Она была бы рада подчиниться. Перспектива ухаживать за
всеми подряд ее не привлекала.
— Как вам будет угодно.
— Сейчас я воняю как боров, поджаренный на огне. Вы еще
не закончили?
Он прекрасно знал, что ей еще осталось расстегнуть пуговицы сзади. Сжав челюсти, она потянулась, чтобы расстегнуть их, когда он встал с табурета. Затем она стянула и вывернула его рейтузы наизнанку, как будто сняла шкуру с животного, и села на пятки.
Он улыбнулся ей с коварным блеском в глазах, изучая ее разгоряченное лицо. Мгновение спустя он скрестил руки и снял рубашку через голову.
Внезапно он стал почти обнаженным, только свободно одетые брэ служили прикрытием. Он был близко, так близко. Его твердая грудь вздымалась, как стена перед ней, рифленая поверхность его мышц, плоский живот, высеченные изгибы его ног находились в нескольких дюймах от нее. Легкомысленное чувство охватило ее. Все, что ей надо было сделать, — опустить его брэ и протянуть руки...
— У меня жажда, как у любимцев дьявола, — сказал он, его голос был грубым. — В кувшине есть вино?
Она почувствовала облегчение, получив повод отойти от него подальше. Положив руки ему на бедра, она приготовилась оттолкнуться и встать, так радуясь свободе, не заметив, что использовала в качестве опоры.
Рэнд вдохнул со свистом. Она встретилась с ним взглядом, широко раскрыв глаза от беспокойства, испугавшись, что причинила ему боль.
Мужчина выглядел так, как будто испытывал муки. Его челюсти были крепко сжаты, капельки пота выступили над верней губой. Порез на лбу вздулся, вена пульсировала на виске. Он посмотрел вниз.
Она проследила за его взглядом, где ее пальцы касались передней части брэ около соединения бедер. Ее бросило в жар, когда она разглядела твердую продолговатую форму, вырисовавшуюся там, осознала что ее большие пальцы охватили с двух сторон.
С резким толчком она встала на ноги. Быстро повернувшись, она подошла к подносу с вином. Ее руки так сильно дрожали, что кувшин ударялся о край серебряного кубка, пока она наливала.
Она спросила первое, что пришло в голову, лишь бы отвлечься от смущения, вызванного тем, что только произошло между ними:
— Вы нашли Леона? — пролепетала она, не смотря на Рэнда. — Он сказал, что что-то пошло не так?
Он ответил не сразу. Однако когда он заговорил, слова были ровными, без интонаций:
— Что заставляет вас думать, что что-то пошло не так?
Она поставила кувшин, подняла полный кубок:
— Для меня непостижимо, как может быть иначе. Он никогда бы не причинил вреда королеве.
— Так Ее Величество и сказала. Однако Генрих думает иначе.
Когда она повернулась с вином, она увидела, что он спустил
брэ и как раз залезал в ванну. Кубок задрожал в ее руке, пока она усилием воли не уняла дрожь. Она глубоко вдохнула один раз, дважды. Да что это с ней? Вид обнаженного мужчины не должен так волновать ее. Другие женщины выдерживали это, не будучи ошеломленными до идиотизма.
О, он был потрясающим в своей наготе! Более совершенным, чем любая статуя святого мученика. Его тело было таким твердым, как и дерево, из которого вырезаны эти изваяния. Как и эти святые, он был отмечен страданием. Белая полоса, которая проходила по диагонали через одну руку, выглядела как старый порез от меча, на его ногах было в избытке шрамов. Его спина была отмечена уродливым кровоподтеком размером со щит, а под ним были видны многочисленные белые перекрещивающиеся линии, которые могли быть нанесены только кнутом.
Разглядывая эти свидетельства битв, боли, отваги, Изабель почувствовала внутри себя странную перемену чувств. Он так отличался от женской компании, которую она знала лучше всего, ее сестер и монахинь, которые учили ее латыни, арифметике и письму, вышиванию и искусству хранения продуктов. Он был больше, тяжелее, с длинными костями, которые, должно быть, сделаны из стали, так как выдерживали страшные удары. Он был угловатым и твердым в тех местах, которые были округлыми и мягкими у нее. Он мог сконцентрироваться и призвать всю ярость, когда требовалось, сражаясь с ожесточенной волей и каждой унцией своей значительной силы. Он жил по строгому кодексу, который не давал поблажек человеческой слабости.
Поскольку он дал слово, он пойдет в тюрьму Вестминстерского дворца и покорится, если потребуется, воле своего короля и безжалостным рукам палача. Он умрет как рыцарь, не протестуя, потому что дал клятву чести.
Ей было жутко думать, что его могут утащить и повесить в каком-либо темном внутреннем дворике дворца. Она не могла вынести мысли о том, что он умрет без всяких причин, только чтобы спасти королевство для человека, с которым он разделил изгнание. Так как это было целью его приезда в Лондон, Изабель была почти уверена. Он будет козлом отпущения, если будет обнаружено, что француженка и ее ребенок убиты. Рэнд будет приговорен к смерти за это преступление, чтобы вина не пала на Генриха VII.
Эта несправедливость была больше, чем может вынести любой человек. В тот момент ей казалось больше, чем могла бы вынести она.
Рэнд погрузился в ванну, хотя его ноги были такими длинными, что колени торчали из воды. Он намылил волосы, промыл их, сильно разбрызгивая воду, и пальцами пригладил длинные пряди назад, так что они проложили блестящие черные борозды. Слегка сощурившись, чтобы стряхнуть воду, которая могла попасть ему в глаза, он протянул руку за вином, которое она держала.
— Вам не следует мочить ваши швы, — сказала она, отдавая кубок ему в руки. Пока он пил, она потянулась за полотенцем и вытерла рану насухо, как и волосы вокруг нее.
— Я сомневаюсь, что это имеет значение.
— Потому что... — Она остановилась, так как не могла оформить мысль в слова.
— Потому что это пустяковый порез, у меня все быстро заживает, — сказал он. — Вы думали, я имел в виду что-то другое?
— Могли, — сказала она защищаясь. И вправду, она подумала, что он имел в виду, что порез не будет иметь значения, если дыхание его жизни оборвется.
Он вылил остатки вина в рот и протянул ей кубок, прежде чем откинуться на край ванны, вытянул руки по краям, задрапированным льном, и закрыл глаза.
— Я не потерял веру в то, что мадемуазель Жюльет будет найдена. И у меня бы было ее больше, если бы мне разрешили присоединиться к поискам.
Безусловно, это было безумием, но Изабель очень хотела, чтобы проклятая женщина объявилась.
— У вас есть какие-нибудь идеи, где искать?
— В сельской местности. Ее присутствие было бы легко заметить в городе, я думаю. Какой-нибудь слуга, королевский страж или купец проявил бы любопытство, и во дворец проникли бы слухи. — Он замолчал, посмотрел на тряпку, которую она держала. — Пока у вас это в руке и вы исполнены сознанием долга, можете это использовать.
Это было разрешение выкупать его или, возможно, просьба. Она не могла протестовать, так это ожидалось от нее. Однако что-то в его тоне, слабый гул предвкушения тревожно оповестил ее о близости. Игнорируя его, как только могла, она встала на одно колено рядом с ванной и окунула тряпку в теплую воду. Она хорошо намылила ее, думая, с чего начать.
— Не намочите вашу шину, — сказал он с мягким предупреждением.
Он наблюдал за ней сквозь щели между веками, а уголок его рта изогнулся во что-то, опасно близкое к ухмылке. Он знал, как она себя чувствует, она была в этом уверена. Вдохнув, собираясь с мужеством, она шлепнула тряпку в центр его груди и начала тереть небольшими кругами.
Он проворчал, мурашки рассыпались по его коже, пробежали по его плечам и вниз по рукам. Несмотря на это, он не протестовал. Ресницы всколыхнулись, и глаза полностью закрылись. Грудь поднималась и опускалась, пока он глубоко дышал. Через мгновение мурашки исчезли. Напряжение начало покидать его мышцы.
Он наслаждался ее прикосновениями. Это радовало ее каким-то нелепым образом. Ее движения замедлились. Она ослабила давление до легкого скольжения. Через мгновение она обернула тряпку вокруг своей руки и провела ею по упругой мускулатуре его груди, втирая мыло в волосы, покрывающие ее. Она обнаружила, что его соски затвердели, как и ее, когда до них дотрагивались, хотя они были цвета дубленой кожи.
Пока он лежал в полудреме, она смогла поближе изучить его черты. Какими длинными были его ресницы, каким твердым был изгиб рта. Это лицо не было грубым, несмотря на его силу, а было отмечено чувственностью и острым умом. Тонкий шрам разрезал пополам одну бровь и пересекал скулу, но у него были более свежие раны. Его волосы с правой стороны головы были опалены на кончиках, и воспаленные красные ожоги тянулись от его челюсти вниз по шее до ключицы. Ушиб на спине распространялся от плеча, захватывая почти всю верхнюю часть спины.
Осторожно наклонив его вперед легким нажимом своей поврежденной руки, она начала мыть между лопатками, хотя была очень осторожна на этом участке.
— Эти ушибы, вот здесь, возникли вследствие атаки Грейдона, не так ли?
— Возможно. — Одно слово было низким рокочущим звуком.
— Мне жаль.
— Ему тоже, я уверен, поскольку у него множество собственных ушибов. Я не буду сильно удивлен, если его нога окажется сломанной.
— Он ее только сильно растянул и вывихнул колено, как сказал Дэвид, — ответила она, — не то чтобы он не заслужил худшего. — Когда он не ответил, пребывая в полудреме, она продолжила: — А шрамы, откуда они?
— Шрамы? — Он поднял бровь, хотя не открыл глаза.
— Вот здесь, — сказала она, протирая тряпкой по сетке тонких белых линий.
Рэнд дернул плечом:
— Это пустяки.
— Они не кажутся мне пустяковыми. — Она разглядывала отметины, пока осторожно терла их. — Они, должно быть, очень давние, еле видны.
— С десяти лет.
— Десяти! Кто сделал такое с ребенком? — Она не могла сдержать возмущение в голосе.
Его смех был безрадостным, когда он наконец мельком взглянул на нее через плечо: