Встреча с русскими революционерами была формирующим опытом для Адлера. В 1909 году он выступил с докладом «Психология марксизма» на собрании Венского психоаналитического общества. Этот доклад, в котором был представлен клинический случай Иоффе, вызвал несогласие многих членов общества, которые, как и сам его основатель Фрейд, в политическом плане были намного правее Адлера и тем более Иоффе. Образцовый для психологии Адлера случай Иоффе действительно очень отличался от любимого кейса Фрейда – ленивого, развращенного русского дворянина Сергея Панкеева, более известного как Человек-волк. Во многих отношениях фрейдовская история Панкеева, которая рассказывала о необычной сексуальности героя, перемещая ее в безопасные сферы фантазии, была ответом на марксистскую историю Иоффе, которая у Адлера подчеркивала волю к власти и реальность общественной борьбы. В нашем календаре пси-науки мы можем отметить 10 марта 1909 года, когда Адлер сделал свой доклад об Иоффе, как дату рождения фрейдомарксизма.
В обмен на уроки
Возвращаясь в редакцию «Правды» прямо с кушетки Адлера, Иоффе делился своими переживаниями с Троцким, который позже написал с хорошей долей юмора: «В обмен на уроки психоанализа я проповедовал Иоффе мою теорию перманентной революции». Позже Иоффе был снова сослан в Сибирь. Он сумел практиковать там психоанализ среди каторжан и, что еще более удивительно, публиковать свои результаты в московском психиатрическом журнале. Со своей стороны, Троцкий вспоминал: «в течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал тогда их заседания»[590]. Конечно, Троцкий был только наполовину фрейдистом, примерно как Фрейд был только наполовину большевиком. Порой, однако, Троцкий хотел большего. В духе пси-науки он мечтал объединить две перспективы – нисходящий взгляд психоанализа и восходящий взгляд физиологии. В известном письме 1923 года он советовал Ивану Павлову (нобелевскому лауреату и, вероятно, самому известному ученому среди тех, кто остался в России после революции) интегрировать психоанализ с научной физиологией. Троцкий верил, что научная истина и политическая воля объединятся, чтобы преобразить человеческую природу и построить рациональный рай. Как он говорил позже, «вдохновенная рука Зигмунда Фрейда, гениального человека, открыла новые способы подчинить самые глубокие силы души преобразованиям, основанным на разуме и воле»[591]. В противоположность Фрейду с его противопоставлением победоносной науки и неисправимой природы человека, Троцкий видел в психоанализе столь же многообещающий способ изменить мир, что и в других авангардных созданиях науки, которые он знал и любил, например в электростанциях или бронепоездах.
На деле психоанализ был и остался индивидуальным ремеслом, а не индустриальной наукой. И все же правительство Ленина и Троцкого поддержало Российское психоаналитическое общество, члены которого в начале 1920‐х годов составляли одну восьмую Международной психоаналитической ассоциации. Троцкий спонсировал Государственный психоаналитический институт, который действовал в Москве с 1922 года, а также поддерживал более практические области пси-науки, такие как «психотехника» (применение психологии в промышленности и военном деле), признанным лидером которой был Исаак Шпильрейн, старший брат психоаналитика Сабины Шпильрейн, потом расстрелянный как троцкист; и «педология» (прикладная психология детства), которую возглавлял Арон Залкинд, ученик Альфреда Адлера; позже он умер от инфаркта, прочтя известный указ о педологических извращениях. Радикальная политика нуждалась в радикальной психологии и способствовала ее становлению. Сливаясь с общественной властью, высокая культура должна была стать инструментом революционных преобразований, которые изменят личности, закалят характеры и, наконец, преобразят старую, изношенную природу человека[592]. И иногда это получалось. В своих мемуарах, написанных двадцать лет спустя, Троцкий описал, как изменился Иоффе в руках Адлера.
Тяжелый пациент, который был настолько тревожен, что не мог говорить по телефону (Троцкого явно забавлял этот симптом), Иоффе стал оратором, администратором и дипломатом. Вместе с Троцким Иоффе руководил переворотом 1917 года в Петрограде, а затем был главой советской делегации на злополучных переговорах в Брест-Литовске. Психоанализ помог Иоффе, писал Троцкий, – но революция помогла ему еще больше, добавлял он. В 1924 году Иоффе был отправлен обратно в Австрию, теперь в качестве посла СССР в Вене. Юрий Каннабих, московский психиатр и последний президент Российского психоаналитического общества, сопровождал Иоффе в качестве его домашнего врача. Но в 1927 году Троцкий окончательно проиграл соперничество со Сталиным. Иоффе покончил жизнь самоубийством. Перед тем как выстрелить в себя, он написал удивительно сильное письмо Троцкому, умоляя его продолжать борьбу. Неясно, был ли с Иоффе в те последние его дни Каннабих; в то время он работал над своей «Историей психиатрии». Опубликованная в 1928 году в Ленинграде, эта книга оказалась первым исследованием предмета, который станет модным полвека спустя.
Новый Лаокоон
Судьба Троцкого в эмиграции была подвержена «политически бессмысленным актам голой мести», как он сам это формулировал. Подобно Лаокоону в древнем мифе, жертва должна была увидеть смерть любимых детей прежде, чем собственную. Двое детей Троцкого умерли во время медицинских процедур, которые выполнялись русскими эмигрантами в Европе. Его старший сын, Лев Седов, которым отец имел все основания гордиться, умер в 1938 году в русской хирургической клинике доктора Симкова Париже (скорее всего, он был отравлен). Троцкий сразу увидел в его смерти политическое убийство. Преодолевая бесчисленные препятствия, Седов выпускал в Берлине «Бюллетень оппозиции», главный орган международного троцкизма. «Он был мне не только сыном, но и лучшим другом», – писал Троцкий[593]. Он обвинял в убийстве сына сталинских агентов, включая самого Симкова. В заявлении французскому следствию Троцкий рассказал жуткие подробности. Вскоре после гибели сына Троцкого двое сыновей самого Симкова погибли, став жертвой обвала в горах. Пока судьба мальчиков не была выяснена, Симков заявлял в интервью, что они были похищены троцкистами в отместку за Седова. «Эта гипотеза поразила меня в свое время своей чудовищностью»[594], – писал Троцкий. Для Симкова и его окружения такая гипотеза была в порядке вещей.
Позже многолетний друг и соратник Льва Седова Марк Зборовский (по кличке Кант) сдался в плен американцам и подтвердил худшие подозрения: он сам принимал участие в организации этого убийства. Переехав в США, он продолжал шпионить за американскими троцкистами; в 1956 году ему пришлось дать показания Сенату, позже он посидел в американской тюрьме. Потом Зборовский стал видным ученым-антропологом и был близок к Маргарет Мид, хоть та наверняка знала о его прошлом. Выходец из Умани, Зборовский стал соавтором известной книги о еврейских штеттлах[595]. Как ведущий представитель американской пси-науки он потом стал экспертом в области исследований боли. Из этого круга выйдет много интересных исследований, среди них печально известная гипотеза о том, что политическая система русских и их национальный характер определяются способом туго пеленать детей[596].
Судьба дочери Троцкого Зинаиды Волковой менее известна, чем судьба ее сводного брата Льва Седова. Упоминая ее, самый информированный биограф Троцкого польско-еврейский социалист Айзек Дойчер утверждал, что Зина страдала от туберкулеза и депрессии; он говорил также, что перед самоубийством Зина лечилась у берлинского психоаналитика. Дойчер располагал не дошедшими до нас и не всегда документированными им самим свидетельствами устной истории; в отношении Зины он либо не верил слишком уж диким свидетельствам, либо решил не упоминать всю эту ужасную мешанину. Каковы были ее проблемы и почему ее состояние ухудшалось вплоть до самоубийства? Кем был ее аналитик? Как получилось, что судьба Зины – самоубийство дочери самого Троцкого, покончившей с собой, как Мерлин Монро, почти что на психоаналитической кушетке, – оказалась забытой и троцкистами, и фрейдистами?
С горькой иронией Дэвид Кроненберг назвал свой фильм о двух мятежных психоаналитиках, русской еврейке Сабине Шпильрейн и швейцарском немце Карле Юнге, «Опасный метод» (2011). Опровергая все истины психоанализа, которые, впрочем, тогда еще не были сформулированы, герой вступает в романтический союз с героиней и этим помогает ей преодолеть тяжкую психическую болезнь[597]. Но здесь меня интересует более ранний фильм британского режиссера Кена МакМаллена «Зина» (1985), в котором терапевтические отношения между Зиной Волковой, дочерью Троцкого, и берлинским психоаналитиком Артуром Кронфельдом заканчиваются суицидом пациентки. Оба фильма показывают психоанализ как процесс Просвещения, подчиненный гендерным и культурным ролям: дело происходит в Европе, где рациональные, здоровые, преуспевающие немецкие мужчины помогают русско-еврейским беженкам исцелиться от их кошмаров, но сами подпадают под их непонятный, неминуемый соблазн[598]. Исторически более достоверный, чем «Опасный метод», фильм «Зина» был предан забвению. Основанный на малоизвестных документах, он и сам служит историческим источником. В отличие от «Опасного метода», который появился на экране после публикации нескольких книг о Сабине Шпильрейн, «Зина» рассказывала практически неизвестную историю. До этого фильма Зинаида глухо упоминалась только в биографии Троцкого, написанной польским троцкистом и британским эмигрантом Айзеком Дойчером, и в воспоминаниях секретарей Троцкого. Консультантом фильма «Зина» была Тамара Дойчер, вдова Айзека и его фактический соавтор, живой носитель троцкистской традиции