Эйтингоны
Заметную роль в развитии и угасании пси-науки в 1930‐е годы играли вездесущие кузены по фамилии Эйтингон. Генерал Леонид Эйтингон, высокопоставленный чиновник НКВД, был организатором многих убийств и похищений людей в Европе, а позже срежиссировал убийство самого Троцкого в Мексике. Потом этот Эйтингон имел отношение к известной лаборатории ядов в Кремле и другим внутренним делам, но пострадал от падения Берии. После многих лет лагерей он вернулся в Москву и работал скромным редактором издательства «Прогресс». Психоаналитик Макс Эйтингон, доверенное лицо Фрейда, был основателем и спонсором Берлинской психоаналитической поликлиники и президентом Международной психоаналитической ассоциации (1927–1933). Кузены были богаты благодаря Мотти Эйтингону, который владел ведущим меховым бизнесом в Соединенных Штатах, вывозившим пушнину из Советской России. В недавней книге на эту тему Мэри-Кей Уилмерс, родственница всех трех Эйтингонов, установила немало фактов об их общем участии в делах НКВД. Тем не менее она воздерживается от суждения об участии Макса Эйтингона в советской террористической деятельности в Европе[600].
Шпионскими историями движет сочетание денег с верой, корысти с подлинным идеологическим интересом. Накануне прихода Гитлера к власти у влиятельного берлинского еврея было достаточно причин для сотрудничества с Советами. В середине 1930‐х из Парижа один за другим исчезали белые генералы. Последним был Николай Скоблин, ранее организовавший похищение нескольких коллег. Следствию досталась только его жена, певица Надежда Плевицкая. Та дала смутные показания на друга семьи и, скорее всего, своего любовника, Эйтингона. Тот на суд не явился: в 1933 году он эмигрировал в Палестину. Об этом деле подробно рассказал Набоков в «Помощнике режиссера»: он с основанием считал Скоблина «тройным шпионом». Плевицкая все же была осуждена за участие в похищении. По словам Троцкого, «миллионы червонцев расходуются ежегодно на то, чтобы обеспечить безнаказанность сталинской мафии во Франции»[601]. Набоков глубже объяснял «вялость» французских спецслужб: русский террор представлялся им «своего рода занятным туземным обычаем, восточным дивом, процессом распада, без которого, пожалуй, лучше бы обойтись, да поди его упреди»[602].
В 2012 году израильские историки Изабелла Гинор и Гидеон Ремез опубликовали архивные исследования, которые добавляют интересные детали к истории Макса Эйтингона и его родственников[603]. У Макса, женатого на бывшей звезде Московского художественного театра, был пасынок, которого звали Юлий Харитон. Он получил докторскую степень по физике в Кембридже в 1928 году (платил за учебу отчим-психоаналитик), а потом вернулся в Россию. Благодаря неизменной поддержке со стороны менявшегося руководства НКВД, он пережил многочисленные чистки и в 1950‐х годах стал одним из создателей советской атомной бомбы. Между тем его отчим, Макс Эйтингон, эмигрировал в Палестину. Документы показывают, что там он финансировал местную компартию, перечислял деньги певице и парижскому агенту НКВД Надежде Плевицкой и участвовал в других секретных делах. Историки Гинор и Ремез считают, что Макс и его жена Мирра сотрудничали с НКВД, чтобы обеспечить жизнь и карьеру своего сына Юлия. С более общей точки зрения, эти находки преобразуют стереотипные истории «сталинских убийц» – фанатичных, бездушных людей с портупеями – в мозаичное переплетение полов и поколений, идеологий и личных интересов. Супруги, сыновья и дочери «агентов» играли в их подпольной деятельности амбивалентные роли жертв и бенефициаров, заложников и творцов собственной судьбы.
Бедная Зина
Письма Волковой ее отцу содержат удивительные откровения[604]. Зина – зрелая женщина, мать двоих детей, человек с богатым и тяжким политическим опытом – поклонялась отцу как революционеру, лидеру победоносного (пусть на время и искаженного) движения, которое изменило мир. Сверх того, она страдала от кровосмесительной страсти. На пике психического расстройства она была убеждена, что ее отец влюблен в нее; что эту эротическую связь с отцом им вместе приходилось скрывать от его жены, ее мачехи; что после лечения она воссоединится с отцом. В своих письмах Зина делилась этими чувствами с Троцким, а иногда даже с его женой. Стояли ли за этим воспоминания о реальных событиях в жизни Зины? Или они были чем-то вроде бреда?
Хотя «опасный метод» психоанализа учит нас, как трудны подобные вопросы, я полагаю, что ее идеи были симптомом психоза. Зина не жила с отцом в детстве. Из писем ясно, что это Троцкий послал ее на лечение в Берлин. Он нашел дочери нужного врача с помощью своего старого друга Раисы Эпштейн, русской жены Альфреда Адлера, через нее Троцкий перечислял деньги за лечение Зины. Еще одним посредником в отношениях с берлинскими медиками была немецкая социалистка А. И. Пфемферт, давний друг семьи Троцкого. В силу сложной симптоматики и популярности клиента выбрать врача было трудным делом. Им оказался Артур Кронфельд, опытный врач, герой Первой мировой войны, профессор Берлинского университета и практикующий психиатр с психоаналитическими интересами. Он держал в Берлине клинику, которая совмещала традиционные средства лечения с психоаналитическими. Помимо своей депрессии, Зина страдала туберкулезом, так что клиника Кронфельда подходила ей отлично. Кронфельд был знатоком и критиком психоанализа и написал несколько книг на эту тему (в России, например, его книга о Фрейде была переведена еще в 1913 году). Фрейд знал его, но отношения между ними не сложились; в одном письме он сообщал общему знакомому об «очень плохом характере» Кронфельда. Эрудит с необычным для психиатра интересом к философским аспектам психологии, Кронфельд одно время был близок к Адлеру. Активный член Социал-демократической партии Германии, он стал одним из основателей Института сексуальных наук, руководителем которого был знаменитый Магнус Гиршфельд. В качестве эксперта Кронфельд принимал участие в многочисленных судебных процессах. Однажды в Мюнхене он обследовал молодого Гитлера, а вообще специализировался на гомосексуалах, которых защищал от уголовного преследования, признавая их психически больными. Человек с большими политическими связями, Кронфельд интересовался революционной Россией и был, вероятно, рад помочь Троцкому. Но он не говорил по-русски, а Зина только учила немецкий, так что Кронфельд (вопреки тому, что мы видим в фильме «Зина») не мог сам быть ее аналитиком. У него в клинике работал врач, называвший себя психоаналитиком и «бегло говоривший по-русски»[605]. Она звала его доктор Май. Такое имя неизвестно истории психоанализа, и возможно, это был псевдоним. Факт состоит в том, что ее лечили не пульмонологи, а психиатры, называвшие свой метод лечения психоанализом. В той же клинике ей лечили и легкие, но не для этого туберкулезную больную отправили из солнечной Турции в дымный Берлин.
Если предположить, что идеи Зины отражали реальную историю соблазнения дочери отцом, а Троцкий пытался это утаить, трудно представить себе, чтобы он послал свою дочь тем самым людям, которые были специалистами именно в таких головоломках. Если бы он имел причину стыдиться своих действий, он старался бы скрыть их, а не провоцировать откровения на кушетке. В условиях, когда за опальным вождем русской революции, враждебно или сочувственно, следили миллионы, такие разоблачения могли погубить не только Троцкого-мужчину, но и лидера мировой революции. Практикующие психоаналитики говорят, что жертва реального инцеста редко сохраняет чувство любви к соблазнителю; почти неизбежно жертва чувствует гнев или страх. Но Зина любила отца, и она любила революцию.
В то время как Троцкий был сторонником радикальной, очень агрессивной версии Просвещения, Зина верила в инстинкты. Инстинкт – это память поколений, писала она, и самая мощная сила в жизни. Ее инстинктом была вера в отца, писала Зина. «Слепая сила инстинкта» накажет тех, кто не верит в нее, убеждала она Троцкого. Врачи не могли помочь ей, писала она; лишь авторитет отца поддерживал ее. Адресат этих писем пролил реки крови для того, чтобы ослабить или уничтожить власть человеческих инстинктов. Теперь Троцкому противостояла дочь, которая страдала от крайней нехватки рационального мышления. Вместо того чтобы воспользоваться помощью специалистов, она повторяла старые уроки реакционной философии – примерно такими должны были быть его мысли по прочтении этих писем. Мы не знаем ответов Троцкого; его письма к Зине исчезли в Берлине после ее гибели, может быть не случайно. Убеждения этого крайнего рационалиста потерпели практическое поражение сначала в его политической борьбе, а потом и в личной жизни. Со своей архаичной верой в инстинкты и всепоглощающей любовью к отцу Зина не приняла лечения, которое он выбрал для нее; не приняла его и Россия. Страна предпочла другого лидера, который поощрял нерассуждающую любовь и то, что позже назвали «культом личности»: любимый отец народа, который ведет к смерти. Зина тоже создала что-то вроде самодельного культа, и он тоже привел ее к смерти.
Принкипо
Итак, Зина была больна. Ее младшая сестра Нина умерла от туберкулеза как раз тогда, когда отец был сослан в Алма-Ату; ей было 26. Сестры были близки, и Зина часто думала, что Нину отравили. В январе 1928 года Троцкий был выслан из Москвы в Казахстан; через год его вывезли в Турцию. В это время, 15 октября 1928 года, Зина написала отцу из санатория под Москвой. Врачи нашли у нее инфильтрат в обоих легких в стадии рубцевания, но считали процесс благоприятным. Скоро ее выписали, запрещая только переутомление на работе. Как любой отец, Троцкий был обеспокоен. Однако ему удалось то, что при советской власти удавалось мало кому из отцов: лечить дочь за границей. Мотивируя свою просьбу медицинской необходимостью, Троцкий убедил власти выпустить Зину из России. Ей разрешили взять с собой одного члена семьи, и она выбрала сына, оставив дочь и мужа в СССР (муж потом был расстрелян, дочь выжила в казахстанской ссылке). Сам Троцкий был уже в Турции, и его слова весили очень мало. Я не знаю, как ему удалось вывезти дочь и внука. Возможно, кто-то из тех, кто принимал решения в Москве, продолжал симпатизировать Троцкому и его родным. Или наоборот: люди у власти наслаждались психологической пыткой. Лаокоону пришлось самому принимать решение, кого из детей и внуков попытаться оставить в живых, а кого даже и не пытаться.