«Миджи шестнадцать, – холодно отрезала мать. – Заруби себе это на носу». И это у нее прозвучало не менее внушительно, чем у остальных матерей.
В течение всего моего детства мужчины оставались для меня тайной. Впрочем, этот вопрос меня тогда очень мало интересовал. Да, о них повествовалось во многих историях Эпохи до Начала Времен, да и девчонки из нашего Певческого Круга частенько болтали о них. Но самих их я видела очень редко. Однако, когда я начала входить в возраст, я стала замечать их мельком брошенные на меня взгляды с околицы Круга. И все же ни один из них не приходил в деревню. Летом, когда Хромой с Речной заводи соскучится по Садне, он придет за ней. Но он не войдет в деревню и не станет прятаться в кустах, чтобы его не приняли за чужого и не закидали камнями, нет – он выйдет на вершину холма неподалеку, чтобы все видели, кто пришел, и начнет петь. Дочки тетушки Садне Хиуру и Дисду рассказывали мне, что их мать нашла Хромого, когда «пошла охотиться» в самый первый раз, и с тех пор не знала больше ни одного мужчины.
А еще она рассказывала им, что первым у нее родился мальчик, но она его сразу утопила, потому что не хотела растить его ради того, чтобы потом самой же его заставить покинуть себя навсегда. Честно говоря, и их, и меня эта история ужасала, несмотря на то что мы знали, что такое бывает сплошь и рядом. В одной из историй, которые нам рассказывали, такой утопленный младенец вырос под водой, и однажды, когда его мать пришла купаться в реке, он обнял ее и потянул за собой в воду, чтобы она тоже утонула. Но ей удалось спастись.
В любом случае, после того как Хромой с Речной заводи дня два побродит по холмам, распевая протяжные длинные песни, то расплетая, то заплетая свои длинные, черные, глянцевые на солнце волосы, тетушка Садне обязательно уйдет с ним на пару ночей и вернется с совершенно обалдевшими глазами и заплетающейся походкой.
Тетушка Нойит объяснила мне как-то, что песни у Хромого с Речной заводи – магические; но они не из обычной плохой магии, а сродни великим добрым заклинаниям. Тетушка Садне никогда не умела сопротивляться магии этих заклинаний. «Но он даже и вполовину не так красив, как некоторые из тех мужчин, с которыми я была», – призналась мне Нойит и улыбнулась своим воспоминаниям, а глаза ее странно замерцали.
Мне очень нравилось все, что ели у нас в Круге, но мама говорила, что в обычный дневной рацион аборигенов входит слишком мало жиров, и считала, что именно этим объясняется несколько запоздалое наступление у них пубертатного периода. Менструация у девочек здесь начиналась не раньше пятнадцати лет, а мальчики мужали и того позже. Но зато уже с первейших проявлений у них чисто мужских признаков женщины начинали их сторониться и косо поглядывать. Так случилось и с Родни. Первой выступила вечно прокисшая тетушка Хедими, за ней подхватила тетушка Нойит, а там, глядишь, даже тетушка Садне присоединилась к их негодующему хору. А когда он пытался хоть спросить, почему все к нему так переменились, его резко обрывали. А тетушка Днеми с такой злобой заорала на него: «Как ты смеешь играть с детьми?!» – что он вернулся домой в слезах. А ведь ему тогда не было еще и четырнадцати.
Лучшей моей подругой была дочка тетушки Садне Хиуру. Однажды ее старшая сестра Дисду, которая в то время уже была в Певческом Круге, пришла ко мне и очень серьезно сказала: «Родни очень красивый». Я, конечно, с гордостью согласилась с ней.
– Он очень большой и очень сильный, – продолжала она. – Он сильнее, чем я.
И я вновь, ужасно гордясь своим братом, это подтвердила, но все же потихоньку стала от нее отодвигаться.
– Но я же не говорю заклинаний. Это не магия, Ясна! – вспыхнула она.
– Нет, это магия! Магия! Я все твоей маме скажу!
Дисду отрицательно покачала головой:
– Я пытаюсь говорить только правду. И если мой страх породил твой страх, то я в этом не виновата. Так и должно быть. Мы говорили об этом в Певческом Круге, и мне это не понравилось.
Да, я понимала, что она говорит правду. Она была самой тихой и воспитанной девочкой среди нас.
– Я хотела бы, чтобы он оставался ребенком, – прошептала она. – И чтобы я тоже осталась ребенком навсегда. Но у нас этого не получится.
– Конечно, ведь в конце концов ты закончишь тем, что станешь старой маразматичкой, дура! – крикнула я и убежала от нее. А потом пошла в свое тайное место у реки и уселась, чтобы нареветься всласть. Затем достала из душехранительницы свои драгоценности, среди которых был и подаренный мне Родни кристалл. Он был очень красивый: сверху абсолютно прозрачный и дымчато-багровый снизу. Теперь уже об этом можно рассказать. Я долго любовалась этой своей святыней, а затем откопала под большим валуном ямку, оторвала от своей любимой юбки лоскуток (Хиуру сама спряла для нее нитки и связала ее), завернула в нее кристалл и зарыла его там, закидав могилку сверху опавшими листьями. Лоскут я выдрала прямо спереди, чтобы сразу все увидели. Я еще долго там просидела, а когда вернулась домой, даже словом не обмолвилась о разговоре с Дисду. Родни тоже промолчал, зато мама ужасно всполошилась:
– Что ты сотворила со своей юбкой, Ясна?
Я лишь слегка подняла голову, но продолжала безмолвствовать. А она продолжала говорить, спрашивать о чем-то, но потом наконец тоже замолчала. Выходит, она все же научилась не заговаривать с личностью, которая предпочитает безмолвствовать.
У Родни не было близкого задушевного друга, и он все реже и реже играл даже с двумя близкими ему по возрасту ребятами: тихим, скромным Эднеде (который, кстати, был года на два его старше) и Битом, который, несмотря на свои одиннадцать, был их главным заводилой. Все трое время от времени куда-то уходили, и, честно говоря, я этому только радовалась, потому что терпеть не могла Бита. Стоило нам с Хиуру заняться упражнением на осознавание и достичь необходимого сосредоточения, как этот остолоп тут же с диким воплем выскакивал откуда-нибудь и начинал носиться вокруг нас, выкрикивая всякие гадости. Он не выносил, если рядом с ним хоть кто-то безмолвствовал, словно чужое молчание уязвляло его. Его обучала мать, Хедими, но ей было далеко до Садне и Нойит, как в умении петь, так и в даре рассказывать истории. А Бит был слишком большой непоседа, чтобы вслушиваться в слова чужих матерей. Да он просто видеть не мог, как мы с Хиуру безмолвствуя гуляем или постигаем осознание. Ему обязательно нужно было привязаться и довести нас до полного умопомрачения, и лишь когда мы все же сдавались и говорили ему, чтобы он убирался отсюда, он довольно скалился: «Все девчонки – дуры!»
Но все же я спросила как-то у Родни, куда это они втроем ходят. На это он лишь насупился и бросил:
– Мужские дела.
– Это как?
– Практикуемся.
– В чем? В обретении осознавания?
Он как-то запнулся и выдавил из себя:
– Нет.
– Но в чем тогда вы практикуетесь?
– Мышцы качаем. Чтобы быть сильными. Для Дома юношей, – угрюмо пояснил он. А затем вытащил из-под своего матраса спрятанный там нож и протянул его мне. – Гляди! Эднеде сказал, что без ножа там просто пропадешь. Любой тебя обидит. Разве не красивый?
Нож был металлическим, и металл этот был откован еще древними людьми. Он был длинный и узкий, словно тростниковый лист, и заточен с обеих сторон. А на рукоять был насажен кусочек обтесанного кремнем дерева, чтобы защитить руку от случайной раны.
– Я нашел его в заброшенном доме одного мужчины, – сообщил он и добавил: – А рукоятку я сделал сам. – И нежно погладил ладонью свое сокровище, которое и не подумал спрятать в душехранительнице.
– А что ты собираешься с ним делать? – спросила я, гадая, для чего этот нож заточен с обеих сторон. Зачем вообще нож, которым так легко порезаться, – рука соскользнула и…
– Защищаться от тех, кто нападет.
– А где этот заброшенный дом?
– По пути к Скалистому пику.
– А можно и мне с тобой как-нибудь туда сходить?
– Нет, – сказал он, как отрезал.
– А что случилось с этим мужчиной? Он что, умер?
– Мы нашли неподалеку в реке череп. Думаю, он поскользнулся и утонул.
Он сказал это как-то особо грустно и очень по-взрослому. И это был уже не тот Родни, которого я так хорошо знала. Вот так. Пришла убедиться, что он еще прежний, а ушла от него еще более озадаченной. Тогда я спросила у матери:
– А что они делают в Домах юношей?
– Инициация. Имитация естественного отбора, – почему-то на своем, а не на моем языке ответила она. И тон у нее был очень странный. Я на тот момент уже почти полностью позабыла хайнский и не поняла ни единого слова, но тон, которым она это произнесла, почему-то очень напугал меня. А затем, уже к полному своему ужасу, я увидела, что она беззвучно плачет. – Нам нужно уехать, Ясность, – сказала она, даже не заметив, что все еще говорит по-хайнски. – Ведь на это нет никаких запретов, правда? Женщины часто переезжают туда, куда им нравится. Ведь это же никого не касается. Здесь никого ничего не касается… Кроме одного: мальчишек надо вышвырнуть из деревни, и точка!
Большее из того, что она сказала, я все же поняла, но попросила ее объяснить мне еще раз, но уже на моем языке. Выслушав ее, я только пожала плечами: куда бы мы ни переехали, Родни останется таким же большим и сильным.
– Тогда мы улетим отсюда! Вернемся на корабль! – выпалила она в сердцах.
Я просто повернулась и ушла. Но с этого дня я больше ее не боялась: она никогда не применит свою магию против меня. Мать обладает огромной властью, но в этом нет ничего противоестественного, если только она не использует ее во зло душе своего ребенка.
И Родни тоже больше ее не боялся. Теперь он обладал своей собственной магией. И когда она сообщила ему о своем намерении улететь, он сумел отговорить ее. Он сказал ей, что сам хочет попасть в Дом юношей и что уже год только об этом и мечтает. Он больше не принадлежит к миру Круга Тетушек: он не женщина, не девушка и не малое дитя. Он хочет жить со своими ровесниками. Старший брат Бита Йит уже вошел в Дом юношей Территории Четырех Рек и обещал, что присмотрит, чтоб новичков не обижали. Да и Эднеде уже тоже созрел для ухода. А недавно Родни, Эднеде и Бит удостоились разговора с несколькими мужчинами. И оказалось, что мужчины здесь вовсе не такие уж невежественные психи, как рассказывала ему прежде мать. Они не любят много гово