Он медленно снял галстук, разделся, а мысль, как ниточка, тянулась и тянулась в одном направлении: «Каждый, попав в мое положение, бывает одинок. Жизнь устроена так, что никто за тебя не заступится. Каждый боится пострадать, бежит, как от огня, делает вид: моя хата с краю, ничего не знаю. Это только слова, что все люди должны друг другу. Слова подлые и лицемерные. Никто себя не считает в долгу перед другими людьми, и никто друг друга не выручает. Еще отец говорил: «В мире действуют суровые законы…» А что такое Максимов? Не волк ли, прикинувшийся овечкой? Видите ли, ей защищает меня. Разыграл из себя благородного рыцаря. Надо быть круглым дураком, чтобы не понять его тактический маневр: вызволить из одной беды и послать на другую».
Заложив руки в карманы, Зайцев ходил и ходил по каюте, мысленно рисуя в своем воображении дальний опасный поход, выпавший на его долю, и он уже видел глазок перископа, который, вероятно, будет преследовать его на, всем пути. Раньше, бывало, заметил следы торпеды - уклонился и пошел в атаку глубинными бомбами. Потопишь или нет - другой вопрос, а страху на них нагонишь. Теперь акустическая торпеда! От нее никуда не денешься. Даже в темноте придет на шум винтов, и, как бы ты искусно ни маневрировал, все равно конец. Он сел в кресло, пальцы нервно сжали карандаш, отбивая дробь по столу. Зайцев не понимал, что с ним происходит.
Расшнуровав ботинки и сняв брюки, он вытянулся на койке. Он напрягал весь свой разум, чтобы ответить себе на вопрос: почему так поступил Максимов? Конечно, не из благих побуждений, а по старой злобе. Неприятно было ворошить прошлое, вспоминать инспекцию, разговоры с Трофимовым и прочее. А вместе с тем оттуда все тянется. «Что я, собственно, сделал ему плохого? Выводы инспекции! Так и без меня бы их написали.
Эх, напрасно пошел к нему служить! Бежать бы как черту от ладана. А теперь весь в его власти, что захочет, то и сделает… Большей кары, пожалуй, и не придумаешь, чем этот поход. Наверное, решил, что не вернусь. Ну, это мы еще посмотрим».
И опять Зайцев подумал о том вечере, когда случилась катастрофа и погибли корабли, а он принял решение свернуть с курса и идти в ближайшую базу. Кого в этом винить? Трофимова? Он подсказал. И тоже, возможно, не без задней мысли. У командира всегда должно быть свое мнение, своя твердая позиция. Если ты рохля, другим в рот смотришь и ждешь подсказки - грош тебе цена! Ты не заслуживаешь уважения. Тебе нельзя доверять корабль и человеческие жизни, потому что в минуту, когда нужно будет принять решение, ты засомневаешься в самом себе и погубишь задуманное дело. Только теперь нелегкой ценой приходил Зайцев к пониманию этой, быть может и несложной, житейской истины.
Из головы не выходила мысль: зачем Трофимов подсказал решение уйти - по незнанию обстановки или со злым умыслом?
* * *
Утро не принесло Зайцеву облегчения.
В каюту явился инженер-механик, протянул руку и со свойственной ему доброжелательностью поздравил командира с возвращением.
- Спасибо, - глухо отозвался Зайцев, подумав: «Нужны мне твои поздравления, как бабочке зонтик!»
- Неприятности. Оно и понятно. - Анисимов развел руками. - Ведь мы могли атаковать их глубинными бомбами, если не потопить, то как следует шугануть немцев, а тем временем оказать помощь нашим товарищам.
- Кто же знал, что там была лодка? Ведь не я один. Трофимов тоже принял их за мины.
- Ну что Трофимов! Ему не отвечать. Он скользкий, как налим. Сегодня скажет одно, завтра другое.
Зайцев пристально посмотрел в глаза Анисимову и подумал: пожалуй, правда…
Анисимов осведомился насчет здоровья комдива.
- Как будто ранен в голову. В госпиталь положили. Анисимов с сожалением покачал головой:
- Теперь какие планы, товарищ командир?
- Задание есть. Пойдем к мысу Желания. Там немецкая лодка орудует, обстреляла и сожгла продовольственный склад. Мы должны доставить продовольствие и боеприпасы…
- Ледокол дадут? Или как?
- Какой ледокол?! Откуда он возьмется? У базы плавсредства - катера да баркасы. А вы ледокол захотели! Сами будем пробиваться.
- Как можно самим, ведь там плавучие льды!
- И все же будем пробиваться.
Анисимов знал, как трудно и опасно плавать в эту пору на Крайнем Севере. Чем ближе к полюсу, тем больше туманов, толще и плотнее льды. Однако нельзя было не понять Зайцева: у него нет выбора, он не может возражать, в его положении человек хоть в пасть льву полезет.
Анисимов попросил разрешения выйти и направился к двери. Зайцев тоже вышел на палубу. Их сразу окружили матросы, послышались вопросы, и все об одном и том же: что с комдивом? Зайцев нехотя отвечал и негодуя думал: «Будь я на месте Максимова, им было бы наплевать, жив я или богу душу отдал».
Шувалов стоял в стороне, стараясь не попадаться Зайцеву на глаза. И все же Зайцев заметил его хмурое лицо, насупленные брови и спросил:
- Ну как, Шувалов, были в гостях у полярников?
- Был, - холодно ответил старшина и тут же добавил: - Товарищ командир, разрешите проведать комдива!
- Проведать комдива? - удивленно повторил Зайцев и не смекнул сразу, что ответить, а тем временем матросы загудели:
- Разрешите, товарищ командир.
Зайцев понял: откажешь - значит навлечешь недовольство команды. Сейчас это ни к чему.
- Ну что ж, пока будем Грузиться, сбегайте. Госпиталь недалеко от штаба базы. - Он махнул рукой в сторону.
Шувалов очутился возле барака, сколоченного из теса. Автоматчик, дежуривший у входа, подозрительно осмотрел его с головы до ног. Если бы не звездочка на шапке-ушанке, то его, в куртке на меху, стеганых ватных брюках и валенках, вполне можно было бы принять за колхозного тракториста.
- Чего тебе? - сурово спросил часовой.
- Командир корабля послал проведать нашего комдива.
Часовой нажал кнопку звонка. Явился дежурный врач, проверил документы Шувалова и сказал, что капитан второго ранга Максимов в тяжелом состоянии. С ним нельзя разговаривать. У него опасное ранение в голову.
- Я знаю. Мне только на минутку, - умоляющим голосом проговорил Шувалов. - Мы в море уходим и, может, никогда больше не свидимся… Он мне как отец родной…
- Хорошо, подождите. Я доложу начальнику госпиталя.
Пять минут ожидания показались Шувалову слишком долгими. Военврач вернул документы и повел его подлинному коридору с многочисленными дверями, на которых висели таблички: «Палата», «Операционная», «Перевязочная», «Изолятор».
У двери с надписью «Изолятор» они остановились, и военврач, протягивая Шувалову халат, строго предупредил:
- Никаких разговоров. Три минуты побудете - и все! Шувалов надел халат, взялся за ручку, приоткрыл дверь и, осторожно ступая на носки, вошел в палату.
На койке у стены лежал комдив. Голова была забинтована, бледные губы плотно сомкнуты, глаза закрыты. Если бы от тяжелого дыхания не поднималась и не оседала простыня, прикрывавшая грудь, его можно было бы принять за мертвеца. Было совсем тихо, и поэтому казалось, что дыхание угасает и только сердце не хочет сдаваться.
Шувалов расстроился. Он сидел, сгорбившись, со скорбным выражением лица, думая только о том, что человек, который лежит перед ним, может уйти навсегда, а мог еще долго жить, радоваться, воевать и вместе со всеми увидеть победу.
Неожиданно не только для военврача, стоявшего за спиной, но и для себя самого Шувалов всхлипнул. Военврач тронул его за плечо, напомнив, что пора уходить. Шувалов ладонью вытер глаза и, оглядываясь на неподвижного комдива, медленно двинулся к выходу.
Он долго стоял у поседевшего от мороза борта корабля и не сразу заметил подошедшего к нему Зайцева. А заметив, поднял руку к козырьку и доложил:
- Командир отделения сигнальщиков из госпиталя прибыл.
Зайцев спросил:
- Ну что там?
- Еле дышит. Завтра будут делать операцию.
- Вы с ним разговаривали?
- А с кем говорить, - раздраженно сказал Шувалов, - если на койке лежит почти мертвый человек!
Зайцев опустил голову и пошел прочь.
10
Корабль снимался с якоря в десять ноль-ноль. В этих краях еще только занимался рассвет, небо светлело, а вода казалась черной, как смола. К счастью, стих бушевавший всю неделю колючий северный ветер, и островная земля, покрывшаяся глубоким снегом, лежала в полном покое.
Зайцев находился на мостике. Удаляется, остается позади бухта: где-то там кабинет командира базы и люди, собиравшиеся вынести ему свой суровый приговор. И где-то лежит без сознания, быть может в эти минуты уходит из жизни, Максимов.
Зайцев на минуту вспыхнул гневом. Спасибо ему, придумал устроить боевой экзамен! Впрочем, лежачего не бьют…
Накануне вечером, когда Зайцев явился к командиру базы осведомиться насчет обстановки и получить последние указания, контр-адмирал Назаров сообщил все данные о противнике, прощаясь, сказал подчеркнуто строго:
- Я посчитался с мнением комдива Максимова, и, надеюсь, вы оправдаете наши надежды. Однако помните; только победителей не судят.
«Только победителей» - так сказано не зря. Значит, посмотрят, на что способен. Эх, уцелел бы тральщик Максимова или будь на ходу другой корабль, тогда пошли бы на пару! В случае встречи с лодками дали бы несколько залпов из бомбометов, накрыли большую площадь, и будьте здоровы навсегда, господа гитлеровцы, а встретиться с ними одному не очень-то сладко. Тем более - поговаривают, будто у них новая тактика: «волчьими стаями» нападают…
Да, не повезло. Максимов не дурак, с благородным видом подставил под удар. Хорошо понимал: оттуда не возвращаются. А командир базы ухватился. Ему важно доложить выше: дескать, меры приняты, послана помощь к мысу Желания. А что погибнет Зайцев или кто-то другой, ему плевать! На то и война…
Издалека катились пенистые валы, тральщик прыгал с волны на волну, раскачивался, как скорлупка: то зарывался носом, то снова взмывал на высокий гребень, Зайцев опасливо глядел с мостика на ящики со снарядами и продуктами, укрытые брезентом, принайтованные жесткими тросами, словно приросшие к палубе, И мысли обратились к тому, что ждет впереди.