Израильтяне разграбили все, что можно было увезти с собой, разрушили все, что увезти было нельзя. Они демонтировали нефтеперегонный завод и завод удобрений в Суэце и вывезли их в Израиль. Они демонтировали мостовые краны и оборудование порта в Адабии. Они разобрали все водопроводы и нефтепроводы. Они вывезли даже овец и коров гражданского населения и разграбили его дома. Некоторое слишком тяжелое оборудование в гавани и других местах было взорвано. И они заблокировали канал с пресной водой, который снабжал Суэц, на протяжении 8 км. Должно быть, бульдозеры противника трудились неделями, перемещая тысячи тонн земли и песка для засыпки канала. Донесения о разрушениях поступили ко мне через несколько дней. Все это противоречило международному праву.
Я не мог понять, чего этим хотело добиться правительство Израиля, ибо масштаб грабежей и разрушений был слишком велик, и велись они слишком систематично, чтобы не быть целенаправленной программой. Может быть, они думали напугать нас тактикой выжженной земли? Хотели нам напомнить разрушение монголами Багдада и заставить нас бояться израильтян, как людей, способных на такое же варварство? Или же им доставляло извращенное удовольствие жить в атмосфере ненависти? Но все это мои личные мысли, которые не относятся к делу. Через три недели после загадочных высказываний Садата на заседании Верховного совета Вооруженных сил я был уволен.
Глава 9. Кто виноват?
Перед войной мы решили избегать лжи и преувеличений, которые нанесли такой вред репутации арабских стран во время предыдущих войн. На этот раз наши сообщения будут правдивыми.
Должен признаться, что было два исключения из этого правила. Наша самая первая оперативная сводка, в которой утверждалось, что израильтяне первыми начали военные действия, была неправдой. Но ее оправдывало то, что израильтяне издавна пользовались таким приемом. Также не были подлинными наши фотографии форсирования канала. Солдаты в лодках, а впереди высоко над насыпями противника реет египетский флаг, солдат целует землю Синая, первые танки на мосту – к сожалению, должен сказать, что все эти фотографии были фальшивками. До 8 октября в зону форсирования не допускались ни фотографы, ни даже военные корреспонденты. Я сам был инициатором этого решения. Мы ожидали гораздо более кровопролитного сопротивления, чем то, с которым мы столкнулись, и нам не нужны были осложнения с фотографами. Но вскоре я пожалел об этом решении, и пожалел вдвойне, когда увидел фотографии, подготовленные нашим отделом связей с общественностью. Недисциплинированные группы солдат, в беспорядке разбросанное оружие, нестройные боевые порядки – наши части выглядели, как толпа, а не войско. Мне было стыдно за эти фотографии.
Но сводки оставались правдивыми, по крайней мере, до потери наших танков 14 октября. После этого их правдивость начала снижаться, пока, с прорывом противника у Деверсуара, они не стали откровенно лживыми. Сначала в них не упоминался прорыв, затем они его отрицали, наконец, когда правду скрывать уже не было возможно, появились сказки о семи танках в кустах.
Всю эту чушь санкционировал Исмаил. Я сам слышал, как он это делал. Вечером 18 октября, когда бронетанковые силы противника на западном берегу составляли четыре бригады и на подходе была пятая, я слышал его разговор по телефону с заместителем премьер-министра д-ром Абдель Кадером Хатемом, который был также министром информации. «У противника всего семь танков на западном берегу, – говорил Исмаил, – Они применяют тактику партизанской войны. Бей и беги. Сейчас они прячутся в зарослях. Вот почему несколько трудно их найти и уничтожить». Я не мог слышать, что говорил Хатем, но было ясно, что он не верит словам Исмаила. Исмаилу пришлось несколько раз с нажимом повторить их.
Я спросил Исмаила, что это значит. У нас были диаметрально противоположные взгляды. Плохие новости могут отрицательно повлиять на моральный дух, сказал Исмаил, не только в войсках, но и вообще в Египте и во всем арабском мире. Я сказал, что плохие новости побудят каждого военного и гражданского сделать все, что в их силах. Когда мы спорили по поводу моего предложения вывести дивизионы ПТРК, я сказал, что это может вызвать у тех, кто непосредственно не участвует в боевых действиях на западном берегу, желание помочь тем, кто в них участвует. Все было бесполезно. Ясно, что Исмаил действовал по указке президента. Наши средства массовой информации продолжали писать лживые сообщения до самого конца войны.
И после ее окончания, 30 октября, когда положение Третьей армии стало отчаянным, египетские газеты вышли под шапками: «Наши войска полностью контролируют западный берег канала от Деверсуара до Суэца» и «Третья армия получает снабжение обычным порядком». Весь мир знал об окружении Третьей армии, кроме жен, матерей, сестер и подруг тех солдат, которые страдали в окружении. Конечно, поползли слухи. Катастрофа была слишком велика, чтобы ее можно было скрыть. И народ Египта научился больше верить слухам, чем прессе. Но власти упорно продолжали отрицать правду. Президент отрицал ее даже перед Народным собранием. (В своих мемуарах Садат пытается затушевать этот факт.)
В 17:00 5 декабря я дал интервью Арно де Боршграву из журнала Ньюсуик. (О нем договорились обычным порядком). Я не выдал никаких военных секретов, но говорил открыто. Как обычно, экземпляр интервью направили в наше бюро цензуры. На следующий день меня вызвал Исмаил. Перед ним лежал перевод моего интервью на арабский язык. Он спросил, говорил ли я все это. Я сказал – да. Он сказал, что мне не следовало это делать. Сначала я должен был получить разрешение Управления разведки.
«Как я могу спрашивать разрешения Управления разведки? – сказал я. – Оно находится в моем подчинении. Я знаю, что именно надо хранить в тайне, гораздо лучше, чем начальник Управления разведки. У меня шире поле обзора и более глубокое понимание обстановки. В любом случае, почему мы должны скрывать то, что знает весь мир, кроме наших собственных граждан?»
Исмаил сам только что дал весьма откровенное интервью Хасанейну Хейкалу, главному редактору «Аль-Ахрам». Поэтому я добавил: «Никому не известны некоторые данные о наших потерях и подкреплениях, полученных с начала войны, поэтому я не ответил на вопросы о них. Но ты счел возможным сказать Хейкалу о наших потерях, и он немедленно эти данные опубликовал. Если противник может узнать о наших подкреплениях, поступивших после 6 октября, а он, вероятно, способен это сделать, он может оценить наши наличные силы».
Последующий разговор был откровенным. Исмаил велел мне позвонить Боршграву и отозвать интервью. Я отказался из принципа.
Пятью днями позже, утром 11 декабря, я получил свой экземпляр «Аль-Ахрам». Большие заголовки: «Наши войска на восточном и западном берегах канала продвинулись на десять километров». Ссылка была на штаб-квартиру Чрезвычайных сил ООН в Каире. Это сообщение было полностью сфабриковано. В ярости я решил найти источник этой лжи. Наш офицер связи с Чрезвычайными силами ООН сообщил, что они не передавали такой информации. Управление разведки также отрицало, что что-то знает. Оставались только два источника: главный редактор «Аль-Ахрам» и генерал Ахмед Исмаил.
Когда я пошел к Исмаилу, он тоже все отрицал, но, на мой взгляд, неуверенно. Я вышел из себя. «Кто-то должен быть за это наказан, – закричал я. – Это безумие. Это неправда. Это вредит нам. Мы лжем своему народу и становимся посмешищем для всего мира. Надо найти виновного и наказать его».
«По какому праву ты так сердишься? – спросил Исмаил. – Разве ты министр информации? Они делают то, что, как они считают, отвечает интересам народа».
«Они, – сказал я. – Кто эти они?»
«Не знаю, – упорствовал Исмаил. – Но я должен сказать тебе, что у тебя нет права вмешиваться в работу Службы разведки или Службы информации».
Я ответил, что как начальник Генерального штаба буду вмешиваться во все, что касается вооруженных сил. Затем, я отправился расспросить министра информации, поскольку разговор с Исмаилом пробудил во мне подозрения. Я приехал к Хатему около 13:00. Я высказал ему свое мнение о нашей информационной политике в целом и об этом инциденте в частности и в заключение сказал: «Есть два человека, которых я не могу расспрашивать. Один из них – это министр обороны, генерал Ахмед Исмаил, другой – Хасанейн Хейкал, главный редактор „Аль-Ахрам“. Я призываю вас выяснить все факты».
Моя ярость была так велика, что на следующее утро, 12 декабря, «Аль-Ахрам» напечатала опровержение и некое неубедительное объяснение. Но теперь было ясно, что настоящим источником этой информации был сам Садат. Он даже повторяет ее в своих мемуарах: «В декабре 1973 года я был готов уничтожить противника в мешке у Деверсуара. Наши войска начали вести войну на истощение…». Полная ложь. Но это объясняет последующие события.
С 1 октября я был дома только один раз, во время затишья в боях 7 октября, когда я поехал принять горячую ванну и поспать. К середине ноября напряжение спало, и мне не надо было постоянно находиться в войсках или в Генштабе. У меня даже появилось время для ежедневных занятий зарядкой, так что за шесть недель я похудел почти на 5 кг. Но я не мог полностью расслабиться, когда 45 000 офицеров и солдат Третьей армии были в окружении. Я пообещал себе, что не поеду домой, пока мы не восстановим с ними связь.
Но 13 декабря была годовщина моей свадьбы, и я убедил себя, что могу провести одну ночь дома. Я сказал себе, что горячая ванна и спокойный сон, не нарушаемый грохотом сапог солдат охраны, пойдет мне на пользу после 73 дней существования в достаточно примитивных условиях. Итак, в 17:00 12 декабря я отправился домой. Встревоженный подводными течениями, ощущаемыми в этот день, и повинуясь инстинкту, я взял со своего стола мой личный дневник, в который я обычно вносил записи обо всех важных событиях, и вынул из сейфа наиболее важные документы. Я положил их в портфель и уехал. Примерно в 22:00 мои мечты о спокойном