этого не соблюдают, следует избегать. Оба они, Вильсон и Рузвельт, противостояли империализму Старого Света и не доверяли его принципам — разделению сфер влияния, балансу сил и прочим британским премудростям. Они верили в то, что природа человека по существу своему хороша и постепенно реализуется в победе добра и демократии во всем мире. Они верили, что международные организации станут арбитрами, которые будут решать международные конфликты честным судом. Причин для войны не будет, установится мир, а с ним и демократия в глобальном масштабе.
Но Рузвельт придал американской доктрине радикально новый поворот. Американская депрессия убедила Рузвельта, что капитализм чреват кризисами, которые может преодолеть только большое государство, как это случилось в России после революции. Америка эволюционирует от стихийного капитализма к социализму всеобщего благосостояния, а Россия эволюционирует от тоталитаризма к социальной демократии. Сталинские цели ускоренной модернизации были понятны индустриальной Америке и обещали ей новые рынки. Рузвельт считал, что социальный прогресс, мирное развитие и регулируемое благосостояние являются общими целями Америки и России. Ему казалось, что Сталин разделяет его цели в большей мере, чем Черчилль. В политических терминах, то был ранний вариант теории конвергенции. В риторических терминах, то было злоупотребление ассимилятивными тропами. В терапевтических терминах, то была стабилизация зависимости. В философских терминах, то был люкримакс.
Сообщения из России об арестах, цензуре прессы и подавлении религии беспокоили администрацию; но Рузвельт был склонен прощать партнера во имя его собственной пользы. У него была своя программа перевоспитания, поднятая на уровень высокой политики: не троцкистская переплавка на жарком огне, но демократическое ожидание блага от того, кто имеет власть. Положение обязывает того, кто его имеет. Политика конца 30-х, зажатая между двумя тиранами, выходила за границы понимания. Вера и доверие, а не знание и расчет мотивировали политические решения, которые определяли судьбы человечества. Американские представления о России формировались левыми интеллектуалами, любителями и профессионалами трансатлантических путешествий: Дьюи и Истменом, Дюранти и Дэвисом, Ридом и Буллитом. Как говорил у кремлевской стены первый американский посол в советской Москве, «в конце концов президент, Джек Рид и я — все мы одной американской породы»[507].
6. Подражание дьяволу: Уильям Буллит в истории Михаила Булгакова
Посол Уильям Кристиан Буллит известен ключевой ролью во внешней политике США перед Второй мировой войной[508]. Он был плодовитым автором: вряд ли кто читает сегодня роман Это не сделано, но трактаты по геополитике оказались пророческими. Посол состоял пациентом Фрейда и организовал его выезд из оккупированной Вены; вместе они написали необычную книгу по политической психологии[509]. Писатель Михаил Булгаков никогда не был за границей и не имел отношения к психоанализу. Последние годы его жизни прошли в отказе, когда он пытался уехать из России, подвергался политическим преследованиям и писал в стол. В это время двух этих очень разных людей соединяла дружба, о природе и последствиях которой приходится догадываться.
Все звали его Биллом. Буллит принадлежал к филадельфийской семье из тех, которые в Америке называют аристократическими: его предки по отцу были французскими гугенотами, по матери — польскими евреями, но и те и другие были среди ранних поселенцев на Восточном берегу. После учебы в Йейле и Гарварде он стал военным корреспондентом, путешествовал по Европе и с 1917 года работал в Госдепартаменте. Биография этого необычного и типического американца связана с Россией, которую он впервые посетил накануне Первой мировой войны. После нее Буллит участвовал в парижских переговорах, которые определяли будущее устройство Европы, и был направлен президентом Вильсоном в Россию в качестве главы полуофициальной миссии. То, что он услышал в Кремле весной 1919-го, показалось Буллиту не менее важным, чем то, что происходило в Версале. Ленин предложил отказаться от контроля над 16 принадлежавшими Российской империи территориями: не только от Польши, Финляндии и балтийских владений, половины Украины и Западной Белоруссии, но и от Кавказа и Крыма, от Урала и всей Сибири, от Архангельска и Мурманска. «Ленин предлагал ограничить коммунистическое правление Москвой и небольшой прилегавшей к ней территорией плюс город, известный теперь как Ленинград»[510]. Взамен Ленин просил допуска к Версальским переговорам и признания нового правительства России ее бывшими союзниками.
По наблюдениям Буллита, Ленина обожествляли в России так, «как Христа в христианской церкви»[511]; отметим эту манеру объяснять политические процессы религиозными тропами. Русский лидер был доброжелателен, называл Буллита своим другом, и тот тоже был в восторге от Ленина: «…подумать только, если бы я имел такого отца, как он!»[512] Воодушевление молодого дипломата легко понять: он вез своему президенту предложения, намного превосходящие все, о чем будут мечтать коллеги и соотечественники в течение нескольких поколений. В своем анализе этой ситуации, осуществленном в 1932 году, Фрейд и Буллит утверждали:
Будучи коммунистом, Ленин, естественно, рассчитывал расширить область своего правления, как только он сможет безопасно это сделать, невзирая ни на какие обещания […] Однако, сокращая коммунистическое государство до площади, немного больше той, что была у […] Ивана Грозного, Ленин предлагал Западу уникальную возможность предотвратить насильственное завоевание коммунистами прилегающих областей[513].
По возвращении в Париж Буллит представил Вильсону предложения большевиков, но тот отказался их рассматривать. Реакция Буллита была предельно резкой: он немедленно подал в отставку, написав Вильсону яростное письмо. Длинный список адресованных Вильсону обвинений начинался с того, что «Россия, которая для нас обоих была лакмусовой бумагой доброй воли, даже не была понята»[514]. Буллит считал, что условия Версальского мира несправедливы, Германия подвергается ненужному унижению, Лига наций будет беспомощна в предотвращении будущей войны. И, как мы знаем, он был прав.
Буллит гадал о причинах этого решения президента. «Мы и сегодня не знаем, сколь колоссальны могут быть его последствия», — писал он в примечательном соавторстве с Фрейдом больше десяти лет спустя. Самым простым объяснением свернутого конца Версальских переговоров было пошатнувшееся здоровье Вильсона. Историки полагают, что именно в это время с ним приключился первый инсульт. Буллит, друживший с личным врачом президента, так не считал. «Может оказаться, что отказ Вильсона перегружать свое „одноколейное мышление“ Россией в конечном счете окажется самым важным решением, которое он принял в Париже»[515]. В Париже была закончена мировая война и образована Лига наций. Но согласие Вильсона локализовать большевизм в пределах Московии и вовлечь правительство Ленина — Троцкого в общеевропейский процесс изменило бы мир в большей степени, чем это смогла сделать Лига наций. «Редко в человеческой истории будущий ход мировых событий зависел от одного человека так, как он зависел в то время от Вильсона»[516]. Весь проект «психологического исследования», осуществленного Фрейдом и Буллитом, нацелен на объяснение этой центральной ошибки Вильсона.
Фрейд был знаменит, но психоанализ еще не вошел в моду. Надо признать, что мы не знаем причины, по которой ездил к Фрейду его будущий спаситель. Буллит рассказывал, что однажды он, будучи отличным наездником, чуть не упал с лошади, и тогда понял, что им владеет бессознательное желание самоубийства[517]. Его жена была нездорова физически и психически; возможно, это тоже заставило Буллита искать профессиональной помощи[518]. В течение десяти с лишним лет он регулярно ездил в Вену и обсуждал с Фрейдом проблемы личные и политические. Постепенно пациент превратился в ученика и младшего друга, что редко бывало у Фрейда. Когда в 1930 году Буллит посетил Фрейда, тот был болен, мрачен и говорил, что уже написал все, что хотел. При упоминании Вильсона «глаза Фрейда загорелись»: он был заинтересован президентом якобы «с тех пор, как узнал, что оба они родились в 1856 году». Тогда он согласился написать лишь предисловие к книге Буллита[519]. Они начали работать вместе, и статья разрослась в книгу. Поработав для этой книги с германскими архивами, Буллит собирался ехать в Москву, чтобы разбирать там «бумаги Ленина»; позже он поехал туда послом, а в этом качестве заниматься ленинскими архивами было несподручно[520]. Книга была закончена в первом варианте в 1932 году, а потом несколько раз дорабатывалась. Под конец Буллит не согласился с последними добавлениями Фрейда, которые так и остались неизвестны. Дискуссия была острой, и соавторы пришли к согласию только в 1938 году, вместе подписав каждую главу[521]. В текст вновь вмешалась история.
Как должен такой человек ненавидеть анализ! Я втайне подозреваю, что злобная ярость, с которой он пошел в поход на некую столицу, относилась, в сущности, к жившему там старому аналитику, его истинному и настоящему врагу — к философу, разоблачившему невроз, великому обладателю и распространителю отрезвляющей правды, —