азгонишь стадо, передушишь слабых, особенно же ягнят. Конечно, если не бичем, то и не палкой же бить овцу. Палкой убьешь ее наповал. Палка пригодна разве для того, чтобы достать овцу, отодвигающуюся от стада, и придвинуть ее к прочим. Нужна палка пастухам для собственной опоры, главное же нужна против зверя хищника. Подгонять овцу не нужно, они и без того жмутся одна к другой, жмутся к самым ногам переднего пастуха. Да если бы гнать их, то не достигалась бы и цель пасения, — овцы не успевали бы насытиться. Зачем они хоть и медленно, но беспрерывно подвигаются вперед? А иначе такому огромному стаду нечего было бы есть, если б они стояли на одном месте, особенно всем задним рядам, кроме одного переднего. К тому ж и к водопою вовремя добрести нужно, и во двор овчий на ночь поспеть должно. А зачем это передний пастух беспрерывно покрикивает направо и налево, поглядывая на стадо, явное дело, во все ряды подает свой голос? Очевидно затем, чтобы все овцы, особенно же задние ряды, понурив к земле свои головы для щипания травы, для кормления себя, слышали по голосу пастуха, что не отстали от него, и чтобы знали, в какую сторону всем стадом направляться следует. Зачем это они так теснятся у самых ног пастуха-водителя, теснятся явно наперебой одна перед другой, как к родному отцу? Да затем, что он ведет их не по пыльной, не по гладкой, утоптанной, истравленной, загаженной, широкой большой дороге, а по самым тучным полянам, выбирая из них самые сочные зеленеющие, окидывая их по безбрежной дали своим разумно-человеческим взглядом и лучшие из них, в заботливости о пользе своего стада, разбирая, конечно, лучше и безошибочнее самих овец. Оттого овцы и следуют за ним без понукания бичом, оттого и теснятся у самых ног его. Овцы знают по опыту, что где ноги его ступают, там лучшая для них трава растет; что куда глаз его глядит и голос зовет, там они и пажить для себя обретут, и воду для утоления жажды встретят, и место для отдыха, и покой и безопасность найдут, потому что туда глядит, туда зовет и ведет их истинный их пастырь, их пастырь добрый. Попробуй же теперь чужой человек покричать на этих овец, что выйдет? Овцы, не узнавая чужого гласа, разбегутся, больше ничего.
Ясна ли теперь притча Христова? Повторим же ее, чтобы все тончайшие черты ее отпечатлелись в нашем сознании. Да тут же и прилагайте их к пастырству духовному. Аз есмь пастырь добрый. Овцы слушают гласа доброго пастыря, и он зовет своих овец по имени (каждую по особым кличкам) и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают его голоса. Кто пойдет за пастырем добрым, тот спасется, тот и войдет во двор овчий, и выйдет, и пажить найдет. Пастырь добрый приходит для того, чтобы овцы жизнь и средства для духовной жизни имели с избытком. А вор приходит только для того, чтобы украсть и попользоваться, чтоб убить и погубить. Пастырь добрый жизнь свою полагает за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит волка грядуща и оставляет овец и бежит; и волк расхищает овец и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах.
Не яснее ли для нас, не внушительнее ли будет теперь и основанное на букве и духе притчи Христовой, обращенное к нам, первоверховным по пастыреначальнике Христе пастырем Христовой Церкви, апостолом Петром прошение: пресвитеров, пастырей умоляю, как сопресвитер, сопастырь, как свидетель Христовым Страстем: пасите стадо Божие, какое у вас, какое вам Бог вручил, посещая его, епископствуя-надзирая за ним не принужденно и без принуждения, но охотно и богоугодно, из богоугождения, не скверностяжательно для гнусной корысти, но с готовностью, из усердия, и не как бы господствуя над клиром, над достоянием Божиим, но становясь образом, подавая пример стаду (см.: 1 Пет. 5, 1–3).
Боюсь дальше, как бы читая урок вам, юноши, не кинуть тяжелым камнем в себя самого и в свою братию, современное пастырство. Постараюсь, чтобы в дальнейшей речи моей к вам, юноши, самообличения, самобичевания было как можно меньше, а назидания, а разъяснения современного состояния и современных условий пастырства побольше. И знайте, что об условиях и обстоятельствах современного пастырства я буду говорить, заимствуя черты не из одного здешнего края, но отовсюду, насколько мне известно положение вещей, даже в несколько, быть может, преувеличенном ходячею молвою виде.
Новыми уставами наших духовно-учебных заведений разомкнута, однако же не снята задача, чтобы наши духовные воспитанники поступали на служение Церкви в священном сане или же в званиях церковно-служительских. В существе дела уничтожено только крепостное право, наследственное право закрепощения детей духовенства за служением исключительно только церковным. Но не снят с них нравственный долг свободно и благоохотно принимать на себя духовное звание. Почему весь строй наших учебных заведений и приспособлен к главной задаче: чтобы готовить в духовных воспитанниках не только благонадежных, благовоспитанных членов общества, но и образованных будущих пастырей, служителей Церкви.
Полагаю, что и вы, юноши, не отрицаете лежащий на вас нравственный долг послужить Церкви Божией, если Бог призовет; заметьте, долг справедливости. Вы думали, конечно, о том, что целые поколения ваших отцов и предков ели хлеб, жили, возможное на земле счастье свое находили, вас породили, умерли, которые умерли и костями своими полегли около Церкви. Все эти воспоминания в духовных питомцах нашего недавнего времени будили не только чувство долга пожить для Церкви, по примеру отцов и дедов, но и любовь к Церкви, теплую привязанность к наследственно-церковному званию и служению. Не знаю теперь, питаете ль вы в себе подобные чувства? Думаете ль вы о том, что долг платежом красен; что один из священнейших долгов — это послужить родителям в нашей возмужалости за то, что они служили нам в нашей детской немощи, в период роста и воспитания; что на вас лежит обязательство послужить, когда войдете в силы, вашей буквально матери Церкви, которая родила, вспоила, вскормила вас, и теперь воспитывает вас на служение ей, вашей матери, у престола Господня? Полагаю, что вы непременно питаете, и не многие из вас безусловно отгоняют от себя совершенно естественную мысль, что, быть может, и меня позовет Господь послужить Ему у порога церковного. Есть, конечно, между вами и такие, которые уже теперь совсем отгоняют прочь эту мысль; но об них речь впереди.
В прежнее время бывало, да и теперь без сомнения бывает, что духовные юноши, сидя за школьными скамьями, особенно перед выходом в свет, созидают в голове идеалы будущей своей жизни и деятельности. Эти идеалы бывали, и, конечно, не ошибемся, гадая, что и в ваших головах бывают именно двух родов: одни возвышенно-религиозные, другие жизненно-эстетические. Назовем их так, хотя эти последние, житейские идеалы иногда бывают и грубо-житейскими. У каждого юноши в голове, конечно, они смешиваются одни с другими в разной пропорции. Вот юноша, начитавшись св. Златоуста о высоте священства, напитавшись духом Христа, апостолов и святых отец и богословских уроков о том, каков должен быть пастырь Христов, мечтает, как это он, по мере сил своих, будет стремиться к осуществлению этого высокого идеала, как будет усердно молиться, постоянно поучать, — всегда в его мечтах не так холодно и небрежно, как мы, отцы ваши. А другой юноша, да и тот же самый, только в другую минуту, под другим настроением, строит воздушные замки о земном счастье, о подруге жизни, о голубином гнезде, о прелестном садике около него и других житейских прелестях и удобствах. Подумайте, сознайтесь сами себе, какие у кого идеалы преобладают. Это важно. Это непременно отразится в будущей вашей деятельности. Вообразим юношу, который, прося у архиерея священнического места, каковых ему предлагается немало, вдруг совершенно без стороннего вызова прибавляет довольно тяжеловесную речь: «Мне нужно такое место, где я мог бы хлеб сеять. Я люблю хлеб сеять»; который предложенное место принял было, затем скоро отказался совсем. Судите, какой идеал сидит у человека в голове?!
И вот наш мечтательный юноша стал пастырем Церкви, пастырем Христова стада. Я видел еще край, в котором и родился, я помню еще время, когда наши отцы-священники, уже учившиеся и кончившие курс в семинариях, жили еще жизнью своих духовных овец, почти тожественною, почти одинаковою, не в удалении от овец, а только чуть-чуть впереди их, как и следует пастырям. Проходили поприще жизни впереди своих овец, не иначе как по обычаям, преданиям и правилам святых отец; подавали свой священнический, духовно-пастырский голос овцам, в совершении Божиих служб, по преданиям и уставам святых отец, не мудрствуя лукаво, без этих поражающих сокращений богослужения, без суемудрия в измышлении богослужебных времен, например, без послаблений плотоугодию в измышлении неположенных всенощных или поздних утрень и т. п., без самоизмышленных напевов, напротив, зная и соблюдая множество напевов древних, которыми любили услаждать и себя, и пасомых. Проповедей по селам, правда, говорили мало. Не оправдываю, не восхваляю старое время в этом отношении, а нахожу только смягчающие обстоятельства в господстве панского права, в бедности, даже в голодании подавленного крепостным гнетом люда. Но при близости к жизни пасомых во всех ее проявлениях: в рождении, крещении, в венчании, в исповеди и причащении каждого прихожанина, непременно с семи лет, в личном погребении, не только отпетии, но и проводах и запечатании в могиле непременно каждого, тогдашний пастырь имел множество случаев и неотложных поводов сказать каждому и всем простое назидательное слово. Да тогда и вопиющих поводов поучить было мало. Тогда в помине не было этого повального нехождения в церковь, этого повального небытия у исповеди и причастия, повального нехоронения умерших. Умершего, которого не похоронил и не запечатал в могиле священник, стали бы видеть с ужасом в виде вампира, бродящего по ночам до пения петухов. Не было в народе следов явных поползновений к расшатанности нравов, к свальному греху, или шатаний из стороны в сторону в ереси и расколы. Не было кругом стада Христова этих хищных коварных волков, которые льстивыми словесы уловляют души неопытные в ереси тяжкие на вечную погибель. Оттого отцам нашим и бороться с этими душегубцами и душегубствами не приходилось. Вместе с овцами отцам нашим приводилось гнуться разве под тяжким гнетом панского произвола, или под ударами бича Божия, вроде французской руины или же первой холеры. Что же?! Тут у пастыря всегда находилось задушевное слово назидания, утешения, ободрения для духовных овец: «Что же, братцы, терпите, Бог велит терпеть, Бог наказывает за грехи, Бог накажет, Бог и утешит» и т. п. Простое было время. Доброе, старое время, где ты, где теперь?!