Контекстуальный подход (contextual approach). Одна из лингвистических максим noscitur a sociis (слова должны рассматриваться в контексте) предписывает обращать внимание на другие слова в данном разделе или других разделах закона, а также оценивать рассматриваемое правоотношение с точки зрения других однородных законов. Это и есть руководящее правило контекстуального подхода – чтобы терминам были приданы те значения, которые будут понятны среднестатистическому англичанину в том контексте, в котором они использованы (данный подход близок по смыслу к систематическому способу толкования в российском праве). Обычно парламент помещает одни и те же термины в один и тот же контекст. И все же, не всегда очевидно, какое значение будет придано этим словам[419].
Целевой подход (purposive approach). В целевом подходе акцент ставится на намерение законодателя, суд уточняет законодательные акты, исходя из целей парламента. Но при этом суд осуществляет толкование в рамках стоящих перед самим судом целей. Именно в мотивах судейского целеполагания, в моральном и интеллектуальном качестве субъектов, ставящих задачи судейскому корпусу, различаются два принципиально противоположных типа судебных систем. Один тип системы охраняет интересы государственно-олигархической группы лиц, другой тип стремится быть последовательной в своей доктрине толкования, независимо от меняющихся политических режимов. Судьи, обслуживающие действующую исполнительную власть, будут использовать целевой подход для удержания экономических и политических статусов у конкретной группы лиц. Судьи, отстаивающие сложившуюся независимую доктрину толкования, будут служить сдержками и противовесами насаждению авторитаризма. Современная правовая реальность большинства государств не может быть оценена в однозначных выводах, и каждый судья является многогранной личностью, но компетентный наблюдатель безошибочно сможет назвать доминирующий тип судебной системы в каждом государстве.
Целевой подход критикуется противниками судейского нормотворчества, так как при применении целевого подхода судья фактически привлекается к законодательной деятельности, что нарушает не только доктрину разделения властей, но и пределы судейских полномочий. Например, в деле Steam Navigation Co. Ltd. v DTI [1974] союз «и» был заменен союзом «или» вследствие того, что суд признал ошибку в акте парламента и исправил ее[420]. Существо рассматриваемого подхода заключается в необходимости истолковать статуты в строгом соответствии с намерением парламента при их принятии. Если слова закона сами по себе точные и ясные, следует использовать данные слова в их обычном значении, слова сами по себе лучшим образом раскроют намерения законодателя. Только при наличии двусмысленностей и неясностей суд вправе использовать эффективные способы поиска действительного смысла текста о праве, «обдумывать его значение и дух», искать «причины, которые побудили законодателя принять данный акт»[421].
Критики данного подхода говорят, что он не в состоянии помочь выполнить задачу адекватного толкования законодательного акта, так как при толковании письменных документов, в том числе статутов, суд заботится установить не то, что законодатели хотели сказать, а то, что они действительно сказали[422]. Р. Кросс выразил полное согласие со словами лорда Скармана[423], который сказал, что суд не должен руководствоваться намерением парламента, но должен придерживаться текстов самих актов парламента. Аналогичную точку зрения занял лорд Рейд: «Мы часто говорим о том, что ищем намерения Парламента, но это утверждение не в полной мере справедливо. Мы ищем значение слов, которые Парламент употребил. Мы ищем не то, что Парламент имел в виду, но истинное значение того, что он сказал»[424].
Очевидно, что заявления судей, относящиеся к толкованию закона и уяснению намерений законодателя, не должны заменять собою толкование самого закона, и судам следует опасаться ошибок, интерпретируя статут так, как он был истолкован в прецеденте, вместо того, чтобы обратиться к непосредственному тексту акта. Не вызывает сомнения, что решение относительно смысла слов связывает нижестоящие суды при толковании тех же слов по аналогичным обстоятельствам, однако все, что в прецеденте не относится непосредственно к толкованию, может оказаться чрезвычайно полезным, но не должно освобождать судью от обязанности выносить независимое решение[425]. Суды не всегда придерживаются того намерения парламента, которое они установили в ходе разбирательства. Например, в делах Anisminic Ltd. v Foreign Compensation Commission (1969)[426], Fisher v Bell (1961)[427], Stock v Frank Jones (Tipton) Ltd. (1978)[428] суд счет намерения парламента незаконными и противоречащими принципам английского права, и на основании этого не применил положения статутов. Указанные решения подтверждают беспрецедентную степень полномочий, предоставленную судьям для поддержания должного уровня толкования, а также для того, чтобы они могли справиться с непредвиденными ситуациями[429].
Международный подход (international approach). Доктрина судебного толкования получила новый стимул развития в связи с принятием в 1998 г. Акта «О правах человека» (Human Rights
Act, 1998), который напрямую перенес стандарты Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод в контекст национального права Великобритании. Вступление в силу этого статута 02.10.2000 г. катализировало новую тенденцию в толковании закона судебными инстанциями. Обращает особое внимание наметившийся отход от устоявшихся представлений, в рамках которых судьи, по крайней мере, до вступления Великобритании в Европейское Экономическое Сообщество в 1973 г., делали акцент на законодательную прерогативу парламента и, как результат, на принимаемые им нормативные тексты. Если вторая половина XX в. демонстрировала закономерное возвышение роли актов парламента над судебными прецедентами, то XXI в. характеризуется возрастающей ролью внешних юридических стандартов в форме многосторонних договоров и, в особенности, правовых актов Евросоюза.
Правоприменители критикуют эту тенденцию, подчас отказываясь принимать внешние континентальные нормы как руководство к практической деятельности. Министр внутренних дел Великобритании Тереза Мэй недавно заявила, что намерена добиваться упразднения британского Акта «О правах человека», который в ее глазах препятствует эффективной борьбе с международным терроризмом и преступностью. Имеющий силу закона Акт «О правах человека» включил в себя положения Европейской конвенции о правах человека, сделав их юридически обязывающими в национальном пространстве. Однако, по мнению критиков этого закона, он нередко использовался юристами для защиты обвиняемых в террористической деятельности и противодействия их высылке из Великобритании. Британские консерваторы уже в течение нескольких лет обещают отменить или модифицировать закон с учетом нынешних реалий. Английские правоприменители столкнулись с ситуациями, когда они не могут депортировать людей, подозреваемых в терроризме. Позицию Мэй поддержал лидер консерваторов, премьер-министр Дэвид Кэмерон, который сообщил, что нынешнее правительство предлагает разработать вместо Акта «О правах человека» британский билль о правах, куда войдут основные положения о правах и свободах граждан.
Международный подход содержит открытую дихотомию – национальные законы большинства государств во второй половине XX в. установили примат международного права над национальным, однако, в XXI в. на фоне глобализационных процессов наметилось стремление многих государств защитить свои национальные пространства от экспансии транснациональных монополий и агрессивного поведения других государств.
Интерпретативный подход (interpretative approach) подразумевает, что в судебном решении при применении закона к конкретным правоотношениям интерпретатор, помимо применения прецедентов, правил, презумпций и других инструментов, выражает собственное намерение, реализует имманентные его личности цели. Именно личная нормативная система интерпретатора, включающая в себя правовые знания, оценки, представления, формирует характер решения по так называемым сложным делам. Правосознание судьи, личная убежденность, профессиональная деформация[430], внутренняя структура его аргументативной практики становятся основополагающими факторами при принятии решения.
Председатель Верховного суда Израиля Аарон Барак говорит о судье как «разумном лице» и его «разумном выборе», определяемом мировоззрением, различным житейским опытом, социальными принципами, неодинаковым пониманием своей функции. «Решающий компонент в определении разумности выбора – личный опыт судьи: его образование, его личность и его эмоциональность. Есть судьи, для которых определенный аргумент значит больше, чем для других судей. Есть судьи, которые настаивают на тяжком бремени доказывания, прежде чем отклонятся от существующего права, и судьи, довольствующиеся легким бременем доказывания при отклонении от существующего права. Есть судьи, которых больше впечатляют сочинения авторов, исследователей и других людей, и есть судьи, которых это впечатляет меньше. Каждый судья имеет комплексный житейский опыт, влияющий на его подход к жизни и поэтому также на его подход к праву»[431]