завистию диаволею грех в мир вниде (Прем. 2, 24); будь ко всякому доброжелателен. Если ушел путем вражды и гнева — воротись и стань на путь кротости и любви. Помни, что ненавидяй брата своего, человекоубийца есть (1 Ин. 3, 15); или удалился ты от Бога чревоугодием и распутством — воротись и стань на путь умеренности и целомудрия и помни всегда для руководства в жизни слова Спасителя: внемлите себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печалми житейскими (Лк. 21, 34) и слова покаявшегося блудного сына: согрешили мы перед Тобою и уже недостойны называться Твоими сынами; прими нас хоть как наемников — и Он верно примет нас, как детей. Аминь.
Митр. Антоний (Храповицкий)
Эта притча, может быть, наиболее известна, и потому мы напомним лишь некоторые мысли, которые она в нас вызывала. Притча отмечает постепенность внедрения пороков. Им противостоит добро, виденное человеком в своей жизни, и если бы не это препятствие, то порок внедрялся бы в человека и в общество с быстротой брошенного камня и изуродовал бы его и окружающих. Блудный сын не погиб, — в себя пришел. Поводом к раскаянию послужил голод. Это — драма повторяющаяся всегда и в наши времена. Голод и нужда — это повод к покаянию, первый толчок; добрые воспоминания — указывают путь покаяния. Блудный сын едва ли бы покаялся, если бы не вспомнил добро, которое он прежде видел. Это надо помнить всегда и надо помогать друг другу, чтобы у людей были воспоминания добра; помогать и внутренне и внешне.
Путь покаяния и возвращения к добру — путь далекий. Его можно пройти лишь с искренним чувством. Но помните, что идущего видит издалека его Отец, и возвращающийся «мил ему был».
Слова блудного сына, обращенные к Отцу, — это обстановка спасения: порочное само приговаривает себя к наказанию, само осуждает себя и наказание признает заслуженным и справедливым. Неужели, скажут, он не понимал, что это было бы жестоко со стороны Отца — взять сына в число наемников. Нет, он не считал Отца жестоким, но наказание почитал справедливым и заслуженным — таково всегда всецелое покаяние, и в ответ на него Отец одевает его в первую, или прежнюю, одежду.
Покаяние есть надежное и прочное условие возрождения. В покаянии есть горечь, но есть и элемент радости, ибо за покаянием стучится в сердце и надежда. Но покаяние наступает постепенно, и путь возвращения не близкий. Редко сразу прекращаются пороки. У отступивших от Бога есть голод духовный, но есть и грубость души, и избалованность сердца.
Страдания и голод, говорим, есть первое средство к возрождению. Но и помимо них могут наступить покаяние и умиление: вспомните Закхея, который, не нуждою гонимый, с такою искренностью и силой отдался покаянию и умилению, что стяжал спасение себе и дому своему.
Свт. Николай Сербский
Бескрайняя любовь Божия к людям являет себя в величайшем терпении, в величайшем прощении и в величайшей радости. Такая любовь на земле может быть уподоблена только любви материнской. Кто имеет большее терпение по отношению к какому бы то ни было живому творению на земле, чем мать ко своему чаду? Чье прощение превосходит материнское? Чьи очи так плачут от радости над исправившимся грешником, как очи матери над исправившимся чадом своим? Материнскую любовь на земле, с тех пор как существует земля, превзошел лишь Господь наш Иисус Христос Своею любовью к роду человеческому. Его терпение простерлось до страшных мук на Кресте; Его прощение изливалось из сердца и уст Его даже и с самого Креста; Его радость о покаявшихся была единственною радостью, озарявшею Его мученическую душу в течение всей жизни на земле. Только любовь Божественная превосходит любовь материнскую. Только Бог любит нас более, нежели мать; только Он проявляет по отношению к нам больше терпения, нежели мать; только Он прощает нам больше, нежели мать; и только Он радуется нашему исправлению более, нежели мать.
У кого нет терпения к нам, когда мы грешим, тот не любит нас. Не любит нас и тот, кто не прощает нас, когда мы каемся во грехах. А менее всего любит нас тот, кто не радуется нашему исправлению.
Терпение, прощение и радость суть три главные особенности Божественной любви. Сии суть особенности и всякой истинной любви — если вообще существует какая-либо иная любовь, кроме Божественной! Любовь без этих трех особенностей — не любовь. И если ты что-либо иное назовешь любовью, это то же самое, что козу или свинью назвать овцою.
В притче о блудном сыне Господь наш Иисус Христос представил пред нас икону истинной, Божественной любви, столь ясно написанную, что она трепещет пред нами живо, как этот мир, когда его после ночной тьмы осияет солнце. Две тысячи лет не бледнеют краски на иконе сей, и никогда не побледнеют, пока существуют люди на земле и любовь Божия к людям. Напротив, чем люди грешнее, тем живее, яснее, новее выглядит икона сия.
У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. Что может быть проще этого драматичного начала притчи? А какие судьбы скрываются под сею простотою! Под именем человека скрывается Бог, а под именем двух сынов — человек праведный и человек грешный, или все праведники и все грешники. Человек праведный старше человека грешного; ибо Бог в начале сотворил человека праведного, который затем сам сделал себя человеком грешным. Грешник требует раздела — раздела и с Богом, и с братом-праведником.
Также под двумя сынами подразумевается двойственность природы в одном и том же человеке: одна природа жаждет Бога, а другая влечет ко греху. Одна природа подвигает человека жить по закону Божию, по закону ума, как говорит апостол, а другая — по закону плоти (ср.: Рим. 7, 22–23). Духовный человек и плотской человек — сии суть два человека в одном и том же человеке. Духовный человек не может представить своей жизни отдельно от Бога, в то время как плотской человек полагает, что его жизнь только начинается разделением с Богом. Духовный человек — старший, плотской — младший. И по самому происхождению духовный человек старше, ибо рассказывается, как сперва Бог сказал: сотворим человека по образу Нашему (Быт. 1, 26), образ же Божий — духовной природы, а не плотской; и затем создал человеческую плоть из праха земного (см.: Быт. 2, 7), в который вдунул предварительно сотворенный образ Свой, то есть духовного человека. Конечно, плоть человеческая, какою ее создал Бог, ни в чем не была грешною, хотя и была сотворена из праха земного. Но ею человек был приведен ко греху. И Ева была младше Адама. Она, созданная из плоти Адама, чрез желание плоти своей нарушила заповедь Божию и впала в искушение, и падением своим отделилась от Бога, а умом своим пошла в дальнюю сторону — в царство диавола.
Дай мне следующую мне часть имения. Так говорит грешник Богу. А что из принадлежащего человеку не принадлежит Богу? Прах; и ничто, кроме праха. Правда, и прах сотворен Богом, но прах не принадлежит существу Божию. И посему человек только прах может назвать своим; все прочее — Божие, все прочее принадлежит Богу. Пока человек не отделился от Бога, все Божие — и его. Как и сказал Бог: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое. Как и человек в этом случае может сказать: Все, что имеет Отец, есть Мое (ср.: Ин. 16, 15). Однако, когда человек желает отделиться от Бога и требует свою часть неизмеримого имения Божия, Бог может дать Ему ничто — и пребудет праведен. Ибо человек без Бога — ничто, и все его имение — ничто. Дав же ему прах, т. е. одно тело без духа, без души и без каких бы то ни было духовных даров, Бог все-таки дал более, нежели следует человеку; и дал ему это не по правде, а по милости. Но поскольку милость Божия несравнимо больше, чем милость матери к своему чаду, то Бог дает Своему грешному сыну и нечто большее, нежели прах. А именно, наряду с телом, Он оставляет ему в теле душу, как и у животных, и, сверх всего того, оставляет ему и немногое из духовных даров: немного разума, совести, стремления к добру — лишь одну искру, чтобы только не отпускать его совсем как животное, равное другим животным.
И отец разделил им имение. Старший сын остался с отцом, дабы и далее пользоваться всем отцовским имением, а младший по прошествии немногих, дней… собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Не скрывается ли за сими словами — по прошествии немногих дней — тайна кратковременного пребывания Адама в Раю? Совершив грех, Адам тем самым потребовал и добился раздела с Богом. Отделившись от Бога, он увидел наготу свою, т. е. увидел: без Бога он — ничто. И Бог, по милости Своей, не отпустил его нагим, но сделал ему одежды — в соответствии с его умалившимся ростом; одел его в те одежды и отпустил (см.: Быт. 3, 21). Прах ты и в прах возвратишься, — говорит Бог Адаму. А это означает: «Твоим, в лучшем случае, является только прах, все прочее есть Мое. Ты требовал следующую тебе часть, Я тебе ее даю; но, чтобы ты мог жить и быть хотя бы тенью того, чем ты был доныне, Я даю тебе и более: даю тебе одну искру Своего Божественного достоинства».
Произошедшее с Адамом повторялось и повторяется с миллионами сынов Адамовых, которые грехом отделились от Бога и со своим имением пошли в дальнюю сторону. Бог никого не принуждает оставаться с Ним, ибо Бог сотворил человека свободным и, будучи верен Самому Себе, никогда не желает побеждать сей человеческой свободы.
А что делает безумный грешник, когда отделится от Бога? Младший сын пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Это сделал не только один грешник; это сделал не только младший сын отца сего; это делает всякий человек, когда отделится от Бога, всякий без исключения.