— Иначе быть бы тебе под трибуналом, это уж точно.
По здравом размышлении полковник Стивенс тоже решил не передавать дело в военный суд. В конце концов, ничего страшного этот сопляк не сделал. Таким образом, все зависело от порядочности полковника, на чем, разумеется, не преминул сыграть Уинч. Лэндерс Стивенсу решительно не понравился, более того, полковник презирал ерничество, однако отдавал себе отчет, что парень не заслуживает такого серьезного наказания, какого добивался Хоган.
— Скажи спасибо, что у старика есть совесть, — внушал Стрейндж приятелю. — А если б ты по-нормальному себя повел, то и не разжаловали бы.
Лэндерс же испытывал даже некоторое разочарование, хотя Стрейнджу ничего не сказал. Он внутренне настроился на то, что исход дела предрешен, и свыкся с мыслью о неизбежности тюремного заключения. Поэтому лишение сержантского звания он расценил как чудовищный, намеренно разыгранный фарс. Он давно и с тайным удовольствием убедил себя, что в армии Соединенных Штатов нет и не может быть никаких моральных принципов, и вот нате — его стройная логическая постройка разваливалась только потому, что нашелся какой-то допотопный полковник, который придерживался мальчишеских понятий о чести.
Зато его перестали мучить ночные кошмары. Дурной сон с изнемогающим от жажды взводом и фляжкой, из которой он лил себе в рот драгоценную влагу, как рукой сняло сразу же после вызова к полковнику. Одно это воспринималось им как ниспосланная свыше благодать, пусть хоть всего на несколько дней.
— Я могу понять его личную неприязнь ко мне, — пожаловался он как-то Стрейнджу. — Но презирать-то за что? Ты ведь так и сказал — презирает?
— Это Уинч сказал, — возразил Стрейндж, и на его лице снова мелькнуло выражение тревоги, которое Лэндерс замечал у него с некоторых пор. — Сам он такого ни в жизнь не скажет. Стало быть, от Старика услышал.
— Понимаешь, «презирает» — это очень сильно. — Он глядел в озабоченные глаза товарища и не мог понять причину этой озабоченности. — Не понравилось, что я показал ему, как прогнило все в госпитале и вообще в армии, раз не гонят таких, как Хоган, — произнес он тоном человека, не сомневающегося в собственной правоте, и заключил совсем уж нелогично: — И под огнем ни он, ни Хоган не были и не будут.
— Это точно, не будут, — согласился Стрейндж с той же молчаливой озабоченностью во взгляде.
— А Уинч-то при чем? Кто его просил вмешиваться? — не унимался Лэндерс. — Не нужно мне его покровительства. Тоже мне благодетель нашелся!
— Благодетель не благодетель, а без него загремел бы за решетку.
— А пусть он катится! Не зайдет, не позвонит. Даже в «Пибоди» не появляется.
— Занят он по горло, — объяснил Стрейндж. — Приступил к обязанностям в Кэмп О'Брайер, вот и хочет показать себя на новом месте. Да и девчонку какую-то завел, живет с ней.
— А кто такая? Не та ли, к которой я подкатывался?
— Ей-ей не знаю. Какая мне разница. А тебе-то что, завидуешь?
— Ты что, спятил?
— Тогда не заводись.
— Ладно, бог с ним, с Уинчем.
После разжалования Лэндерс больше не считался под арестом и мог получать увольнительные в город; Вместе с тем, до тех пор пока приказ о лишении звания не утвержден в Вашингтоне, он имел право носить сержантские нашивки. Он и в мыслях никогда не имел, что ему будет жаль расставаться с ними. Особенно хорошо чувствуешь себя с нашивками в «Пибоди».
Однако, попав в гостиницу, он не испытывал того радостного волнения, о котором мечтал, сидя под арестом. Девицы в основном были те же самые, а несколько новых не сильно отличались от них. Ребята тоже были те же — Корелло, и Трайнор, и все остальные. Стрейндж не расставался с Фрэнсис Хайсмит и в гостиницу заглядывал редко, хотя аккуратно — так же, как и Лэндерс, — следил за тем, чтобы счета оплачивались неукоснительно и в срок. Без Стрейнджа заправилой в люксе стал Лэндерс, хотя сам тоже часто встречался с Мери Лу Солгрейвз. Словом, прежнего подъема и веселья не было.
Только в одном Лэндерс соврал, когда был вызван к полковнику Стивенсу, — насчет ноги. Полковник предполагал, что он повредил лодыжку, затеяв драку с лейтенантом, — он исходил из донесения Каррена, который осматривал Лэндерса после происшествия в рекреационном зале. На самом же деле Лэндерс ушиб ногу еще в драке с морячками в баре и потом еще раз во время потасовки с летчиками — транспортниками, когда он съездил одному по голове. Каррен, естественно, ничего не мог знать о тех стычках, а Лэндерс решил ничего не говорить ни ему, ни Стивенсу.
И лишь позднее, когда угроза военного суда миновала, Каррен признался своему пациенту, что прекрасно обо всем догадывался. Лэндерс был в кабинете у хирурга после очередного осмотра.
— Нет ничего проще. Раз нога распухла, значит, недавно было повреждение тканей или суставов. Труднее установить, когда именно был ушиб или ушибы и что задето.
— Почему же вы не сказали об этом полковнику Стивенсу?
— Вы, очевидно, тоже не сказали. — Каррен улыбался все той же странной, непонятной улыбочкой. — Значит, у вас были на то свои причины. Зачем усугублять ваше положение? Мне показалось, что вам нужно поле для маневра.
— Я не хотел, чтобы знали, что у меня с самого начала руки чешутся.
— Так я примерно и думал. Присядьте, пожалуйста, Марион, — Каррен показал на кресло у стола. — Мы с вами порядочно знакомы и, кажется, узнали друг друга.
Лэндерс сел натянутый, настороженный. И вдруг его как прорвало. Ни с того ни с сего он принялся в таких подробностях рассказывать о тех двух потасовках, что скоро оба смеялись. Потом, не умолкая, он поведал о других стычках за последние месяцы, совсем уж безобидных и без последствий, кроме разве что ушибленной руки и содранной кожи на кулаке.
Каррен чуть вскинул плечами и, выставив крепкие ладные руки, пошевелил пальцами.
— Не могу позволить себе ничего подобного. Сразу без работы останусь.
— Да ничего в этом хорошего нет, — неуверенно произнес Лэндерс.
Каррен придвинул кресло поближе к столу, как бы давая понять, что собирается сказать нечто конфиденциальное.
— Как правило, я с пациентами на посторонние темы не люблю разговаривать. Но вам я давно хотел сказать, Марион. У вас могут быть большие неприятности.
Лэндерс пристально посмотрел на хирурга.
— Что вы имеете в виду? Тюрьму?
Каррен кивнул.
— У меня и так неприятности, — усмехнулся Лэндерс. — Шлепнут меня — вот она, самая большая неприятность. Хуже некуда.
— Подумайте о будущем. О том, что будет после войны.
— Не хочу я о будущем.
— Подумайте, зачем вам неприятности? Зачем дисциплинарное увольнение — без звания, без пенсии? Это же, как хвост, всю жизнь за вами будет тянуться.
— Неужели вы не понимаете? Не могу я думать о том, что будет после войны. На фронте не существует такого понятия — «после войны». Только голая стена. Сплошная мгла, в которой ничего не разглядишь.
— Вы в самом деле убеждены в этом? — Каррен не сводил с него глаз.
— Убежден. Нету для меня «после войны», понимаете, нету. У вас все иначе. Вы будете работать, сделаетесь знаменитым хирургом. Будете помогать людям и между делом зарабатывать деньги. Вам проще.
Каррен поджал губы.
— М-да, пожалуй, так оно и будет. По правде говоря, мне и самому немного стыдно, без ваших попреков. И все-таки, — он снова пристально посмотрел на Лэндерса, — вы в самом деле считаете, что… как это вы выразились — «сплошная мгла, в которой ничего не разглядишь»?
— Только так. Ничего иного нет и быть не может.
Каррен помолчал, потом, уперевшись рукой в край стола, отодвинулся немного назад. Ненадолго тебя хватило, подумал Лэндерс насмешливо.
— Скоро нам с вами предстоит распроститься, — сказал хирург совсем иным тоном. — Я направляю вас в рецентр.
Реабилитационный центр, привычно расшифровал Лэндерс. У них в роте и слов таких не слышали. Реабилитационный центр располагался в двух корпусах в стороне от главного плаца. Туда направляли всех прошедших курс лечения для окончательного восстановления физических сил перед назначением в часть.
— Нога у вас в порядке. Ничего вы там, к счастью, не повредили, — продолжал Каррен. — Но настоятельно рекомендую какое-то время обойтись без драк. Пинг-понг — пожалуйста, играйте на здоровье. Но предупреждаю: чтобы никаких драк, — сказал он строго. — Ушиб или растяжение могут повлечь очень серьезные осложнения. Не говорю уж о том, как на это посмотрит полковник Стивенс.
— Терпеть не могу, когда несправедливость да еще оскорбляют, — вставил Лэндерс, но Каррен пропустил его замечание мимо ушей.
— Вы будете признаны ограниченно годным. Не вздумайте благодарить меня — это точно соответствует вашему состоянию. Ограниченно годный в строевой тоже не сахар. Наверное, двое из каждой пятерки раненых — из этой категории. Если взять, например, роты снабжения горюче — смазочным материалом, ну те, что в танковых войсках, там потери еще выше. После артобстрела большинство просто не находят. Когда прямое попадание в грузовик.
— Может, повезет, не назначат в такую.
— Может быть. — Каррен встал. — Но я из ирландцев, человек суеверный. Даже в черных гномов верю. А раз уж вы говорите, что перед вами мгла… — Он пожал плечами. — Тут я вообще умолкаю.
— Я вам больше скажу, — сказал Лэндерс с натянутой усмешкой. — Я и в человечество больше не верю. Люди мне теперь безразличны. Мы все обречены. Вымрем, как динозавры. Мы просто еще не осознали этого. Доисторические животные тоже не понимали, когда пожирали друг друга. Вот и мы — наспециализировались на самоуничтожении.
— Когда вы сделали такое заключение?
— Не знаю. Наверно, после того, как меня ранили. Я сидел на вершине холма, а внизу шел бой.
— Мрачная философия. Будем надеяться, что вы неправы.
— Будем, — согласился Лэндерс. — Но, к сожалению, я прав. Мрачная, говорите, философия? А когда понимаешь, что тебе все равно, — еще хуже. Мы наспециализировались на войне. Она нас и погубит.