
— Что я бы предпочел, так это отправиться в Брэсфорд, как только будут произнесены наши клятвы, оставив короля, двор и празднование. Или еще лучше — никогда не уезжать оттуда.
— Но вы не можете. Мы не можем.
— Да. — Он задержал ее руку в своих руках на мгновение дольше. Затем он наклонил голову, чтобы прижаться губами к ее ладони в покалывающем прощании. — В таком случае, — сказал он, отпустив ее, — вряд ли имеет значение, где мы будем спать завтра ночью, пока мы вместе.
Последнее было важным условием, подумала она, таким, которое было у обоих на уме, пока они говорили о комнатах для ночлега и королевской воле. Когда это было сказано вслух, оно стало казаться более реальным. Ее желудок сжался, когда осознание закружило ей голову. Однако вместе с этим пробежала волнующая дрожь любопытства: как это будет — лежать обнаженной в объятиях этого мужчины, подчиниться его воле, его касаниям, отдаться ему.
Она бы хотела, чтобы он не говорил о брачной ночи вслух. Она действительно этого хотела.
Улыбка осветила лицо Рэнда, когда он увидел, как Изабель приближается к нему, улыбка облегчения от того, что она появилась, собственничества и чисто похотливого предвкушения. Она была прекрасной и благородной леди до корней волос в своем свадебном наряде из зеленого и белого шелка, расшитого золотой нитью и изумрудами. Скоро она будет принадлежать ему. Он чувствовал себя почти достойным в соответствующей одежде из блестящей ткани. Почти, но не совсем.
По милости его величества их клятвы были произнесены в частной королевской часовне св. Стефана, как указал Генрих накануне вечером. Выбор этого места можно было расценить и как знак высокой благосклонности и как уловку, чтобы убедиться, что все произойдет так, как повелел король. Резные стены этого темного и величественного помещения были позолочены и разрисованы вермильоном, а окна были украшены рубинами, сапфирами и изумрудами. Сами камни пропитались запахом затхлого дыма, пыли, ладана и святости.
Рука Изабель была холодной и слегка дрожала, когда она вложила ее в его руку. Рэнд крепко сжал ее. Они повернулись лицом к епископу Мортону, который вел церемонию. Позади них сидели несколько свидетелей — король, королева, мать короля, сводный брат Изабель Грейдон и его единородный брат Уильям Мак-Коннелл. Этого было более чем достаточно, по мнению Рэнда.
Ничего не помешало им произнести клятвы. Не было ни вооруженного нападения, ни священного вмешательства, и, разумеется, никакого проявления пресловутого проклятия Грейдонов. Рэнд не ожидал его, но тем не менее почувствовал облегчение, когда они закончили.
Затем он прошел со своей невестой по галерее, которая вела из часовни во дворец, вдыхая свежий вечерний воздух как женатый мужчина. И он не мог оторвать взгляда от своей жены, изучая ее спокойное бледное лицо, грудь, вздымающуюся под покровом мягкого шелка, ее длинные блестящие распущенные волосы, в которые ему хотелось зарыться лицом. Он не мог подавить ликование внутри себя при мысли о ночи, которая должна наступить, независимо от того, каким будет его будущее.
Он подумал, что Генрих должен был включить один из новых гульфиков в свой подарочный свадебный костюм. Хотя и неудачное обмундирование, по мнению Рэнда, этот фальшивый атрибут мог скрыть тот, настоящий.
— Что? — спросила Изабель, говоря тихо, чтобы те, кто шел впереди, не слышали. — Я запачкала лицо, почему вы смотрите на меня так?
— Вы само совершенство, — ответил он с улыбкой. — Я просто восхищаюсь моей невестой. Ну и пытаюсь думать, как попросить у нее знак ее расположения.
— Моего расположения, — повторила она, в то время как ее глаза расширились и густой румянец залил щеки.
Кривая улыбка изогнула его рот, а жар пробежал по позвоночнику.
— Не этого рода, хотя я приму его охотно и в любом месте, в котором вы назовете. Нет, знак, чтобы надеть на турнир или, скорее, побоище, которое было приказано провести.
— Побоище? — спросила она, хватаясь за эту тему, несомненно, чтобы избежать его предложения. — Разве такой импровизированный бой не запрещен?
— Король приказал провести его как специальное мероприятие. Разве вы не видели приготовления, которые шли во внутренних дворах?
— Я думала, они, должно быть, для какой-то военной экспедиции, которую он пошлет за город.
— Я предполагаю, что между ними нет большой разницы.
Длинные колоколообразные рукава, прикрепленные к плечам
ее платья, раздуло ветром, когда она повернулась к нему:
— Вы же не будете участвовать? Безусловно, молодой жених является исключением?
— Мне приказано выйти на ристалище, — сказал он ровным тоном. — Генрих, я верю, считает это судом Божьим. — Рэнд думал о нем, скорее, как о хорошем способе ускорить долгий день празднования, который предстоял впереди, чтобы ночь могла прийти скорее.
— Вы имеете в виду...