сыпались по полу. Михаил бросился их поднимать.
— Оля, — обратился он, — мне бы переодеться. Чувствую себя не в своей тарелке.
Ольга окинула его взглядом: симпатичный парень, среднего роста, худощавый брюнет с красивыми шоколадными глазами и… большим родимым пятном в области шеи.
— Она, как магнит, внимание притягивает, — потрогал ладонью коричневую родинку, величиной с десятирублевую монету с неровными краями. — А я привык, не замечаю. Таким родился.
— Простите, — пришла очередь смутиться Ольге, — про такие отметины говорят: «Поцелованный богом». Сейчас найдём вашу одежду.
— А можно на «ты»? Мы, кажется, ровесники.
Ольга кивнула и выглянула в окно: на крыльце, громко, по-базарному переругивалась с больничным дворником Гульнара. Она получала истинное удовольствие от перепалки. Причина ссоры была совсем не важна. Важен процесс, в который Гуля вкладывала сердце, душу и завидное красноречие.
«Вот неугомонная!» — досадливо нахмурилась Оля, открыла окно и прервала санитарку на полуслове. Та оглянулась, сплюнула прямо под метелку дворника и засеменила маленькими ногами к приемному покою.
— Что, голубь, проснулся? — сразу заворчала Гуля, увидев рыбака. — Чай, жрать хочешь? Вон, гляди, пузо совсем ввалилось. Пошли, кормить буду. Вчера кыстыбаи пекла, ещё остались.
Миша вытаращил глаза и испуганно посмотрел на Олю. Та улыбнулась:
— Это лепешки с картошкой. Не бойся, Гуля их вкусно готовит. Иди, поешь, а мне домой пора: смена пришла.
— Оля, а как мне узнать, что с друзьями? К ним в отделение сходить можно.
— Конечно, сходи. Я позвоню, тебя пропустят.
Оля предупредила постовую медсестру травматологического отделения о визите Михаила, передала смену Марии Ивановне и вышла на крыльцо. Ласковое летнее солнце ударило в глаза, и Оля зажмурилась от удовольствия: она любила утром возвращаться домой после работы. Закончилась тяжелая смена, впереди два дня выходных, можно делать, что угодно. Но Оля знала, что эти дни у неё расписаны по минутам: убраться, постирать, поковыряться на огороде — это те домашние дела, которые Галине Семеновне трудно было сделать самой. Зато вся готовка лежала на ее плечах, чему Оля радовалась безмерно: она никогда не была хорошим поваром
— Оля, — окликнул ее Михаил, вышедший следом за ней, — мы с вами ещё увидимся?
— Трудно сказать. Вы не местный, а я из родного гнезда тоже вылетать не собираюсь. Если судьба, то увидимся, если не судьба, то нет, — пошутила она и легко сбежала по ступенькам, не догадываясь, что из окна на третьем этаже больницы за ней наблюдают внимательные глаза.
Венька как всегда ждал маму у калитки, выглядывая в щелочку. Только она щелкнула замком, как на неё налетел пират. Один глаз закрывала чёрная повязка, из-под треугольной шляпы торчали чёрные дреды, в руке играл в лучах солнца пластмассовый меч с лезвием из фольги.
— Абракадабра! Сдавайся! Жизнь или кошелёк?
— Жизнь! Пожалейте меня, господин Джек Воробей! — шутливо взмолилась Оля, уронила сумку на землю и подхватила сына под мышки. — Ах, ты мой воробушек! Ты бабушку слушался?
— Мама, пусти! Ты ничего не понимаешь! Я пират. Ты должна слушаться, — извивался в ее руках Венька.
— Оля, и вправду, отпусти пацана. Идите завтракать.
— Опять каша с соплями, — заныл Венька, — не буду есть!
— Эту кашу ели английские короли и королевы.
— И пираты?
— И пираты, когда голодали, — подтвердила Оля, — а маленькие мальчики никогда не вырастут, если есть не будут.
— Ну, Ладно, съем, — Венька потянулся ложкой к тарелке, покрутил кашу немного и взмолился, — нет, женщины, вы хоть варенья добавьте.
Оля и Зинаида Семёновна рассмеялись. Этот маленький мальчик стал настоящим спасением для их развалившейся семьи. Он растопил горе и страдание, наполнил звонким смехом их дом, а теплом сердца. Они любили его безмерно. Даже суровая Олина мама, редко ласкавшая свою дочь, когда та была маленькой, готова была водиться с Ванькой часами, не зная усталости.
После завтрака Галина Семёновна с Венькой пошли на прогулку, а Оля ушла к себе в комнату. Она устало легла на кровать и закрыла глаза: рабочая ночь давала о себе знать. Но сон не приходил. Мыслями она то и дело возвращалась к рыбакам. Удивительно, как много совпадений. Одного из друзей звали Илья. Правда, Васильев. Парни закончили Саратовскую юридическую академию, куда она мечтала поступить. Ее Илья хотел стать хирургом, так что это точно не он. Еще и голос Шереметова ей почудился.
«Глюки от перенапряжения, не иначе, — подумала Оля и стала проваливаться в черноту. И уже на грани сна и реальности мелькнула хвостиком последняя мысль, — зря я не открыла шторку».
Глава 12
Илья проснулся рано. Немного полежал, вспоминая, где он и каким ветром его сюда занесло. В памяти услужливо появилась картинка: лесная поляна, палатка, внезапная тошнота, больничный коридор, медсестра в шапочке, надвинутой по самые брови, и голос Звонаревой, почему-то музыкой звучащий в ушах. В один момент он даже подумал, что это результат воздействия углекислого газа на его мозг.
Он умылся и подошёл к окну провинциальной больницы. На крыльце, будто услышав его мысли и материализовавшись из них, стояла тоненькая рыжеволосая девушка. Она запрокинула голову, подставив лицо утреннему солнцу, и беззвучно засмеялась. Золотые волосы веером рассыпались по спине и разбудили воспоминания о прошлом.
Волнение закопошилось в животе, жаром отозвалось в сердце, охватило голову. Илья заметался. Бросился к выходу. Пробежал несколько шагов. Одумался: испугался, что потеряет. Вернулся к окну. Немного сместился, чтобы разглядеть лицо девушки. Прижал лоб к стеклу, потом щеку. Скосил глаза.
Однако в этот момент рыжеволосая повернулась и встала к нему спиной. Он досадливо хмыкнул, увидев, что девушка разговаривает с Мишкой Васильевым, который вышел следом за ней.
Лицо друга казалось потерянным и взволнованным. Илья удивился: Мишка относился к противоположному полу немного свысока и снисходительно. Он считал, что девушка должна быть красивой и милой, нежной и воздушной и служить тенью его величества мужчины. Илья всегда посмеивался над убеждениями друга. «Вот погоди, — говорил он, — встретишь ту, единственную, и изменишь свои взгляды»
А тут! Что случилось? Неужели? Илья никогда не видел такого растерянного выражения на лице друга и втайне потирал руки: теперь будет, чем его подколоть.
Девушка махнула Мишке рукой на прощание и исчезла на подъездной дорожке. Он постоял немного, глядя вдаль, смешной, нескладный, в большой голубой в цветочек пижаме и резиновых тапочках, и зашёл в здание.
Илья ещё пару минут смотрел в окно, в душе надеясь, что девушка вернётся и он разглядит ее лицо, и пошёл в палату. Сценка на крыльце унесла его в прошлое, в тот проклятый день, когда он потерял Олю.
После нападения на Игоря Владимировича Илья просидел в кутузке до следующего утра. Было время подумать о случившемся, сделать выводы, но он так и не отошёл душой. Он понимал, что если бы его не арестовали, он бы продолжал бить урода-историка до тех пор, пока, наверное, не убил бы.
Илья не думал о себе. Судьба, будущее, поступление в вуз — все эти планы казались такими далекими и неважными. Он переживал за Олю. Как она там? Что делает? Что чувствует? Мысли гвоздём сидели в голове и терзали его. Несколько раз он тряс решетку и требовал, чтобы его выпустили, но охрана не обращала на него внимания. Рядом с ним сидел накачанный парень, весь в блатной татуировке. Ему надоело слушать вопли пацана.
— Слушай, ты, малец, заткнись по-хорошему. Или я тебе пасть кулаком закрою.
Он выдвинул к носу Ильи огромный кулачище, больше похожий на кувалду, и покрутил им. Но парень не испугался. Его вообще не волновала своя судьба.
— Давай, бей! — согласился Илья и подставил голову. — Если не двинешь, я сам ее об стену разобью, а скажу, что это сделал ты.
И столько ненависти было в его глазах, что качок отступил. Илья где-то прочитал, что в схватке между двумя противниками побеждает не сила тела, а сила духа. На собственном примере он убедился в достоверности высказывания.
Отец приехал быстро, по первому зову. Антон Николаевич Шереметов был человеком решительным и властным. Он переговорил сначала с начальником отделения, потом о чем-то с лысым оперативником. Они согласно пожали друг другу руки, и отец вызвал в коридор Игоря Владимировича. На какие струны его поганой души он надавил, Илья до сих пор не знал, но историк забрал заявление и тихо исчез из его жизни.
Илья уже приготовился выходить из кутузки, но никто его до утра не выпустил. Он и не пытался выяснить, почему. Боялся, что ещё больше дров наломает, если не успокоится. Утром за ним приехал отец.
— Папка, спасибо большое! — искренне поблагодарил его Илья, когда они сели в служебную машину. — А почему меня сразу не выпустили?
— Игорь Владимирович поставил условие: наказать тебя хотя бы так, чтобы в следующий раз неповадно было, — уклончиво ответил Антон Николаевич, не глядя в глаза сыну.
— Вот, козел! — не удержался Илья. — Ну, и ладно. Отвези меня к больнице.
— Зачем? Олю хочешь навестить? У неё все в порядке.
— Откуда ты знаешь? — удивился Илья.
— Я разговаривал с ее матерью. Тебе туда лучше не соваться.
— Почему?
— Галина Семёновна думает, что это ты надругался над ее дочерью.
— Что за чушь? Откуда такие мысли? — сначала возмутился Илья, а потом вспомнил, как она выставила его из больницы, и растерялся.
— Ты можешь мне честно признаться: это твоих рук дело?
— Конечно, нет! — Илья ошарашенно посмотрел в окно: он даже не предполагал, что у истории с насилием может быть другой подозреваемый. — Зачем? Я люблю Олю и уважаю ее. Неужели ты обо мне так плохо думаешь?
Отец приказал водителю остановить машину у сквера, расположенного недалеко от дома.
— Пойдем, поговорим. Не хочется, чтобы посторонние уши слушали наш разговор.