Позвонила Дашка, с надеждой в голосе спросила насчет Зимнего бала, и я пожелала подруге хорошего вечера. Сегодня нога уже не так болела, как вчера, но все равно было ощутимо больно ступать на нее. Я еще раз прошла по комнате на носочках, осторожно ступая на пальцы, стараясь не тревожить пятку…
Зимний бал. Настоящий Зимний бал. В новом городе, в новой школе, в большом красивом зале, наверняка убранном по-праздничному нарядно. С настоящей школьной коронацией короля и королевы, с красивыми платьями, поздравлениями, елкой и, конечно же, танцами. Жаль, что благодаря Марине мне уже не попасть на него и не увидеть все своими глазами. А так хотелось, очень хотелось. Сегодня Дашка пообещала, что пригласит Петьку Збруева на танец. И, может даже, если он не окажется таким бабуином, как кажется, на каникулах согласится сходить с парнем в кино.
Хорошо бы у них с Петькой получилась дружба. Ведь сразу видно, что они друг другу нравятся. Хотела бы и я нравиться кому-то вот так же открыто, чтобы без сомнения и обидных слов. Без одолжения родителям, без ненависти… Я бы очень хотела нравиться ему. Тому, для кого была лишь тощим хрупким Эльфом. Навязанной сводной сестрой, которую он желал никогда не видеть.
Дверь соседней комнаты захлопнулась, и по холлу раздались уверенные шаги, чуть замедлившиеся у моей спальни. Через секунду стихли на лестнице…
Я достала из коробки нежно-лавандовые туфельки и прижала к груди. Постояв с ними в обнимку, села на кровать, со вздохом опустила голову и закрыла глаза, чтобы не заплакать. Я не хотела думать, какой красивой сегодня для Стаса будет его королева и как он спешил к ней. Не хотела видеть одиноко лежащее на столе приглашение на Зимний бал для Анастасии Матвеевой. Я больше не хотела ничего, даже праздника.
Зачем, ну зачем приехала сюда! Здесь я стала только несчастнее.
– Настя, а вот и я! Как у тебя дела?
Мачеха открыла дверь моей комнаты, перешагивая порог. Я медленно распрямила плечи и подняла голову.
– Хорошо, Галина Юрьевна, спасибо, – на пол со стуком упали туфли. Мне пришлось поспешно спрятать их обратно в коробку и убрать на тумбочку. – Извините, – опустила глаза, не зная, что сказать, – я просто хотела еще раз посмотреть. Они такие красивые.
Но мачехе не нужно было ничего объяснять, она всегда видела меня насквозь.
– Как же, – и в этот раз не поверила мне, – вижу я, как ты просто хотела.
Женщина подошла и села рядом. Опустила руки на колени, глядя на меня.
– Вера сожалеет, что ты осталась сегодня дома, но уверена, что ее дочь ни при чем, – сказала нерадостно. – Пришлось выслушать, какая она у нее умница и красавица, под стать Стаське, и только потом сообщить, что я была у директора и не намерена оставить твое падение безнаказанным. Не думаю, что она по-настоящему меня услышала, но наш диалог с Воропаевыми еще впереди. Грише не говорила пока. Расскажет матери, а Нина Ивановна только почувствовала себя лучше после болезни. Не на пользу ей такие новости.
– Бабушка правда завтра уже приедет?
– Да, – улыбнулась мачеха, мягко касаясь моего плеча. – И будет жить с нами, пока мы с твоим отцом не решим, как нам всем быть дальше. Так что тебе больше не будет здесь одиноко.
– Мне не одиноко.
– Ох, Настя. Не думай, что не понимаю.
Видимо, я поставила коробку с обувью на самый край тумбочки или зацепила нечаянно, потому что туфли вдруг снова упали, оказавшись у наших ног.
– Надо же, – удивилась женщина, – как будто требуют, чтобы их надели. Настенька, это всего лишь школьный бал, – заметила, поймав мой взгляд. – У тебя еще будет в жизни настоящий праздник, и не один. Будет, девочка, обязательно!
Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.
– Да, наверно.
– И платье наденешь, и туфли! Ты у меня такая красивая, и без наряда светишься! – прижала мою голову к своей груди, обняла, не дав крупным горошинам слез вслед за лавандовым чудом упасть на пол. – Я тебе еще куплю, разве мне жалко! Куда Вериной Маринке до тебя! Правда, девочка, верь мне!
Я верила мачехе, верила, только ответить не могла. Сейчас, когда она находилась рядом, когда согревала теплом своего тела, позволив обнять в ответ, горло словно перехватило рукой.
– Боже, Гриша меня убьет.
– Нет, ему все равно.
– Значит, я сама себе не прощу. Не прощу, но раз уж для тебя так важно…
– Очень!
– Посиди-ка, попробуем сделать звонок. Не обещаю, Настя, ничего не обещаю, ты же понимаешь.
– Да, – ответила, но надежда уже ожила, забилась мотыльком в сердце, закружила ожиданием голову, заставив подняться с кровати вслед за мачехой.
– Арсений Дмитриевич? Здравствуйте! Эта Галина Фролова. Нет, ничего не случилось. Точнее, случилось, но у меня к вам весьма деликатное дело. Очень деликатное! Настолько, что я хочу просить вас срочно приехать в Черехино и готова заплатить. Что нужно? Поставить болевую блокаду. Локальную или нет – это вам лучше знать. Да, такую, как вы делали мне прошлой зимой в район позвоночника. Нет, сегодня не мне – падчерице. Ушиб пятки, а нам хоть убей нужно попасть на бал. Сумасшествие, понимаю, но выхода нет. Да, конечно, без вопросов под мою ответственность, мы ждем.
Мачеха отключила телефон и скомандовала:
– Настена, марш в душ, быстро! – помогла проскакать в ванную комнату на одной ноге и даже раздеться. До начала бала оставалось не так много времени, и мы обе спешили.
Врач приехал быстро, едва я успела обсохнуть и высушить волосы феном. Я ожидала увидеть убеленного сединами старика, но Арсений Дмитриевич оказался мужчиной молодым и спортивным. Все время подмигивал и шутил, обкалывая пятку шприцем с такой тонкой иглой, что было почти не больно, накладывая тонким бинтом под цвет кожи эластичную фиксирующую повязку, и когда уехал, я смогла самостоятельно пройти по комнате на радость мачехе. Ну, разве не чудо?
Волосы у меня всегда были послушными, мамиными. Если я хотела, я пружинила локоны, и они вились у шеи мягкой шелковой волной. Вот и сейчас я просто подколола невидимкой прядку у виска, расчесала волосы до блеска щеткой, оставив их свободно лежать на плечах. Надела туфли-лодочки и самое красивое на свете платье… Такое нежное, что сразу же почувствовала себя принцессой. И неважно, что на самом деле я скорее была Золушкой. Сейчас надо мной колдовала самая добрая на свете фея.
– Вот, держи, Настенька. Я тебе тут кое-что купила вчера утром, задолго до того, как Стас позвонил. Хотела сделать сюрприз, а потом решила не расстраивать. Подарить позже. Все равно для тебя куплено.
На шею легла тонкая серебряная цепочка с жемчужиной в небольшом кулоне в форме стекающей капли, к которой прилагались аккуратные сережки.
– Спасибо, Галина Юрьевна!
– Я не дока в художественном макияже, прости, девочка. Все, что умею, – это нарисовать с утра лицо, чтобы рабочие не забыли, как выглядит их директор. Но раз уж положение мачехи обязывает, попробую забыть о собственной криворукости. Думаю, легких стрелочек в уголках глаз и прозрачного блеска на губы будет достаточно. Постой! Еще реснички…
Боже, до чего же ты у меня хороша, Настя!
POV Стас
Рыжий с Шибуевым ржали как кони, перекрикивая громко звучащую в салоне автомобиля музыку. Еще бы: тачка, в которой они подвезли меня к школе, принадлежала прадеду Андрюхи – старикашке-профессору, медицинскому светиле, воспитанному на советских идеях, и была такой же ржавой развалиной, как ее восьмидесятилетний хозяин, чего нельзя было сказать о начинке. Только увидев старый, раритетный «Москвич», подкативший к моему дому вместо «мерса» отца Рыжего, я сам заметно повеселел. Настроение после разговора с Батей было хуже некуда, и шутка друзей обещала лучшим образом сказаться на настроении.
Въезжая в знакомые ворота учебного заведения, мы громким смехом встретили изумление на лице охранника самой престижной школы города, вынужденного пропустить машину на парковку и поставить в премиум-ряд сверкающих в свете фонарей «Лексусов», «Мерседесов» и «Ауди». Друзья не собирались дожидаться здесь окончания вечера, пообещав завернуть за мной позже, но пафосно козырнуть «модной» тачкой перед элитой своей бывшей школы – не отказались.
– Ладно, Фрол, туши дымилку! – Рыжий потянулся, чтобы забрать у меня изо рта сигарету. Сунув ее, едва зажженную мной, себе в зубы, оскалился. Затянулся смачно, выпуская дым в потолок. – Ты все-таки у нас еще школьник. Так что давай, салабон, вали на свой бал! И будь мужиком! – сказал назидательно, опуская локоть на спинку кресла. Щуря от дыма хитрые глаза. – Школьную жизнь грех приятно не разнообразить. Тем более в такой вечер. А, правду я говорю, Андрюха? Типа, чтоб было что вспомнить.
– А то! – черноволосый парень, сидящий за рулем «Москвича», кивнул. Обернувшись, швырнул мне через плечо на колени пачку презервативов. – Держи, школьник! – дотянувшись рукой, потрепал по макушке. Я тут же выругался, когда челка упала на глаза. Отбил еще один выпад, вернув Шибуеву подзатыльник. – Привет от Минздрава! Шарики новогодние под елкой надуешь, девчонок порадовать!
Друзья снова дружно заржали, и мне пришлось громко послать их нахрен, выбираясь из машины. Хлопнув дверью, улыбаясь, показать средний палец.
– Да пошли вы, уроды озабоченные!
Боковое стекло со скрипом заскользило вниз.
– Я все слышал, Фрол, – ощерился Рыжий. – Кто из нас еще озабоченный и неудовлетворенный, малыш? – снова затянулся моей сигаретой. – Напомнишь об этом, когда устанешь дрочить вхолостую и захочешь Сонькин номерок телефона. А я, так и быть, припомню.
Рядом, в десяти шагах, возле дутого «бумера», стояли чьи-то родители, и я спешно присел, окунув руки в снег. Набрав в ладони снежок, запустил им в окно тачки, желая заткнуть друга.
– Твою мать… – вот теперь мы смеялись с Андрюхой вместе, привлекая к себе внимание старшеклассников и родителей, пока Рыжий, матерясь, вывалившись из дверей «Москвича», стряхивал с груди и шеи снег, обещая открутить мне яйца.