После этого Дэвид, неся шлем под мышкой, провел Рэнда в новые апартаменты, предназначенные для него и его невесты. Там они и обнаружили Изабель, которая ждала их с гневом и нетерпением на бледном лице.
— Где вы... — начала она, затем остановилась, когда посмотрела на его висок. — Вы ранены. Я боялась этого.
— Боялись? — спросил он, огорошенный удивлением и пульсирующей мучительной болью в голове.
— Когда я увидела, как Грейдон и Хэнли атакуют вас. Это была подлая уловка напасть на вас вместе и из-за спины.
— Все считается честным на побоище, — сказал он, дотронувшись пальцами до своей головы и увидев, что они запачкались кровью.
— Это было трусливое нападение, два на одного, недостойное рыцаря или дворянина.
— Но такое, которое, я думаю, вы бы не отказались увидеть.
Она изумленно смотрела на него долгое мгновение; ее глаза
стали скорее хмуро-серыми, чем зелеными.
— Как вы можете говорить такое?
Она тревожилась за него. Это было изумительная новость, так как он подозревал, что атака могла быть по ее просьбе. Он почувствовал, что головная боль начала утихать.
Какой холодной она выглядела здесь, в тишине их комнаты, и настолько далекой от жестокости Тотхилл-Филдс, как будто ему приснилось, что она там присутствовала. Ее служанка заменила белый шелковый рукав, который остался у нее после того, как она отдала ему другой, на два новых из бледно-зеленой парчи6 с золотой нитью. Они подходили не идеально, но достаточно близко. После этого Изабель, должно быть, отпустила женщину, поскольку ее не было в комнате. Если только она не пряталась за балдахином кровати.
Балдахин в комнате, предоставленной им по приказу Генриха, был из синей шерсти, вышитой полевыми цветами. Кровать была такой большой, что занимала добрую треть комнаты. Он отвел от нее взгляд, но тот вернулся против его воли.
Изабель не обратила никакого внимания на его смущение. Обернувшись к Дэвиду, она нахмурилась:
— Почему ты стоишь? Сейчас же принеси теплой воды и бинты.
Улыбка пробежала по четким, правильным чертам лица юноши,
несомненно, потому что забота, скрытая под раздражением, была более знакома ему, чем беспокойство. Оставленный своей матерью у ворот женского монастыря в День святого Давида, выросший с его острыми на язык обитателями, он испытывал ее на себе большую часть своей жизни. Закрыв голубизну глаз ресницами, он склонил золотую, как гинея, голову в поклоне и пошел выполнять ее поручение.
Рэнд не ошибся, когда думал, что беспокойство о нем Изабель было личным, независимо от ее тона. Он был ее мужем и был ранен, нося знак ее расположения. Ее обязанностью было поухаживать за ним, и она этим займется. Этого только и следовало ожидать.
Ему не нужна была безразличная помощь. Внезапно ему захотелось ее сострадания, ее женской ласки, интимной близости. Причиной этого опасного желания, он знал, было безумие битвы. Все мужчины, когда она заканчивалась и они обнаруживали, что все еще живы, требовали этого основного подтверждения жизни. Если бы он овладел ею сейчас, это было бы отчаянное и бездумное соитие.
Она заслуживала большего. Она требовала нежного и более предупредительного введения в интимные отношения на брачном ложе. Осознание этого не помешало ему покачнуться к ней под действием тяги инстинкта, такой сильной, что ее отрицание жгло в глазах, как кислотой.
— Садитесь, пока вы не упали, — сказала она, беря его за руку и ведя к табурету. Стоя перед ним так близко, что он мог протянуть руку и схватить ее мягкое тело, если бы осмелился, она подняла руку, чтобы запустить пальцы в его потные прилипшие волосы.
Это было так хорошо, что из его горла вырвался низкий стон. Он закрыл глаза, чтобы насладиться этим ощущением.
— Я причинила вам боль? — Она отдернула руку. — Простите, но что-то надо сделать. Порез на вашей голове кровоточит.
— Нет, — хрипло сказал он в знак протеста против того, что она перестала прикасаться к нему. Он жаждал ее прикосновения, даже если это было не лаской.
— Вы не можете оставить так, как есть.
Конечно, мог, и часто так и делал после турнира. Медленная влажная струйка, которую он чувствовал, была скорее неприятна, чем опасна.
— Дэвид может позаботиться об этом позже.
— Ваш оруженосец вряд ли умеет орудовать иголкой, а это умение необходимо, я считаю.
— Вас бы удивили его умения. — Со светлыми волосами и мозгами, Дэвид оказался незаменимым во всем. Хотя Рэнд называл его своим оруженосцем, парень не стремился стать рыцарем, называя себя вместо этого слугой. В том, что он не всегда им останется, Рэнд был убежден. Поэтому он научил Дэвида тому, что знал о хороших манерах, учтивости и галантности вдобавок к практическим навыкам владения мечом и копьем, которые ему потребуются, чтобы остаться в живых.
— Остается еще праздничный пир и представление, где вам надо присутствовать, прежде чем вы сможете отдохнуть, — настаивала она. — Вам придется снова переодеться в свадебный наряд, и вы не можете запачкать весь шелк кровью.
— Нет, — сказал он со вздохом. Рубашка, дублет и рейтузы, которые он носил во время турнира, были грубой одеждой. Более подходящей для крестьянина, чем для джентльмена, хотя соответствующей этой цели. Они были пропитаны запахом горячего металла, чистого жира, лошадей и возбужденного мужчины, но он ничего не мог с этим поделать, пока не вернется Дэвид. Ей придется терпеть это, как и все остальное в их браке. — Простите.
— За что? Не ваша вина, что вы истекаете кровью. Я не могу понять, чего добивался Грейдон. Выкуп ему не нужен.
— Я сомневаюсь, что это была его цель, — сказал Рэнд, скривив губы.
— Что же тогда?
— Возможно, Хэнли хотел увидеть меня мертвым.
Она очень мило поджала губы, и ее кожа покраснела над вырезом платья. Она начала дергать за узел, который держал ее шелковый рукав, сильно запачканный, на его руке и который Дэвид укрепил по его настоянию, когда снимал кольчугу:
— Это ему бы ни принесло никакой пользы, так как король заявил о праве выбирать моих мужей для меня.
— Или еще Грейдон мог видеть себя управляющим Брэсфордом и его рентой от вашего имени. — Он схватил ее за запястье, когда она развязала шелковый рукав и хотела отбросить его в сторону. Взяв невесомый шелк, он сжал его в руке.
Она едва взглянула на то, что он делает:
— Он мог также затаить злобу на вас за то, что призвали его к ответу в Брэсфорде за мой сломанный палец. Он злобный примитивный человек.
Можно было сделать вывод, что остальные не были такими. Причисляет ли она его к более достойным людям?
— С другой стороны, моего единокровного брата, — сказал Рэнд, размышляя, — нельзя назвать простым. Я сомневаюсь, что он стал бы делать что-то столь очевидное, как попытка довести меня до виселицы. Тем не менее было бы полезно узнать, дружеские ли у него отношения с Грейдоном.
— Высчитаете...
— Он мог присоединиться ко мне, чтобы отразить атаку Грейдона и Хэнли. Он этого не сделал.
— Возможно, он думал, что вы способны справиться с ними сами.
Это было правдой.
— Может быть.
— Должно быть, его возмущает то, что вы находитесь на его месте.
— Не его место, а мое сейчас, — ответил он. Ее грудь была так близко, ее нежный изгиб над лифом был более притягателен, чем медовуха. Он ошеломленно смотрел, как его рука поднялась сама по себе и обхватила округлость, касаясь огрубевшим большим пальцем там, где, как он думал, должен был быть спрятан сосок. Чувствовать, как он немедленно затвердел под тканью, видеть его маленький, четкий контур, было неосознанным удовольствием.
Она тихо вдохнула через раскрытые губы. Когда они встретились глазами, в ее глазах горела страсть. Казалось, она даже наклонилась к нему, прижимаясь к его руке.
Шаги, легкие и быстрые, послышались в коридоре. Ее ресницы опустились вниз, и она отошла от него:
— Не надо.
Он позволил своей руке произвольно упасть.
— Кажется, я должен подчиниться вашим желаниям еще раз, — сказал он тихо, когда Дэвид отпихнул дверь локтем и внес в комнату две кадки горячей воды из кухонных котлов. — Но это не будет длиться вечно.
Она оставила его на попечение Дэвида, как он и ожидал, а также чего он хотел, пока был так уязвим к ее близости. Хотя он не был уверен, что придет время, когда он будет действительно сильнее. Его верный оруженосец сделал три стежка на его брови без всякой суеты, как будто зашивал дырку в его рейтузах, и был намного менее смущенным, пока этим занимался. Затем парень принес ивовую кору от головной боли и кружку эля, чтобы запить горечь, а потом одел его снова как жениха. К тому времени, как протрубили к обеду, он был готов занять место за высоким столом в зале Генриха.
Им прислуживал Дэвид, следя за тем, чтобы у них с Изабель была свежая вода с запахом мяты и кардамона, которой можно было помыть руки, и чистые полотенца, чтобы их вытереть, наливая им пряное и разбавленное вино, принося им тарелки с едой и сладостями. Они отведали копченого угря, бульон с жареной говядиной, оленину в красном вине, свиные ножки с яблоками, запеченными в собственном соку, фаршированного журавля, который был подан в перьях, и ржанок в пирогах, кресс-салат и горох, приправленный медом и шафраном. Тем временем хор мальчиков из аббатства спел а капеллу, его сменил жонглер, который жонглировал драгоценными апельсинами, а также египтянин, который сыграл зажигательную мелодию на виоле, пока танцоры крутились и топали позади него. Марципан и нуту подали вместе с дикими грушами, мягким сыром, орехами и более пряным вином.
В середине трапезы среди мелкой знати за одним из боковых столов Рэнд заметил Хэнли. Грейдона не было нигде видно, неудивительно, так как Дэвид доложил, что он лежит наверху в кровати с ранами, полученными на турнире. Мак-Коннелл был, видимо, так далеко, что его закрывали другие гости, поскольку он не мог увидеть его ни над солонкой, не ниже ее. Рэнд почувствовал сожаление из-за этого удаления, считая, что его единокровный брат должен сидеть среди дворян. Все же, он ничего не мог с этим поделать.