10
На самом закате династии Мин будущий художник Шитао, которому было тогда три года, потерял всю свою семью, убитую мятежниками, враждебными двору императора Чунчжэня[115]. От резни его спас слуга, который отвел его к буддийским монахам на горе Шианг. Там он выучился каллиграфии. Позже он ушел в мир исполнить свою судьбу художника.
Шитао, чье имя означает «окаменевшая волна», умел так изображать скалы, что они казались живыми, но его настоящей страстью были мхи. Однако он никогда не наносил их на свиток. Однажды, когда его друг художник Чжу Да осведомился о причине, он сказал: мох ласкает камень, как любовница, вскоре, возможно, я смогу написать его – и тогда, вдали от битв, я сделаю из своего искусства рассказ о любви.
С утра ливмя лил дождь. Мир исчезал, река кипела рябью. Роза встала на колени на татами, увидела, что там уже ждет поднос со стаканом воды и белой таблеткой. Она представила, как Поль звонит Сайоко, как они говорят о ней, как он дает указания. Ее охватила волна желания – смутного, не имеющего очертаний. Она приняла таблетку, снова легла. Он в точности знал, кто он. Она попыталась вспомнить их разговор, обстановку, тон. Как человек может узнать, кто он? – задумалась она. В памяти всплыло золото стен – камни, их внезапное присутствие, их бессловесный дар. Как назывался тот сад? Рёан-дзи, сказала себе она с ощущением победы. Потом пришла горечь: я не существую, я не могу узнать, кто я.
Она приняла душ, оделась; каждое движение давалось с трудом; снова легла, подождала, пока пройдет мигрень, заметила, что камелия исчезла. Через какое-то время отправилась в большую гостиную и нашла там Сайоко в коричневом кимоно и оби с пионами, как в первый день. Сидя за низким столиком, та что-то записывала в расходную книгу. Сайоко встала, исчезла на кухне и вернулась с утренним подносом. Пока Роза боролась с цельной рыбиной, японка продолжила свои подсчеты. Звук дождя, падающего на мох под кленом, был непривычно приглушенным. Роза закончила завтрак, решила пройтись, передумала.
– No flowers in my room today?[116] – спросила она.
Сайоко улыбнулась:
– Paul san want you choose[117].
Удивленная Роза замолчала. Сайоко какое-то мгновение ее рассматривала, серьезно и сосредоточенно.
– Paul san secret man[118], – сказала она наконец. А поскольку Роза смотрела на нее с еще большим удивлением, добавила: – Very brave. He know flowers[119].
Какая связь? – подумала Роза. А я? Я мужественный человек?
– Rose san want which flower?[120]
Она немного растерялась.
– In France, I like lilac[121], – сказала она.
– We have lilac in Japan[122], – сказала Сайоко. – Rairakku. Good season now[123].
Послышался звук раздвигаемой входной двери, и в комнату вошел Поль; Розу в самое сердце поразили его улыбающееся лицо, задумчивый взгляд; он красивый, подумала она. Он сказал несколько слов Сайоко, и та удалилась мелкими торопливыми шажками.
– Вам удалось отдохнуть? – спросил он.
– Да, только голова болит, – ответила она. – А вам?
– Я спал как сурок и теперь другой человек.
Сайоко вернулась с двумя чашками кофе, он медленно пил свою, пока японка что-то быстро говорила, Роза ждала, глядя на них и чувствуя, как в ней зарождается, тут же рассеиваясь, тайная жизнь. В какой-то момент оба глянули на нее, потом Сайоко чуть качнула головой.
– Вы готовы? – спросил он. – Сегодня нам лучше не выбиваться из расписания.
В машине его близость взволновала ее. Он все еще казался усталым и немного отсутствующим.
– Куда мы едем? – спросила она.
– На другой конец города, в Арасияму.
– Это что-нибудь означает?
– Штормовая гора.
– И какой там храм?
– Сайхо-дзи.
Они долго ехали на запад, в молчании, не глядя друг на друга. Город менялся, становился унылым, безликим, лишенным очарования центра; вдоль дороги вплотную друг к другу стояли бесцветные дома вперемешку с неоновым уродством; ее привела в замешательство мысль, что в Японии она видела только шесть храмов и одно кладбище. Наконец они свернули на узкую улочку, идущую вдоль зарослей высокого бамбука, в почти сельский район. Перед воротами уже толпились в ожидании другие посетители. Шел дождь. Через несколько минут им открыл монах в черном облачении с белым подворотничком, Поль и остальные протянули ему какие-то бумаги и пошли следом к обычным деревянным зданиям. Их привели в большое помещение с низкими пюпитрами, на которых лежали листы бумаги, тушь и кисточки. Поль сделал Розе знак остаться в глубине и занять место за одной из подставок. Она взяла пример с соседки-японки, присела на пятки, чуть сдвинув большие пальцы; Поль с легкой болезненной гримасой присел рядом. Она посмотрела на листок перед собой, увидела иероглифы, захотела получить объяснение, но в этот момент появилась вереница монахов и направилась к центру зала. На тяжеловесном английском старший монах с угрюмым видом предложил им обвести тушью символы лежащей перед ними сутры. Молодой монах уселся по-турецки перед маленькой скамейкой, на которой стоял черный блестящий сосуд, второй монах – перед резной деревянной рыбой, помещенной на большую вышитую подушку. У обоих в руках были тонкие палки. Роза зевнула.
Три кристаллических звука, сопровождаемые глухим «пок», подействовали на нее, как толчок в живот. Выпрямившись, она увидела, как первый монах отводит свою палку от блестящего сосуда, в то время как второй в быстром, размеренном ритме наносит удары по деревянной рыбе. Началось пение, поплыл аромат благовоний, голоса были монотонными и прерывистыми. Кристальный звук сосуда время от времени размечал речитатив. Японка рядом с ней копировала свою сутру, но Роза чувствовала, как ее захватывает глубинный поток, как пьянит запах влажной земли, смешанной с пылью и цветами. Наконец монахи замолкли. Высокий угрюмец сказал что-то, чего Роза не поняла, и им раздали деревянные таблички. Японка указала ей на кисточку и сказала:
– Write wish[124].
– Что это было? – спросила Роза у Поля.
– Hannya shingyō, сутра сердца, – ответил он.
– В ней говорится о любви?
– В ней говорится о пустоте.
– Сутра сердца говорит о пустоте?
– Сутра сердца мудрости – да.
Она засмеялась.
– В кои-то веки я чувствую себя на своем месте, – сказала она.
Он улыбнулся, поднялся, не удержавшись от болезненной гримасы. Они последовали за остальными к воротам в стене, за которыми им сказали еще что-то, но Роза уже не слушала. Наконец они были свободны. Моросил легкий дождь. Пение еще звучало в ней – звонкий всплеск, глухой перестук. Они пошли по мощеной аллее, вьющейся под множеством кленовых крон. Это же подлесок, с удивлением подумала она. Дождь редкими каплями проникал сквозь ветви деревьев; повсюду безраздельно властвовал необыкновенный мох; густой, подвижный, лежащий на корнях и камнях, он искрился отсветами и дождем.
– Другое название Сайхо-дзи – Кокедера, храм мхов, – сказал Поль.
Этот мох волшебный, подумала она, или земля, да, скорее, земля подо мхом.
– Хару думал, что земля Кокедера магическая.
– А вы? – спросила она, хотя хотела сказать: а ты?
Он промолчал. Потом, когда они подошли к затерянному под кронами пруду, произнес:
– Для меня это земля воспоминаний.
Роза посмотрела на пруд. Через правую его часть был перекинут поросший мхом мост, форма берегов что-то значила, как письмена.
– Влажность водоема поддерживает во мхах жизнь, – сказал Поль.
– У него странная форма, – сказала Роза.
– Говорят, она изображает иероглиф сердца.
Он поднял голову, посмотрел на деревья.
– Это последняя беззаботная прогулка.
Ветер печали пронесся над Розой. Я никого не оплакиваю, подумала она. Матовый кристалл сутры продолжал баюкать ее, как мелодия, которую кто-то напевает вдали. Мох переливался жемчужинами дождя – роса муссона, сказала себе она. Они пошли дальше. От земли исходило нечто, она ощущала ее касание, ее тайную магию.
– Анне был год, я носил ее на спине, – сказал Поль. – Она утверждает, что помнит это, но я не понимаю, каким образом.
Озорные бесенята, подумала Роза. В молчании они двинулись дальше. Когда они приблизились к краю сада, она глянула на деревья, уходящие корнями в нескончаемый бархат; посмотрела на капли дождя, на благостность воды на растении и растения на земле; это ласка, сказала она себе. Братство росы и мха, слияние кристалла, земли и дерева вдруг привели к очевидности: она никогда не переставала оплакивать Паулу, она оплакивала ее годами, веками молчания. Она поднесла руку к сердцу, потом все претворилось в благоухание кладбища, в псалом черного дождя.
Они вернулись к машине и поехали дальше; несколько километров по сельской местности, потом вдоль реки на север, пока не добрались до большого железного моста в оживленном районе со стоящими на берегу ресторанчиками и живописными магазинчиками. Они оставили машину чуть дальше, прошли под короткими полотнищами серой гардины и оказались в зале с татами, выходящем на сад азалий. Поль заказал, им принесли чай и ледяное пиво, перед каждым поставили лаковую коробочку и маленький деревянный сосуд, из которого торчал изогнутый стебель. Роза открыла свою коробочку и обнаружила лежащие на рисе ломтики рыбы в густом рыжеватом соусе.