Что же? разве таланты, нам вверенные, по своей природе таковы, что не могут приносить более плода? — О, нет. Они способны возрастать, совершенствоваться, умножаться во сто, в тысячу раз, при посредстве правильной и усердной деятельности. Мы разумеем здесь те дары духовные, которые уделяются каждому христианину, — те расположения и силы к совершению добродетелей, которые сообщаются в Крещении, укрепляются другими Таинствами, охраняются, раскрываются и возгреваются добрым воспитанием, и которые способны тем более возрастать, чем более входим в лета зрелости, если только будем внимательны к своему делу душевному. Святые Таинства, как обильные источники благодатного орошения, всегда готовы развивать в семени новой жизни новые ростки.
Итак, ничто не может извинить нашей медленности, нашей лености в деле нашего собственного спасения. Но, заботясь о своем спасении, мы должны иметь в виду и спасение наших ближних. Чрез это вверенный нам от Бога талант тем более будет получать приращения, чем на большее число наших ближних будет простираться его употребление.
Внимательный к себе христианин много имеет средств в своем распоряжении, чтобы быть полезным для истинного блага других. Он может устранять препятствия, какие мир полагает им на пути добродетели, и может сам возбуждать своих ближних к добродетели.
Справедливо то, что порок, которому надлежало бы скрываться, любит слишком нагло выставлять себя и старается заразить тысячи, — тогда как добродетель, которая являет в себе столько привлекательного и достойного любви, ищет, напротив, сокровенности и избегает всякого вида публичности. Скромность есть одно из лучших ее свойств. Однако же нельзя не опасаться, чтобы эта скромность не переродилась в беспечность и леность. Считается добрым правилом: без неизбежной необходимости не вступать во вражду с миром; обыкновенно мы считаем за лучшее — если что слышим или видим дурного, пропускать без внимания, — коль скоро мы не убеждены совершенно, что наше вмешательство будет иметь добрые последствия. Отсюда происходит, что часто слышатся в обществе насмешки или лжеумствования на счет религии или нравственности христианской, — и мы не обращаем внимания на эти речи и не обличаем, чтобы не нарушить мира; невежество, легкомыслие, злоба изливаются в язвительных осуждениях священных предметов нашей веры, — а мы слышим это и как будто боимся показать себя разделяющими уважение к этим предметам и выступить их защитниками. Отсюда происходит и то, что часто сама религия подвергается несправедливому обличению в слабости и бессилии к защищению себя. Такой образ действования, очевидно, противен духу Евангельскому. Добродетели приличествует полное уважение и господство; все противное должному к ней уважению должно умолкнуть, и мы оскорбляем ее, когда осуждаем ее на такое уничижительное положение. Даже по изображению язычника, муж добродетельный одним своим появлением обезоруживает неистовствующую толпу, принуждает ее рассеяться, бежать со стыдом от лица его. Не тем ли с большею силою добродетель христианская, укрепляемая благодатию и тем сознанием, что она защищает дело самое благородное, — не тем ли более может посрамить своих врагов и уничтожить их? Урок, который может она дать, найдет себе подкрепление в совести обличаемого. Раз или два, может быть, он еще будет иметь наглость отражать такие вразумления: но наконец добродетель должна одержать верх. Но где в наши дни мы найдем, чтобы старый закоснелый грешник страшился произнести слово, которое может оскорбить нежный слух целомудрия? Где найдем, чтобы присутствие какого-нибудь лица, если только оно не пользуется особенным уважением по власти или высокому своему положению, удерживало от таких выражений, вредящих доброй нравственности или оскорбляющих религию? Где найдем ныне, чтобы поток вовсе неназидательной беседы пресекся, рассказ соблазнительной истории прервался, осуждение, клевета, злословие, насмешка замолкли, коль скоро является в среду беседующих мужественный ревнитель добродетели и веры?
Между тем Господь говорит: Кто не со Мною, тот против Меня (Мф. 12, 30). Этими словами осуждается всякий нейтралитет, каким мы обыкновенно в таких случаях хвалимся, и от нас требуется живое и деятельное споспешествование спасению наших ближних.
Мы должны но только заботиться об устранении препятствий на пути добродетели, но и с радостию пользоваться всяким случаем к созиданию спасения наших братий. А как много таких случаев представляется ежедневно, чтобы служить им в изъяснении истин и правил нашей веры, в рассеянии предубеждений против них, в сообщении им добрых нравственных советов, в кротком вразумлении, а более всего в предъявлении им доброго примера в своей жизни. О как блаженна та душа, которая не одна идет по пути к Царствию Небесному, но впереди себя посылает многих других, чтобы уготовали ей там обитель!
Вот как можно приумножать таланты, приобретая к пяти еще пять, к двум еще два, — если будем не только заботиться о собственном возрастании в добродетели, но и по мере сил содействовать спасению наших ближних. Господь с своей стороны требует от нас этого сугубого приращения и в притче своей показывает, как недостойно, и как неразумно поведение тех, которые упорствуют в исполнении этого требования.
Недостойно: послушайте, какое ужасное извинение представляет, и какое единственно находит возможным представить тот, кто противится этому требованию. Господи, говорит непотребный раб, ведях тя, яко жесток еси человек; жнеши, идеже не сеял еси, и собираеши, идеже не расточил еси… Се имаши твое (Мф. 25, 24–25). Другими словами это значит: я всегда считал тебя господином жестоким и несправедливым. Как бы в насмешку, ты предоставляешь мне достигать спасения такими средствами, какими нельзя его достигнуть; повелеваешь собирать жатву, не давши необходимых для того средств; требуешь от меня большего, нежели сколько даешь. Возьми свое обратно, и распоряжайся им по своему усмотрению… Какая ужасная хула против своего Благодетеля!
Сколько богохульным представляется такое извинение, столько же, или еще более, оно неразумно: потому что отрицаясь с таким прекословием служить Богу и отдавая себя на служение миру, непотребный раб действительно поступает на служение такому господину, который жнет, идеже не сеял, собирает, идеже не расточал. Действительно, мир требует от нас сил и способностей, которыя не он дал нам; требует, чтобы употребляли мы все время на его дела, тогда как он не может нам подарить ни одной минуты от себя; требует пожертвования здоровьем и силами телесными, которые не от него сообщаются нам и которых не может возвратить нам; требует на служение себе наш ум, сердце, волю, чтобы растлить и погубить их.
Поспешим освободить себя от такого тяжкого ига и предать себя на служение Единому Богу Спасителю нашему и вместе делу спасения наших братий о Христе Иисусе. — Аминь.
Св. прав. Иоанн Кронштадтский (по св. евангелисту Матфею)
Вы слышали, возлюбленные братья, из ныне чтенного Евангелия притчу Спасителя о талантах? Притча эта весьма поучительна. Всем нужно знать ее значение и помнить ее всегда. Приклоните ваш слух. Вот ее значение.
В ней говорится о рабах, которым господин, отправляющийся в дальнюю сторону, поручил свое имение: одному дал пять талантов, другому — два, третьему — один — каждому по его силам (см.: Мф. 25, 14–30). Заметьте: эти рабы — мы, люди. Этот господин есть Господь наш Иисус Христос, Творец наш, Раздаятель талантов, вознесшийся от нас на небо, седящий одесную Отца и опять имеющий прийти на землю судить живых и мертвых. Имение, или таланты, — это душевные силы и способности, равно и телесные силы, которые дал нам Бог и коими в этом веке мы все делаем, которые пускаем как бы в оборот и посредством коих по мере своего умения и усердия умножаем свое духовное богатство. Под талантами следует разуметь и то служение в обществе, какое каждому Бог вверил, смотря по его способностям, или то материальное богатство, какое кто имеет.
По смыслу притчи, кто больше талантов получил от Господа, тот, естественно, больше должен сделать добра для ближних, больше должен усовершенствовать себя в настоящей жизни для жизни будущей, а кто — меньше, с того меньше потребуют и отчета. С обыкновенного человека потребуют, добросовестно ли он трудился и вел дела свои; богатый не составил ли себе богатства обманом, хитростью, происками или играми, процентами, жил ли сам и воспитал ли детей своих в страхе Божием, исполнял ли христианский долг молитвы, освящался ли таинствами, подавал ли милостыню? Всякий свое бремя понесет. Со священника потребуют отчета в служении, учении и жизни: научил ли он вере и доброй жизни своих пасомых, воспитал ли он их для вечной жизни?
Но послушайте дальше притчи. Получивший от господина пять талантов (вес серебра) пошел, стал трудиться и приобрел на них еще пять талантов; получивший два приобрел другие два, а получивший один взял да и зарыл талант своего господина в земле, т. е. всю жизнь прожил в безрассудной, непростительной лености: ел, пил, веселился, обогащался всеми возможными средствами, чтобы только весело жить здесь, а о той жизни, о вере, о молитве, о добрых делах не заботился. Ясно, что талант его зарыт в землю, так как таланты наши, т. е. наше сердце, наши умственные способности не земное сокровище, а духовное, и не в земле им лежать, не на земные только дела употреблять, а при помощи их нам надобно навыкнуть небесным, святым нравам и стяжать вечную жизнь. Не скрывайте себе сокровищ на земли, идеже червь и тля тлит, — говорит Господь, — и идеже татие подкопывают и крадут; скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут (Мф. 6, 19–20) (т. е. делайте добрые дела не для земли и земных, житейских выгод, а для неба, для Бога, для вечности).