[542]. Пользуясь знаменитой фразой Гёте, Фрейд утверждает, что Вильсон показал себя «прямой противоположностью той власти, которая „всегда желает зла и всегда творит добро“», – иными словами, противоположностью Мефистофеля:
Когда позднее Вильсон стал государственным деятелем и «божеством» в своем бессознательном, он частенько облекал своих оппонентов в «наряд сатаны»[543].
Дьяволу, как, впрочем, и Христу, приписываются очень специальные качества; но, в отличие от Христа, место дьявола в этом тексте не занято. Не займет ли его сам автор?
Быть с русскими как дьявол
Выйдя в отставку в 1919 году, Буллит дорушил свою карьеру, дав показания конгрессу, в которых рассказал о внутренней кухне Версальских переговоров. Вскоре падший ангел госдепартамента женился на вдове Джона Рида, что добавило скандальной известности и подтвердило подозрения в левых симпатиях. Став редактором голливудской студии Paramount Pictures, Билл со своей Луизой подолгу жил в Европе, любил Париж и, как мы знаем, часто заезжал в Вену. Он любил проводить время на Босфоре и там, сообщала New York Times, «валяться на песке и смотреть, как мир катится в ад». Сбежавшие от скучных дел в своей стране и более всего от сухого закона в «праздник, который всегда с тобой», американцы вели веселую жизнь в дешевой послевоенной Европе. Буллит дружил со Скоттом Фицджеральдом и встречался с Хемингуэем. От этой жизни остались знаменитые романы и заурядные истории болезни: у Луизы Брайант развился алкоголизм. Среди романов «Ночь нежна» Фицджеральда особенно подходит к нашему случаю: герой психоаналитик, героиня вполне безумна, и сюжет то следует за супружеской историей Буллита и Брайант, то отталкивается от нее. В 1926 году выходит собственный роман Буллита «Это не сделано»[544]. Дело происходит в родной Филадельфии; молодой герой борется с косными привычками своей среды, вопреки всему женится на любимой женщине и под конец спасает сына-коммуниста от ареста. Роман особого успеха не имел. Буллит продолжал свою рассеянную жизнь, путешествуя между континентами и периодически посещая Фрейда, пока его жизнь не сделала новый поворот. В 1933 году, после победы Рузвельта, Буллит был направлен послом в СССР.
Полномочия были вручены в декабре 1933 года. Дипломатическое признание Америкой было крупным успехом Советского Союза. Посла называли другом Ленина и встречали, согласно американским газетам, «истерическими славянскими эмоциями». Буллит тоже был воодушевлен. На приеме в Кремле он с успехом выдержал испытание бесконечными тостами, во время которых надо было стоять и нельзя было закусывать. Ни о чем не прося, он дождался того, что Сталин обещал ему доступ в любое время и всяческое содействие. Они обсуждали, в частности, землю для нового здания посольства на Ленинских горах. Утонченный опыт психобиографии сгодился только на то, чтобы написать Рузвельту:
Встретившись с Лениным, я сразу почувствовал, что я нахожусь в присутствии великого человека; со Сталиным я чувствовал, что разговариваю с жилистым цыганом, корни и чувства которого выходят за пределы моего понимания»[545].
Ворошилова Буллит характеризовал так: «один из самых очаровательных людей, которых я встречал в жизни».
Американский финансист Дж. П. Варбург устраивал вместе с Буллитом в 1933 году экономическую конференцию в Европе. Вот его впечатления:
Буллит настоящий озорник; он любит ставить сцены, в которых выражает негодование, равное которому я редко видел, и выходит из них, заливаясь хохотом… Его совершенно не беспокоит успех конференции; его вообще не беспокоит ничто экономическое. Он один из тех забавных людей, которых драма интересует больше, чем результат[546].
Однако Варбург поддерживал кандидатуру Буллита, потому что это был «единственный человек на горизонте, который а) досконально знал Европу и б) действительно имел талант вести переговоры». Еще Варбург характеризовал Буллита так: «это был maverick во всех смыслах слова»: бродяга, диссидент, чудак-одиночка. Генри Уоллес, впоследствии вице-президент США, в неопубликованных воспоминаниях характеризовал Буллита как «необыкновенно притягательную личность». Согласно Уоллесу, Буллит невероятно много путешествовал по свету, знал толк в изысканных развлечениях и остроумной беседе, «имел огромный запас разных анекдотических историй ‹…› о многих знаменитых людях за границей» и при этом отличался редкой откровенностью[547].
Преемник Рида и сотрудник первой администрации Рузвельта, Буллит прибыл в Москву официально признанным fellow-traveler. В первые месяцы в Москве Буллит с энтузиазмом говорил о большевиках. Он уговаривал Уоллеса, министра сельского хозяйства и будущего вице-президента, внимательнее относиться к достижениям русских колхозов, особо подчеркивая почему-то их успехи в искусственном осеменении. Буллит рассказывал Уоллесу, как его принимал Сталин, как однажды они провели в беседе вдвоем целую ночь. Рассказывая о нем как о выдающемся человеке, Буллит не скрывал отвращения, вспоминая, как Сталин целовал его «открытым ртом». Обилие алкоголя и застольные ритуалы Кремля тоже были ему не по душе. «Он имел свободный и либеральный склад духа. Он любил ходить повсюду и не мог вынести, чтобы его ограничивали и за ним шпионили». В результате, рассказывал Уоллес, за время работы в Москве отношение Буллита к Советской России резко изменилось. Под конец он характеризовал советскую компартию как институт того же сорта, что испанская инквизиция. При этом он говорил, что очень полюбил русских людей, а женщины в Москве вызывали его восхищение: даже на строительстве метро они работали больше мужчин. Сторонник сближения с Советами, Уоллес осуждал Буллита за нестабильность и антисоветизм; именно такие люди, писал он, готовили холодную войну. «Он был восхитительным человеком, но был подвержен эмоциональным потрясениям и внезапным переменам»[548]. Качества посла были признаны даже агентами НКВД. В октябре 1934 года произошла обычная история: донесения Буллита в Госдепартамент читались советскими агентами, которые передавали их в Москву; вскоре утечка стала известна Буллиту, который сообщил об этом в Госдеп, и шпионский круг замкнулся. В шифровке в НКВД советский резидент в Америке Ицхак Ахмеров характеризовал Буллита в следующих выражениях:
Мы просим соблюдать максимальную осторожность при отправлении Вами отчетов Б[уллита] в соседние учреждения. Хитрость Б[уллита], его общительность, контакты с высокопоставленными лицами дают ему возможность задеть многих[549].
Джордж Кеннан, самый известный из американских дипломатов холодной войны, в те годы был сотрудником Буллита:
Мы гордились им, и у нас никогда не было повода стыдиться за него. ‹…› Буллит, каким мы знали его в Москве, был чарующе светским, блестяще образованным, наделенным фантазией человеком, который в интеллектуальном плане мог быть на равных с кем угодно. Он не давал жизни вокруг себя выродиться в скуку и тупость. Все мы, жившие в его окружении, выигрывали от блеска его духа, от его стойкой уверенности, что жизнь при любых обстоятельствах является вдохновенно интересной и всегда движется вперед[550].
Жизнь посольства Кеннан характеризовал как «одинокий бастион американской жизни в океане советской злой воли». Буллит был полон тогда «некоей опасной свободой – свободой человека, который, как он однажды мне признался, никогда не подчинял своей жизни интересам другого существа»[551]. Важно, что эта демоническая характеристика исходила от самого Буллита; таким он видел сам себя, и с ним соглашались другие. Вот что писал позднее сам Буллит в официальном донесении о том, как в Париже попал под бомбежку: «В течение многих лет у меня есть чувство, что я пережил настолько больше в своей жизни, чем человеку дано пережить, что мысль о смерти больше не волнует меня»[552]. Советский историк оценивает Буллита как «необычную фигуру в среде дипломатов. ‹…› Человек крайностей, довольно легко меняющий взгляды, амбициозный и подозрительный»[553]. Современная биография Буллита характеризует его как «человека тайны и парадокса»[554].
В своем московском бастионе Буллит не чувствовал себя на месте. Сталин не выполнял обещаний, а люди, которых Буллит пытался привлечь к себе, а кого-то успел полюбить, исчезали на глазах. 1 мая 1935 года Буллит писал Рузвельту: «Я не могу, конечно, ничего сделать для того, чтобы спасти хоть одного из них». Арестованный Георгий Андрейчин, уполномоченный МИДа по связям с американским посольством, передал из камеры письмо, написанное на «туалетной бумаге, в котором он умоляет меня не пытаться спасти его, иначе он наверняка будет расстрелян»[555]. Была ли в советских тюрьмах туалетная бумага? Верил ли Буллит в аутентичность этого послания? Из его письма следует, что для Андрейчина он пытался что-то сделать. Потом Буллит опишет свои действия в Москве языком, необычным для дипломата: «Я бесил русских. Я делал все, что мог, чтобы дела у них пошли плохо (I deviled Russians. I did all I could to make things unpleasant)»[556].