— Я пойду! — радостно откликнулась она. — Мы с Милли пойдем, мамочка; мы сильные, и ноги у нас покрепче. А ты запри за нами дверь и никому не открывай. Пойдем, Миль, — а?
— Надо сперва хоть немного привести себя в приличный вид, — сказала Милли, поглядев на себя в зеркало, висевшее на камином.
— Ну, разумеется. Ведь мы же привезли с собой корзину с платьем.
— В крайнем случае, можно будет сходить в Вистерия-Гров и там кой-что захватить. Я уверена, что там все лежит, как мы оставили.
При упоминании о Вистерия-Гров миссис Гослинг тяжело вздохнула. Она не могла привыкнуть к этому жалкому домишку в Путнее, и ей все казалось, что там, в Кильберне, есть и вода, и газ, как всегда были.
— Да, сходили бы вы, девочки, как-нибудь туда. Может, там уже все наладилось.
Меньше, чем через час Бланш и Милли привели себя в приличный вид. Они немного оживились. Гнетущая атмосфера страха перед эпидемией, висевшая над городом, парализуя всякую человеческую деятельность, начинала проясняться. Словно веяние смерти, пронесшееся над столицей, снова скрылось в неведомых глубинах.
— А приятно, все-таки, снова приодеться, — сказала Бланш, выпрямляясь и откидывая назад плечи.
Милли охорашивалась перед зеркалом.
— Да, вы у меня, когда приоденетесь, обе премиленькие, — сказала мать, с гордостью глядя на дочек и думая про себя: — Славные они у меня девочки! Хоть последнее время и пофыркивали. Но, ведь, и то сказать — разве сдержишься, когда кругом такие ужасы? Страшное время мы пережили!
Июльское солнце ярко светило двум молодым девушкам, принарядившимся и шедшим купить себе в мертвом городе какой-нибудь еды.
Воздух был изумительно чист и прозрачен. Каждая мелкая деталь на улице выделялась так отчетливо и веселила взор. Какая-то особенная бодрость чувствовалась во всем теле: кровь быстрей бежала по жилам.
— Как чисто — а? — сказала Бланш.
— Да. Курьезно, Словно на фотографиях иностранных городов.
Под ногами у них были кучи сухой, колючей пыли, с частицами камня, асфальта и стали. По углам ветер намел ее целые бугры, и торчавшие оттуда обрывки бумаги, объявлений и разорванных флагов придавали всей улице неряшливый вид. На открытых местах посредине улицы пыль лежала волнистыми, почти параллельными линиями, словно песок на морском берегу.
Некоторое время, в силу привычки, сестры шли по тротуару.
— Слушай, Миль, тебе не кажется, что это рискованное приключение?
Но у Милли вид был разочарованный. — Здесь, так пустынно, Би.
— У меня еще никогда не было такого чувства. Как будто весь Лондон принадлежит мне одной.
Близ Гаммерсмит-Бродвей они увидали на рельсах вагон трамвая. Тонкие щупальца его еще цеплялись за верхнюю проволоку, словно терпеливо выжидая возобновления животворного тока.
Почти бессознательно девушки ускорили шаги. Может быть; там, дальше жизнь…
— Ой! — вскрикнула вдруг Милли и отскочила назад. — Бланш, не подходи. Какой ужас!
Бланш тоже закрылась рукой, но все же сделала еще несколько шагов и заглянула в окно. В прозрачном ящике из стали и стекла она увидала в углу словно пугало для воробьев, из которого торчало что-то белое, круглое и блестящее.
Словно откликаясь на ее слабый вскрик, из-под скамейки вылезла грязная, лохматая собачонка, жиденьким голоском тявкнула и подошла к двери вагона. Постояла немного, словно извиняясь, повиляла обрубком хвоста, потом опять протестующе тявкнула и сконфуженно забилась снова под скамью, вернувшись к своей незаконной трапезе.
Обе девушки, затыкая носы платками и не глядя в ту сторону почти бегом бросились дальше. За Гаммерсмит-Бродвей появились первые признаки человеческой жизни. Два изможденных женских лица смотрели на них из окна верхнего этажа. Бланш замахала им рукой, но женщины с пугливым изумлением поглядели на этих нарядно одетых девушек, и покачав головами отошли от окна. Без сомнения, в доме у них был спрятан запас провизии, и они боялись, как бы у них не стали просить милостыни.
— Ну, слава Богу! — сказала Бланш. — По крайней мере, мы не одни на свете!
— Чего они испугались? — спросила Милли.
— Должно быть, думали, что мы начнем клянчить у них еды.
— Подлянки!
— Ну. Ведь и мы не очень-то были бы рады гостям, — напомнила Бланш.
— Но, ведь, мы не нуждаемся в их пакостной еде!
В гаммерсмитских лавках не было ничего интересного. Одни были наглухо забиты железными ставнями; в витринах других были товары, никакого соблазна не представлявшие, как, например, железные гвозди и болты; но большая часть была уже разграблена еще в первые дни паники.
Перед рядом мануфактурных магазинов девушки остановились:
— Пожалуй, и не стоит идти в Вистерия-Гров за платьями, — сказала Бланш.
— Но как же войти? — смутилась Милли.
— О, войти не так уж трудно.
— Но, ведь, это будет кража.
— Мертвого нельзя обокрасть. Притом же, если мы не возьмем, все равно, пропадет.
— Да, пожалуй, — согласилась Милли. — Но, ведь, тогда уж лучше взять в Вест-Энде. Идем скорей.
Они опять ускорили шаги.
На кенсингтонской Хай-стрит они встретили женщину в роскошном шелковом платье, всю увешанную драгоценностями. Она шла медленной, кичливой поступью, и все время жестикулировала и говорила на ходу. От времени до времени она останавливалась, с большим достоинством выпрямлялась, поправляла ожерелья на груди и как-то особенно разводила руками.
— Сумасшедшая, — шепнула Бланш, и обе девушки поспешили спрятаться в большой квадратной пещере, полной всяких гниющих отбросов, которая была когда-то лавкой зеленщика.
Женщина прошла мимо, по-видимому, не заметив их, и остановилась как раз напротив входной двери. «Царица всей земли!» донеслось до них. — «Царица и Императрица!». Сумасшедшая подняла руку и дотронулась до какого-то странного сооружения на своей голове из диадем и брошек, сверкавших ярче солнечных лучей. Одна плохо застегнутая брошка свалилась, и женщина оттолкнула ее ногой. — «Вы понимаете? — повторила она высоким, вздрагивающим голосом: — вы понимаете? Царица и Императрица! Царица всей Земли!»
И еще долго до них доносился ее высокий, скрипучий голос.
Чем ближе к центру Лондона, тем больше было на улицах признаков замершей жизни. Возле памятника Альберта лежал опрокинутый автобус врезавшийся в ограду парка; а подальше еще два таких же: один на повороте, другой — посредине улицы, заграждая путь. У обоих колеса были наполовину засыпаны пылью, и из пыли уже торчали стебельки травы. Попадались и другие экипажи; кэбы, фургоны, телеги, очевидно, брошенные возчиками, почувствовавшими первые приступы мучительной боли в затылке. Человеческих скелетов встречалось мало: промежуток между первыми приступами болезни и окончательным параличом был достаточно велик, чтобы человек мог укрыться в дом, повинуясь древнему инстинкту, не изглаженному цивилизацией и требовавшему, чтоб он умирал не под открытым небом. И почти везде Природа сама позаботилась о том, чтобы прикрыть или скрасить зрелище смерти и распада. Но в двух местах появление девушек спугнуло целые тучи синих мух, разлетевшихся в разные стороны с таким сердитым жужжаньем, что сестры взвизгнули и бросились бежать; а мухи, разумеется, вернулись к своей оставленной добыче. Даже из домов теперь почти уже не пахло тлением.
За Найтсбриджем Милли и Бланш наткнулись на магазин, на время всецело приковавший их внимание. На окнах все почти скатные тяжелые ставни были опущены и прикреплены болтами, но на одном ставня была спущена только до половины, а внизу зеркальное стекло было открыто. Очевидно, и здесь одна из множества трагедий помешала докончить начатое. Человек с воображением задумался бы над тайной этой полуспущенной ставни; сестры Гослинг остановились, залюбовавшись чудесами, находившимися за окном, на время позабыв обо всем прочем.
За витриной был ряд манекенов, одетых в роскошные платья, какие сестрам и во сне не снилось носить. Блеск атласа, бархата и шелка уже успел потускнеть под тонким налетом белой пыли, но для Бланш и Милли эти роскошные наряды были чудом красоты.
Вначале они говорили шепотом, обсуждая и критикуя, невольно подавляемые окружающим безмолвием, но потом увлеклись и забыли всякий страх. Потом смущенно посмотрели друг на друга.
— Посмотрим, заперта ли дверь? — ведь тут худого нет, — сказала Бланш.
Милли оглянулась через плечо. На улицах ничего живого. Даже воробьи куда-то скрылись. Ничего не ответив, она двинулась к входной двери.
Дверь оказалась не запертой, и сестры, крадучись, вошли.
Они переходили из комнаты в комнату, разглядывая платья и щупая добротность материй. Но в нижнем этаже почти все комнаты были темные, от закрытых ставен, а выключатели только щелкали, не давая света. И девушки рискнули подняться во второй этаж, где было совсем светло, и даже почувствовали себя в безопасности так высоко над улицей.
Здесь они осмелели. Теперь они уже, снимали модели с манекенов, стряхивали пыль, прикладывали пышные наряды к своим простеньким платьям, сшитым дома, и любовались собой и сестрой в несчетных, до полу огромных зеркалах.
— Нет, я таки примерю, — не выдержала Бланш. — О! Би! — протестующе воскликнула более робкая Милли.
— Да почему же нет? Кому от этого ущерб?
— Все-таки, как-то неловко.
— А, по-моему, вздор! — И Бланш скрылась в соседней комнате, чтобы сбросить, там свое платье и надеть другое. Сестры спали в одной комнате и не особенно стеснялись, друг друга, но Бланш не в состоянии была раздеться перед сестрой в этой огромной, светлой комнате с открытыми настежь окнами, в которые глядели с другой стороны улицы высокие, внушительные, хотя и мертвые дома.
Из уборной она вышла преображенная.
— Застегни мне платье, Милли.
Бланш удачно выбрала себе наряд: тонкое сукно костюма для гулянья превосходно облегало ее стройное молодое тело. Когда она сняла шляпу и поправила волосы, только обувь и загрубелые от работы руки нарушали цельность впечатления. В этом наряде с хорошими перчатками и обувью она смело могла бы пройтись по Бонд-Стрит в прежнем Лондоне, и немногие из женщин, не говоря уже о мужчинах, не догадались бы, что она — дитя предместья.