– Угорь, – сказал Поль.
Он взял маленький деревянный сосуд и посыпал находящимся в нем зеленым порошком свою рыбу.
– Sanshō[125].
Она попробовала угря. Мясо отделялось дольками от серой и жирной кожи. Ее удивил сладкий вкус соуса, тающая консистенция рыбы, ее шелковистая текстура, словно лишенная плотности и вязкости, гармоничность сочетания с уксусным рисом; она выпила пиво, глядя на Поля; его молчание приносило облегчение. Он закончил обед, откинулся на перегородку, вытянув ноги. С болезненной силой она пожелала, чтобы он ее желал, чтобы захотел разделить с ней то, кем он был. Поль существо закрытое, сложное. Кто мне это сказал? – подумала она. А, Бет Скотт.
– Сайоко не любит Бет Скотт, – сказала она.
Он весело вскинул бровь.
– Бет не слишком популярна в Киото, у нее репутация человека, безжалостного в делах и не соблюдающего правил. Она не очень думает о других, когда речь заходит о ее интересах.
– В какого рода делах?
– После смерти мужа она унаследовала недвижимое имущество и превратила его в империю.
– Муж был японцем?
Поль кивнул.
– Она молодчина, – сказал он. – Что бы там о ней ни думали, и притом что она иностранка, ей удалось добиться здесь признания. Это само по себе подвиг.
– У вас хорошие отношения?
– Очень хорошие.
– А у моего отца?
Роза увидела, как по его телу пробежала дрожь, потому что она сказала «моего отца».
– Хару очень ее любил.
– Почему?
– Он любил раненых людей.
– Она потеряла ребенка, верно?
– Вы делаете выводы на основе весьма недостаточных признаков, – сказал он.
В смущении она отрицательно покачала головой.
– Я это замечаю не в первый раз.
В его взгляде появилась странная мягкость, она представила себе, что он думает о ком-то другом, что с недавнего времени он полюбил неизвестную женщину, ужаснулась при мысли, что он скоро исчезнет из ее дней, из ее поля зрения, из ее жизни.
– Пора отправляться к нотариусу, – сказал он, вставая.
Пока он расплачивался за стойкой у входа, она заметила, что у него болит бедро. Он сделал шаг к выходу, обернулся, потому что она оставалась позади.
– Это не был несчастный случай в горах, – сказала она.
Тень усталости прошла по его лицу.
– Да, – подтвердил он.
Она вышла вслед за ним на улицу. Опять зарядил дождь. Канто что-то сказал, и это заставило Поля достать телефон и заговорить с кем-то по-японски. Она смотрела на затопленные улицы, прохожих, прозрачные зонтики. Нежность мха плыла за ней следом, не позволяя погрузиться в бездны грусти. Я дочь Хару, подумала она, я всего лишь дочь, которую Хару попросил поводить по Киото. Он знает меня уже двадцать лет, он знает, какая я, знает про пустоту внутри меня и про мой гнев. Внезапное осознание, что он видел ее на фотографиях вместе с ее любовниками, причинило ей мучительную боль. Все это время он любил, он страдал, потому что любил. Машина остановилась на улице в центре, под проливным дождем. Канто подошел открыть дверцу и нес над ней зонтик до самого входа в серое, унылое здание. Поль присоединился к ним, толкнул дверь, зашел первым в путаницу коридоров, открыл другую дверь. Служащая за стойкой встала, поклонилась им и провела в кабинет, где ждали мужчина в возрасте и молодая женщина, которая тоже поклонилась.
– Я буду вашим переводчиком, – обратилась она к Розе.
– Разве Поль не может перевести? – спросила та.
– Таков закон, – сказала молодая женщина, – сожалею.
Она была очень красива, со светло-серыми глазами и профилем камеи.
– Все в порядке, – сказала Роза, сожалея о собственной грубости.
Поль обменялся с нотариусом дружескими приветствиями. Со своим широким ртом, узким лбом и живым инквизиторским взглядом тот походил на старую лягушку; на губах добродушная улыбка; любопытная кабинетная амфибия, подумала она. Все казалось ей нереальным.
– Мне поручено ознакомить вас с последним волеизъявлением вашего отца, – перевела молодая женщина, и Роза почувствовала, что цепенеет.
Ей не удалось сосредоточиться, она разобрала лишь случайные обрывки слов, не поняла их и, задыхаясь, забилась в черной ледяной воде. В какой-то момент встретила встревоженный взгляд Поля. Он встал, подошел и положил руку ей на плечо; мягкое давление вернуло ее на поверхность. Нотариус протянул ей досье, она не знала, что с ним делать, Поль взял его вместо нее и остался стоять рядом.
После паузы переводчица спросила:
– Вы все поняли, у вас есть вопросы?
Она отрицательно покачала головой. Молодая женщина продолжила:
– Теперь вам нужно подписать документы.
Роза посмотрела на Поля и пробормотала:
– Я хочу уйти.
Он что-то сказал нотариусу, взял ее за руку и повел по коридорам. Под портиком входа в оглушающем шуме потопа она судорожно втянула воздух.
– Мы возвращаемся домой, – сказал Поль.
В машине она разразилась тяжелыми рыданиями. Он обнял ее за плечи, что-то сказал Канто, который быстро куда-то позвонил, потом прикоснулся губами к ее виску, погладил по волосам. Рухнули последние стены, она зарыдала еще сильнее, как ребенок. Перед домом боль оттого, что Поль отстранился от нее, стала непереносимой. Сайоко ждала их на возвышении у входа с какой-то тканью в руках. Обернула ею Розу и, прижимая ее к себе, повела в комнату с кленом. На низком столике дымились чашки с чаем, плавал аромат легких благовоний; Роза осела на пол. Поль тихо говорил, Сайоко кивала. Он присел рядом.
– Отдохните, я вернусь позже, – сказал он.
Сквозь слезы она замотала головой, но он отошел и, дав последние указания Сайоко, направился к выходу. Японка встала на колени, вытерла ей щеки носовым платком. Внезапно Роза вскочила, бросилась в прихожую и босиком выбежала в сад. По другую сторону калитки перед машиной Поль закрывал зонт.
– Не уходите! – закричала она.
Он оставил зонт, вернулся и, пока она стояла, замерев, под струями воды, прижал ее к себе. Сайоко вышла, они снова отвели ее в дом. Поль склонился над ней, мягко откинул волосы.
– Я скоро вернусь, – сказал он.
– Прошу тебя, – пролепетала она и взяла его за руку.
Он убрал руку, она опустила голову, не желая видеть, как он уходит. Слова нотариуса залпами вспыхивали в голове. Она унаследовала все имущество отца, он оставил для нее письмо, Поль добавил к нему то, которое читал на кладбище. Она легла. Прошел час. Сайоко заглянула сказать, что ей надо отлучиться, Поль придет к ужину, а сейчас Роза должна поспать. Роза молчала. Вскоре зазвонил телефон, она увидела «Поль» на экране и услышала его голос:
– Роза, не беспокойтесь, я приду вечером.
– Вернись сейчас, – прошептала она. Он повесил трубку.
Она взмолилась клену, призвала мхи храма, их зов, их касание. Услышала шум, вышла в прихожую, отодвинула дверь и оказалась лицом к лицу с Полем.
Она засмеялась. Он сделал шаг вперед и обнял ее.
11
Поговаривают, что мастер написанных черной тушью акварелей Сэссю, который жил во времена сёгуната Асикага[126], стал истинным изобретателем абстрактной живописи. Он был великим мастером линии и композиции, но больше всего любил разбрызгивать как придется капли туши по еще нетронутому свитку. Однажды богатый клиент, удивленный подобной фантазией, спросил, что он рассчитывает в результате получить. Ветку вишни, ответил художник и на глазах изумленного патриция превратил черных светлячков в умирающую ветвь, осыпанную лепестками. Значит, живопись – всего лишь импровизация? – спросил тот. Мир как вишневый сад, на который три дня никто не смотрел, ответил Сэссю.
Он не отпускал ее, пока они шли в спальню, смотрел ей в глаза, пока они раздевались; ей показалось, что она впервые видит тело мужчины. Когда он вошел в нее, она прижала его к себе с неутолимой жадностью; он подсунул руки под ее поясницу, сжал ее в ответ, уткнулся лицом в ее шею. Наслаждение укрывалось за другим, более мощным и незнакомым чувством – такова близость, внезапно сказала она себе, и опьянение этим открытием смешалось с ее оргазмом. Позже он снова посмотрел ей в глаза, и она почувствовала, что по ее щекам текут слезы. Он кончил с криком облегчения, мучительной печали и признательности. Полнота их близости потрясала ее; другие мужчины всегда оставались бесплотными; она упивалась тем, что это тело Поля. Он откинулся на спину, не выпуская ее из объятий, но потом мягко отстранился и посмотрел на нее. Они заснули в шуме дождя. Вскоре Роза неожиданно проснулась. Она была одна. Приподнялась, услышала звук льющейся воды, снова упала на простыни. Поль вышел из ванной, одетый, с влажными волосами. Присел рядом с ней.
– Сайоко скоро вернется, – сказал он, – я отвезу тебя ужинать.
Она вгляделась в его глаза. Он обвил ее руками, приподнял, прижав к себе, и поцеловал. Она приняла душ, оделась, подкрасила губы и пошла в комнату с кленом.
– Сайоко сейчас придет, – сказал он.
В прихожей она остановилась у большой глиняной вазы, где вскипали ветви белой пушистой сирени.
– Роза, – позвал он.
Они пробежали через промокший сад. В машине он положил свою руку на ее, дал краткое указание Канто, позвонил. День уходил в сумеречной ясности; с темного неба пробивался резкий конусообразный свет, очерчивая контуры туч; улицы неслись, как кометы. Снова центр, темный проход, лифт на последний этаж. Они не разговаривали, только смотрели друг на друга. Наверху они зашли в зал, одна стена которого была целиком из стекла – без видимой рамы, вровень с деревянными перегородками. Восточные горы спали за ней в гигантской немоте, свет струился из невидимых колодцев. Справа в нише исходила неизвестными ветвями светлая глиняная ваза. Их устроили за столиком у стеклянного проема, саке появилось незамедлительно. Поль разлил и откинулся на спинку стула. Затаив дыхание, Роза ждала.