[215]. К этой похвале Герцен, чувствовавший себя изолированным от английской культурной жизни, отнесся, по его собственным словам, «с особенной благодарностью»; «умный, ученый The Atheneum» – так писал Герцен о газете Диксона. Владельцем газеты был Чарльз У. Дилке, автор идеи Первой международной выставки 1851 года в Лондоне, которая включала в себя Хрустальный дворец (Crystal Palace), ставший символом новой утопии. Дворцом любовались во время своих визитов в Лондон и Нойез в 1851‐м, и Чернышевский в 1859 году; видела этот дворец и Вера Павловна в своем четвертом сне.
Духовные жены: новая Америка, свободная Россия
«Новая Америка» Диксона, Америка после Гражданской войны – это страна сект. Объехав северные и центральные штаты в 1863 году, Диксон не заинтересовался ни индустрией, ни демократией. Автора и его викторианского читателя магнетизировали американские эксперименты над сексом и браком. Из двух томов «Новой Америки» первый посвящен в основном мормонам, а большая часть второго тома оказалась поделена между шейкерами и библейскими коммунистами. В целом Диксон осуждает эксперимент Нойеза с высоты английской морали; но детали, сообщаемые им на полутораста страницах, посвященных Нойезу, поражали воображение. За восемью британскими изданиями последовали три американских и в России сразу была переведена «Новая Америка». Лидер библейских коммунистов мог быть благодарен Диксону за рекламу его опыта. Рассказывая о внешности Нойеза, Диксон сравнивает его с Карлайлом; рассказывая об Онайде, в которой провел несколько дней, он описывает «мир, порядок, красоту и материальное благополучие» общины; излагая свои разговоры с женщинами, живущими «сложным браком», он делает акцент на их правах, которые «больше того, что предоставляется законом». Наконец, Диксон делает справедливый вывод: на фоне неудач многих утопических проектов в Англии, Германии и Америке успех Нойеза является исключительным в истории мирового коммунизма. Диксон полно и точно излагает доктрину Нойеза и практику его общины, опустив только технику полового акта без эякуляции. За это Нойез упрекнул Диксона, считая это открытие научной основой своего коммунизма, а Диксон отвечал, что «мир вряд ли готов для таких заявлений в популярной книге». Вообще, сексуальную сторону жизни Онайды Диксон излагал с немалым смущением, а в ключевых моментах предпочитал цитировать манифесты Нойеза:
В противоположность теориям сентиментальных романистов, коммунисты верят ‹…›, что привязанности можно контролировать и можно ими руководить. ‹…› Они полностью отвергают идею, что любовь – это неизбежная фатальность. ‹…› Они верят, что все дело любви и все ее выражения должны быть подвергнуты просвещенному самоконтролю. ‹…› Двоим нежелательно быть привязанными исключительно друг к другу, ухаживать и идеализировать друг друга. ‹…› Каждая женщина вольна отказать любому из мужчин в своем внимании. ‹…› Мужчинам лучше приглашать женщин ‹…› через посредство третьей стороны[216].
Вдохновив своих читателей «Новой Америкой», Диксон чувствовал себя Колумбом нового сексуального порядка. Он рассказывал своим викторианским читателям о жизни, прямо противоположной тому, что для них было привычно и доступно. Новые реальности, открытые им среди американских пространств, волновали его все более, и в Англии ему не сиделось. Уйдя в 1869 году из «Атенеума», он решил всецело посвятить себя путешествиям и травелогам. Куда бы ни ездил этот путешественник, он везде находил свой предмет. Побывав в Кенигсберге, Диксон выпускает книгу «Духовные жены», в которой сопоставляет наблюдения «Новой Америки» с переоткрытым им «готическим опытом». В обманчивой тиши Старого Света Диксон обнаружил новые воплощения противоречивых идей, с которыми познакомили его американские шейкеры, мормоны, коммунисты. На его глазах прусские адвентисты ожидали второго пришествия Христа, требуя от женщин «поцелуев Серафима»; согласно его разысканиям, двое протестантских священников были осуждены за полигамию в 1842 году в Кенигсберге; здесь же, среди студентов Канта, Диксон нашел европейского предшественника Нойеза. Им оказался Иоганнес Вильгельм Эбель, прусский мистик начала XIX века; Диксон возводил его пиетизм прямо к средневековым Братствам свободного духа[217]. В этой новой версии истории Эбель и Нойез были, каждый на своих материках, лидерами великого «тевтонского оживления». В процессе участвовали также Гёте и Сведенборг, нашедшие каждый свою форму для «древнего готического инстинкта»; этот инстинкт по-прежнему питает воображение тевтонцев Нового и Старого Света, «тут порождая многоженство, там – отрицание страстей, а там опять – самые дикие явления свободной любви». Латинская раса смирилась с брачными ограничениями, наложенными на нее католической верой; но «готический инстинкт» тевтонцев заставляет их бороться с моногамным браком, и они победят его так же, как они отвоевали у латинян Америку. Этим прогнозом заканчивалась книга Диксона.
Расовый смысл его теории смягчался неопределенностью всех ее ключевых понятий. Что такое «тевтонцы», какого брака они ищут и какова их «готическая» вера? Ключи к этим проблемам казались спрятанными в России, которую Диксон знал по переводам Герцена. Травелог 1870 года демонстративно назван «Свободная Россия». Как «Новая Америка» сражается с не названной в ней «Демократией в Америке» Токвиля, так «Свободная Россия» опровергает «Россию в 1839 году» Кюстина. Диксон писал в предисловии, что поездки в Россию позволили ему «оценить реформы, которые преобразовывают японскую империю Николая в Свободную Россию»[218]. Действительно, книга Диксона написана с большей симпатией к России и русским, чем книга де Кюстина; но и она не понравилась русским властям. Ответом на книгу Диксона явился судебный иск за клевету и еще восхваляющая русские реформы книга с не менее символическим названием «Россия в 1870 году»[219].
В отличие от своего французского предшественника, который сразу приплыл в Кронштадт, Диксон прибыл в Россию традиционным английским путем, через Архангельск, а потом ехал и смотрел. О столицах и чиновниках в его книге едва упоминается. Вся книга посвящена российским губерниям и деревням, а в них – крестьянам и сектантам; общинным обычаям, которые автор называет «коммунистическими»; паломникам и монахам; бунтующим студентам и полуграмотным священникам; инородцам, иноверцам, еретикам. Царь-реформатор появляется лишь однажды, на последних страницах, молчаливый и загадочный, в Петропавловском соборе, у могил своих несчастных предков. Свободная Россия – страна крестьянской демократии, этнического разнообразия и повсеместного религиозно-политического напряжения. Такой взгляд на Россию был нов для недавних читателей Кюстина; однако Диксон воспроизводил оценки менее известного своего предшественника, Августа Гастгаузена, который в николаевской России увидел то же очарование – и те же беды, – что Диксон в России эпохи реформ. Из «Свободной России» европейский читатель-русофил вновь, и с новыми подробностями, узнал о любимых им русских историях: о том, как император Александр I и его брат Константин стали святыми бродягами; как в Крымскую войну соловецкие монахи отогнали английские крейсера своими молитвами; как самые неграмотные из крестьян решают свои проблемы при помощи самого демократического из институтов.
Самые революционные люди в Европе
Русский травелог Диксона имел два измерения, две задачи. С одной стороны, это географическое продолжение «Новой Америки», проверка ее расово-сексуальных выводов на материале другой культуры. С другой стороны, Диксон продолжал свой диалог с Герценом, который был для англичанина важным и спорным авторитетом по русским вопросам. Диксон поехал в Россию вместе с сыном своего патрона и товарища по строительству Хрустального дворца, редактированию «Атенеума» и путешествию по Америке. То был Чарльз Дилке, умерший в Петербурге в мае 1869 года, будучи там британским комиссаром на выставке садоводства; ему посвящена «Новая Америка». «Свободная Россия» была задумана Диксоном вместе с девятнадцатилетним сыном Дилке, который был по-гамлетовски одержим местом смерти отца. Чарльз Дилке младший уже бывал в России, а теперь просил совета у Герцена в октябре 1869 года. Русский эмигрант был встречей «бесконечно доволен. Светлый, прямой, образованный англичанин. ‹…› Он был в Сибири и у донских казаков, в Таганроге и на Севере. ‹…› Я уверен, что его книга о России будет хороша», – писал Герцен о новом владельце «Атенеума»[220].
Младший Дилке действительно жил потом в русской деревне, изучая язык и нравы; но книгу о России написал Диксон, и вряд ли она понравилась Герцену.
Диксон признает, что «деревенская республика» – так он называет общину – действительно уникальна; она существует только там, где живут русские. «Что это – Аркадия, Утопия, Новый Иерусалим, ферма Брук, Онайда, Остров любви?» – в своих терминах задает автор тот самый вопрос, которому Герцен и следующие за ним поколения русских социалистов посвятили жизни. Но он сразу видит разницу. Земля тут принадлежит общине, как у шейкеров, у библейских коммунистов или у левых интеллектуалов с фермы Брук; но, в отличие от американских экспериментаторов, русская община придерживается самых патриархальных взглядов на секс, семью и женщину. Сельская община тормозит развитие России, – делает Диксон вывод, который пропастью отделяет его от русских радикалов. Позиция Герцена и Огарева, которые, по словам Диксона, «видят в этих деревенских обществах зародыши новой цивилизации Востока и Запада», теперь вызывает у него насмешку. На основе своего американского опыта и вполне следуя за Нойезом, Диксон уже формулировал принцип, который лежит теперь в основе его разочарования в русских надеждах: «Нельзя иметь социализм без коммунизма»; нельзя обобществить землю и сохранить семью; нельзя верить в общину и не верить в общность жен. Это, продолжал Диксон, показывает «весь имеющийся опыт, получен ли он в большом масштабе или в малом, в Старом Свете или в Новом»