Головко, услышав это, посмотрел в сияющие глаза Николаева, и его рука протянулась вперед и встретилась с большой крепкой ладонью члена Военного совета, человека, с которым Головко прошел годы войны.
Если Шабалину, как всегда, посчастливилось скрытно пройти узким коридором, незаметно высадить первый бросок десанта, то остальные катера попали под кинжальный огонь дотов, дзотов и пулеметных расчетов, причем в узком заливе, да еще в густых облаках дыма маневрирование могло привести к столкновению. Поэтому, несмотря на жестокий огонь со всех сторон, катера двигались прямолинейно на самых малых ходах.
В гавани Лиинахамари от осветительных снарядов и ракет стало светло как днем. Это даже помогало лучше ориентироваться морякам и десантникам. К берегу подходили все новые и новые катера: Решетько, Макарова, Павлова, Киреева… Матросы, стоя по пояс в ледяной воде, поддерживали трапы, чтобы десантники не намокли.
И действительно, бойцы десантных отрядов в полном порядке, сухие высаживались на берег.
С каждым часом продолжал расширяться отвоеванный плацдарм.
Из глубины обороны противника подтягивались новые силы, и гитлеровцы не раз переходили в контратаки.
Каждая лишняя минута задержки в гавани была смертельно опасной для катеров, находившихся под сосредоточенным огнем противника. Катер Бориса Павлова с ходу врезался в противоторпедную сеть, и со всех сторон к нему протянулись огненные трассы. В корпусе образовались пробоины. На борту находились раненые и убитые. И все же экипаж катера высадил десант и своим ходом вернулся в базу. А на другом катере осколком снаряда перебило рулевое управление. Старшина группы мотористов Г. Курбатов обеспечил ход катера, пользуясь лишь мотором. Поблизости взорвался еще снаряд, и Курбатову раздробило пальцы левой руки. Потемнело в глазах. Но все равно он не оставил боевого поста. Всю ночь прибывали катера с новыми и новыми группами десанта. Скоро перестрелка продолжалась уже в горах.
13 октября порт Лиинахамари, военный городок и все господствующие высоты были в наших руках.
14- я армия тем временем освободила издревле принадлежавший русским порт Печенга (Петсамо).
Стремительность удара не позволила гитлеровцам взорвать склады и служебные помещения, командный пункт, хотя к нему был уже протянут бикфордов шнур. Оставалось немного - поджечь его.
Утром в окрестностях Петсамо еще не затих бой, а в порт вошел торпедный катер, и среди бойцов в зеленых на меху куртках моряки узнали плотную фигуру адмирала Головко. Лицо его было усталым, но озарено радостью. Он вступил на только что освобожденную землю вместе с катерниками, не торопясь обошел всю гавань, то и дело останавливаясь, рассматривал торчавшие из воды носовые и кормовые части потопленных фашистских кораблей, разбитые пирсы, брошенную впопыхах вражескую военную технику.
Он подошел к белому зданию гостиницы, где всю войну помещался штаб военно-морской базы, и было совсем необычно в этом чужом доме под сводами просторного вестибюля увидеть советского дежурного офицера, услышать четкий рапорт, каждое слово которого дышало сейчас какой-то особой торжественностью.
В эти часы прибывала все новая и новая информация. Торик докладывал командующему о стремительных действиях Шабалина, и о поразительной выдержке раненого моториста Георгия Курбатова, и о многих других воинах, чье боевое мастерство во многом содействовало успеху операции.
- Шабалина вызвать ко мне. Узнать и сообщить, в каком госпитале находится Курбатов, - коротко приказал Головко и добавил: - Подготовить все документы. Курбатов достоин звания Героя Советского Союза, а Ша-балин заслужил еще одну Золотую Звезду…
Вечером, когда были решены все неотложные дела, Арсений Григорьевич приказал соединить его с членом Военного совета, рассказал ему свои впечатления и попросил навестить раненого Курбатова. Потом командующий говорил по телефону с полковником Крыловым, который командовал бойцами, высадившимися в тыл врага.
Адмирал терпеливо слушал его подробный доклад, одобрительно кивал головой. И только к концу разговора вспомнил о Звонкове.
Крылов не сразу понял, о ком идет речь.
- А-а-а… тот старший лейтенант, которому вы еще приказали явиться, - догадался Крылов и подавленным голосом добавил: - Не придет, товарищ адмирал. Он первым выскочил на берег, нарвался на огневую точку и погиб.
Лицо Головко помрачнело, брови еще больше насупились. Он молча положил трубку. Сколько смертей пришлось ему видеть начиная с Испании! Он слышал сквозь стоны, как умирающие прощались с близкими и родными. Он видел смерть людей, только минуту назад стоявших рядом с ним. Навсегда запечатлелись в его памяти как-то сразу окаменевшие, пожелтевшие лица. Даже на войне к этому нельзя привыкнуть. Но сейчас при воспоминании о старшем лейтенанте Звонкове адмиралу стало особенно тяжело.
В кабинет вбежал адъютант, сообщая на ходу:
- Товарищ адмирал, приказ из Москвы! - А сам бросился включать радиоприемник. Из шумов и хрипов донесся знакомый голос диктора:
«…Генералу армии Мерецкову, адмиралу Головко. Войска Карельского фронта прорвали сильно укрепленную оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) - важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере… Сегодня, 15 октября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий».
Вскоре позвонил нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецов. Сначала Головко, затем Мерецкова поздравил с победой.
- Салуд, камарадо! - отозвался Кирилл Афанасьевич, вместе с Кузнецовым участвовавший в испанской войне. - Тебе большое спасибо за моряков. Молодцы! Действовали выше всяких похвал.
Головко после телефонного разговора вышел из штаба. Он долго стоял один, всматриваясь в густую темноту, сквозь которую едва пробивались сполохи северного сияния, думая о том, что сегодня в ночь вместе с армией моряки пойдут дальше, на Киркенес…
И вот завершилась долгая многострадальная война. Праздничное настроение царило в Полярном. Как и в Москве, небо Заполярья расцвело огнями праздничных фейерверков.
В первый день мира А. Г. Головко оглядывается на путь, пройденный флотом, с чувством удовлетворения отмечает в своем дневнике, что победители - это поколение людей, «подготовленное комсомолом, воспитанное партией на большевистских принципах, на верности всеобъемлющим идеям ленинизма, в повседневной борьбе с трудностями, сопровождающими строительство социализма, наше поколение оказалось наиболее многочисленным среди участников Великой Отечественной войны. И оно заняло уготованное ему место в этом историческом периоде, заняло по праву, переняв у старшего поколения его опыт, выдержку, традиции, все, что годилось в современных условиях, сохранив традиции и приумножив их. Свидетельство тому - массовый героизм людей хотя бы Северного флота, их моральная стойкость при любых обстоятельствах. Трудно найти более суровые условия, чем в обширной, на тысячи миль морского Заполярья, операционной зоне, на просторах которой мы действовали все это время в штормах, туманах, снежных зарядах, среди ледяных полей, полярной ночью, при минной опасности. И вот в таких условиях Северный флот дал за войну свыше 80 Героев Советского Союза, в том числе двух дважды Героев Советского Союза - катерника Александра Шабалина и морского летчика Бориса Сафонова, свыше 40000 орденоносцев». И особо подчеркивает: «Но не дал ни одного дезертира, ни одного перебежчика… Все показали себя настоящими советскими патриотами. Не знаю ни одного случая, чтобы матросы - масса людей - в минуту смертельной опасности покинули свой корабль или хотя бы ушли со своих боевых постов без приказа командира. Такое исполнение долга возможно лишь при высоком чувстве патриотизма».
В тот счастливый час, когда в Полярном гремели Оркестры и в семьях моряков слышался звон бокалов, Головко, размышляя о будущем, писал: «Выстояв под страшным напором, одержав победу, которая уже сейчас признана исторической, мы обязаны помнить, что немецкий фашизм - всего лишь один из отрядов империализма. Бдительность и еще раз бдительность - вот закон нашего времени в непрекращающейся и только видоизменяющейся схватке двух миров».
Любимые музы
Арсений Григорьевич Головко - от природы жизнерадостный, общительный человек, среди людей и для людей. Это знают его товарищи по оружию - моряки, летчики, партийные и советские работники, историки, художники, кинорежиссеры. Они могут рассказать, как в 1927 году, в год десятилетия Октябрьской революции, курсант училища имени М. В. Фрунзе вступил в ряды Партии и через всю жизнь высоко пронес звание коммуниста. Как не раз избирался в верховные органы страны и, будучи депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР, принимал участие в решении государственных вопросов, как чутко реагировал на письма своих избирателей, помогал советом писателям, актерам.
Мне тоже довелось иметь дело с Головко, наблюдать его в разных ситуациях, ощущать его благотворное влияние на окружающих…
Замечу, что Арсений Григорьевич всегда проявлял поразительную осведомленность в литературе. Мы удивлялись: когда он находит время читать? Но многие книги, выходившие в ту пору и еще пахнувшие типографской краской, стопочкой лежали у него на этажерке. Стоило об этих книгах заговорить, как можно было удостовериться в том, что они стоят тут не для украшения. Слово Головко о литературе всегда было мнением взыскательного читателя, обладавшего хорошим вкусом.
Велик был интерес командующего к искусству, будь то театр, музыка, живопись, скульптура. «Я люблю искусство, вероятно, потому, что природа не одарила меня такими талантами», - признавался Головко, не понимая того, что иметь душу художника - это не меньше чем владеть художественным мастерством.