Известный пианист Готфрид Гальстон сыграл на своем концерте траурный марш Шопена и был оштрафован на 100 рублей «за публичную демонстрацию своего преклонения перед памятью умершего писателя».
На выпущенные в ноябре 1910 года открытки с изображением Л. Н. Толстого, наложили арест и запретили их продажу как «призывающих к протесту и антиправительственным выступлениям».
Костромская газета «Северная заря» вышла с большим портретом Толстого в траурной рамке на первой странице. Полиция вторглась в типографию, уничтожила тираж, на издателя наложили солидный штраф, редактора посадили на три месяца в тюрьму, а газета была закрыта.
Известный ялтинский книготорговец И. А. Синани, узнав о смерти Толстого, в витрине своего магазина организовал выставку, посвященную памяти Льва Николаевича. Приехала полиция и потребовала закрыть ее. Синани занавесил окно. Но спустя время пошли упреки в адрес полиции, и полицмейстер снова посетил магазин с требованием открыть выставку, «дабы прекратить ненужные толки». На что владелец ответил: «Ничего менять не буду. Отмечаю смерть Толстого завешенным окном». И целых десять дней окно было закрыто.
В Москве и других крупных городах жандармы жестоко расправлялись с попытками демонстраций, арестовывали людей, отбирали портреты писателя, конфисковывали газеты с заметками о Льве Николаевиче.
Полиция и власти не могли справиться с народным желанием почтить память Льва Николаевича Толстого. Церковь всячески старалась выразить свою неприязнь к писателю. В селе Тазове Курской губернии расписали церковную стену на тему «Лев Толстой горит в аду». Изображение графа помещали на утюгах, чтобы постоянно «жарился» и каждый мог в него плюнуть.
А пока бушевали страсти, Льва Николаевича похоронили. Похоронили просто, в самом дешевом простеньком желтом гробу, в могиле без креста и ограды, как он хотел. «Все свершилось просто, но было в этой простоте что-то более сильное, чем волнения и шум многотысячных толп на иных погребениях… похороны Толстого в лесу, в уголку “Графского заказа”… были достойны Толстого… Или вернее: были достойны России…»[20]
На церемонию собралось несколько тысяч человек, это ничтожно мало для такой большой страны. Но власти постарались, чтобы похороны Толстого не стали всенародным событием. У самого дома люди рвутся как можно ближе к гробу. Родные просят время, чтобы проститься с покойным. Стоит длинная-длинная очередь, в которой смешаны люди абсолютно различных сословий, в этот день они едины. Для прощания мало времени, нельзя задержаться, остановиться, задуматься. «…Это – Толстой, это – человек, который магической силой своего слова, своей мысли, своей воли властвовал над душой своего века. Это – выразитель дум и сомнений не одного поколения, не одной страны, даже не одной культуры, но всего человечества нашего времени. Здесь он лежит, свершив свой подвиг и завещав людям еще много столетий вникать в брошенные им слова, вскрывать их тайный смысл, на который он успел лишь намекнуть…»[21]
Могила Толстого прячется довольно далеко в лесу, от Ясной Поляны до нее неблизкий путь по темной дубовой алее, в конце которой обрыв. И на краю его скромный холмик, украшенный еловыми ветками. Здесь и похоронен всемирно известный писатель Лев Николаевич Толстой. Он любил это место, оно связано с легендой из детства – здесь старший брат Льва Николаевича Николенька зарыл ту самую зеленую палочку, которую если найти, то на земле исчезнут страдания, беды, несправедливость. Здесь Толстой и завещал себя похоронить. Он считал, что человеческое тело теряет всякую важность после смерти и не имеет смысла придавать значение обрядам и церемониям. «И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды, написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».
На этом можно было бы и закончить, но мне хочется еще немного задержаться – сфокусировать внимание на последних абзацах, в которых сконцентрированы мысли о Боге, о смерти и жизни, а самое главное в них – сам Толстой.
Илья Львович привез однажды ко Льву Николаевичу своего приятеля, фотографа Протасевича. Считая, очевидно, что с Толстым нужно вести беседу на высокие темы, он задал Льву Николаевичу такой вопрос: – Скажите, Лев Николаевич, есть бог или нет? Лев Николаевич помолчал и спросил его: – Вы видали когда-нибудь микроскоп? – Видал. – Что же вы в нем видели? – Видел в капле воды инфузории. – Что, если бы одну из этих козявок спросили, – сказал Лев Николаевич, – есть в Калуге фотограф Протасевич? Что бы она на это ответила?
Толстой верил в бессмертие и в бесконечность жизни, но на слова Софьи Андреевны, что «смерть лучше скучной старости» он восклицал: «Нет, надо жить, жизнь так прекрасна».
Всё.
Штрихи к портрету
Толстой – это целый мир.
Мы завершили предыдущую главу на трагической ноте, но расставаться с героями книги таким образом не хотелось бы, да и не все еще сказано. Добавить можно многое, Лев Николаевич «многотомен», как и его произведения, но давайте обратим внимание на якобы обыденные вещи – гардероб, язык семьи, здоровье автора и его маленькие советы на разные случаи жизни. Это не только познавательно, это добавит к портрету Толстого недостающие штрихи.
Гардероб Толстого
Наверное, стоит объяснить, почему эта вроде бы незначительная тема вынесена отдельно. Лев Николаевич был человеком дворянского происхождения, но отвергал роскошь и богатство. Кроме того, и это самое главное, в душе у него, как и у любого человека, сосуществовали ангелы и демоны, соблазны и достоинства, противоречия и принципы. И для того, чтобы попытаться понять Толстого, его жизнь и произведения, важна любая мелочь. А гардероб не такая уж и мелочь…
Мы с вами заглянем в мемориальный дом Льва Толстого, где сохранились многие его вещи.
Лев Николаевич во времена своей бурной молодости любил хорошо одеваться и придерживался понятия comme il faut. Более того, именно Толстой ввел в русскую литературу понятие «комильфо» (загляните в повесть «Юность»). Например, когда Лев Толстой видел человека без перчаток, он смотрел с брезгливостью на мужчину, посмевшего нарушить столь важное для него правило. Граф старался быть подтянутым, уделял много внимания внешности и одежде. Когда Толстой в 50-е годы жил в Санкт-Петербурге, он одевался у известного французского портного Шармера. В его гардеробе имелось элегантное шармеровское пальто. Да, к середине 70-х годов, когда менялось мировоззрение Толстого, одеваться он стал проще, но всегда помнил, что он аристократ.
Для справки отмечу, что рост писателя составлял 182 см, в старости – 176 см, обувь – 42 размера. Многие вещи, если не большинство, сшила Льву Николаевичу его жена, Софья Андреевна, которая была искусной мастерицей.
Значительную часть гардероба занимали блузы светлых оттенков из различных материалов – фланель, хлопок, дорогой шелк-сырец. На его рубашках, которые впоследствии назовут «толстовками» (да-да, модные ныне толстовки), были специальные кармашки, например, для карандаша и маленькой записной книжки. Когда Толстой в последние годы вел «Дневник для одного себя», то любил писать карандашом, подвешенным через петельку на холщовой нитке. Он никогда не переставал писать.
По утрам в домашней обстановке Лев Толстой носил халаты. А так как дом топили через день, ибо писатель не любил жары, то там всегда было прохладно и температура не поднималась выше 18 градусов. Поэтому Софья Андреевна сшила мужу синий халат на гагачьем пуху. Как женщина хозяйственная и экономная, пух она взяла из ненужных старых детских одеял.
По рассказам одного художника, глубокой осенью Лев Николаевич позвал его с собой на прогулку до соседнего имения. Толстой оделся крайне легко – брюки, рубаха и вязаная кофта. Художник закутался в шубу. Но граф ходил так быстро, что не замерз, а вот художнику пришлось серьезно попотеть. На обратном пути Лев Николаевич сел в сани и надел любимую шубу от французского портного Айе, купленную им себе в подарок на доходы от издания «Анны Карениной». Ее он носил нечасто, предпочитая тулуп из романовской овцы. Овчина из романовской овцы считается лучшей в мире.
У Льва Николаевича Толстого имелась богатая коллекция обуви, она вся была ручной работы, – клетчатые домашние ботинки, парусиновые туфли, башмаки из шкуры лося. Но более всего Толстой обожал свои ичиги, в них он ходил дома вместо тапочек. Ичиги – кавказские сапоги из очень тонкой кожи, с мягким носком и внутренним жестким задником, у них нет различия между правым и левым, и двигаться в них можно абсолютно бесшумно. Снимать ичиги нужно с помощью специального приспособления – холуя. Еще интересным и совершенно уникальным экспонатом коллекции Толстого являются валенки-бурки. Предполагается, что их привез из Америки либо сам Толстой, либо сын Сергей, либо кто-то из толстовцев. Валенки сделаны из тонкого фетра, подбиты войлоком, а кожа на носках отстрочена с ювелирной точностью. Для того чтобы сделать такие бурки, нужна особенная колодка. В наше время хотели сделать копию валенок, приглашали разных мастеров, но так ничего и не вышло.
Помните о пристрастии Льва Николаевича к техническим новинкам, так сказать, гаджетам того периода? У писателя были все самые новые и необыкновенные вещи. Что касается одежды, то в гардеробе Толстого была новинка тех лет – прорезиненный плащ с капюшоном, очень дорогой. Подобные плащи в России изготавливались в Санкт-Петербурге на одной фабрике в малых количествах. А у Льва Толстого к такому плащу еще имелись мокроступы – тяжелые прорезиненные ботинки на шерстяной подкладке.
Нельзя не упомянуть знаменитые толстовские шелковые шапочки белого, серого и черного цвета. Все они тоже сшиты вручную Софьей Андреевной и до сих пор хранятся в музее.