Толстяк
Дорогие ребята!
Эта книга познакомит вас с творчеством известного польского писателя, автора многих книг для детей — Александра Минковского.
Действие повести развертывается в годы войны на территории Коми АССР, а затем переносится в послевоенную Польшу.
Главные герои повести — Мацей Лазанек, его русский друг Мишка и польские ребята, с которыми он учится после войны в одной школе. Юных героев Минковского объединяет стремление к дружбе, желание помочь друг другу.
Международное жюри внесло книгу А. Минковского «Толстяк» в Почетный список имени Г.-Х. Андерсена.
ГЛАВА ПЕРВАЯДалекая страна Коми. Встреча Мишки с медведем. Дядя Иван — добрый волшебник
Все то, что произошло значительно позже, берет свое начало в Коми. Республика Коми расположилась на севере Советского Союза. Климат там очень суровый, а зима тянется много месяцев. На гигантских просторах этой республики можно свободно разместить Голландию, Данию, Бельгию, Люксембург, Швейцарию, и все равно хватило бы места еще для нескольких других стран. Большую часть Коми АССР покрывает тайга — зеленовато-коричневые загадочные и грозные джунгли Севера.
Попал я туда восьмилетним мальчиком. Шла война. Гитлеровские армии с ожесточенными боями продвигались в глубь Советского Союза. Из радиорепродуктора, подвешенного в центре деревни, доносились мрачные сводки об оставленных городах и селах. На деревеньку нашу бомбы не обрушивались, в ней даже и затемнения не было. Но нам казалось, что к аромату подопревшей хвои примешивается запах порохового дыма. Все мужчины работали на лесоповале: и местные — потомственные лесорубы, и военные беженцы — адвокаты, врачи, инженеры. Трудились упорно и яростно, как будто из стволов этих поваленных деревьев, высоких и стройных, выковывались орудийные стволы.
Мы, мальчишки, тоже вели свою войну. Разделившись на «наших» и «немцев», мы рассыпа́лись по заснеженному полю за деревней и вели сражения столь ожесточенно, что всякий раз «фашистам» приходилось искать спасения в тайге, независимо от того, кому именно выпадало играть эту неблагодарную роль.
После подобных схваток мы разбегались по домам, торопясь как на пожар. Вбежав в избу, я, не успевая снять полушубка, сразу орал во все горло вечно занятой по хозяйству матери:
— Дай поесть!
Я представлял себе большую миску, наполненную аппетитно дымящейся картошкой, мягкой и рассыпчатой, а к ней — горшок кислого молока, покрытого золотящейся сметаной. При одной мысли о такой роскоши у меня текли слюнки и чуть-чуть кружилась голова.
— Поесть? — тихо переспрашивала мама. — Ты что — проголодался?
— Проголодался! — вопил я. — Да я голоден, как целая стая волков!
И тут только я замечал, как медленно краснеют мамины веки, когда она трясущимися руками обшаривает ящики стола, кухонную полку, заглядывает в печь.
— Есть хочу… — упрямо твердил я, — слышишь, дай хоть чего-нибудь поесть…
В конце концов маме обычно удавалось найти чего-нибудь: корку черного хлеба, припрятанную именно на такой случай, лепешку из картофельных очистков, а то и ложку коричневой патоки. Проглатывал я это в одно мгновение и тут же готов был попросить еще, но сдерживался — глаза у матери подозрительно увлажнялись…
— Спасибо, — второпях бормотал я, — теперь, подкрепившись, побегу играть с ребятами.
Я уходил в тайгу. Иногда, порывшись в снегу, мне удавалось найти несколько засохших и промерзших ягод брусники. Это была редкостная удача. Такую находку я старался разжевывать как можно медленнее, чтобы продлить удовольствие.
В то время я очень любил спать, потому что всегда мне снились роскошные пиршества. Сначала я поглощал огромные ломти хлеба, потом принимался за пшенную кашу со шкварками и, наконец, наступал черед сахара — всегда огромными кусками. Проснувшись, я еще некоторое время ощущал во рту сладкий вкус.
— Почему у нас никогда нет сахару? — спросил я как-то отца.
Он лежал на постели, только что вернувшись с лесоповала. Руки у него были покрыты ссадинами и кровавыми волдырями мозолей. Отец молчал.
— Почему у нас нет сахару? — повторил я свой вопрос.
Он не пошевелился, а только открыл глаза.
— Сахар нужен солдатам, — услышал я. — Голодному человеку трудно вести бой.
— А хлеб?
— Гитлеровцы заняли Украину и многие другие земли, богатые хлебом. Сейчас во всей стране хлеба не хватает, а солдаты должны быть сытыми в первую очередь. Понимаешь?
Понимать-то я понимал, но это ничуть не избавляло от мучительного сосания в желудке, легкой тошноты и головной боли. И я продолжал постоянно думать о хлебе.
Мой ближайший друг Мишка был фантазером. Шли мы как-то по едва заметной лесной тропинке, вокруг которой стеной подымались сосны и ели, здесь царили полумрак и влажная прохлада, солнечные лучи не могли пробиться сквозь путаницу ветвей и терялись в нескольких метрах над землей.
— А я здесь вчера на медведя наткнулся, — неожиданно объявил Мишка.
— И что? — испугался я не слишком сильно, потому что медведи здесь не были чем-то исключительным и зачастую подходили к самой деревне.
— Бросился на меня.
— Врешь…
— Не сойти мне с этого места — бросился!
У меня от страха по спине забегали мурашки, а губы стали подрагивать, так что пришлось их прикусить. Разъяренный медведь!.. Я представил себе сбитого с ног Мишку и огромные медвежьи лапы, рвущие на нем одежду, а выше — грозные клыки и маленькие, горящие злобой глазки…
— А ты что?!
— Я успел ухватить ветку и как врежу ему по носу. Ведь нос у медведя — самое чувствительное место. Он остановился, но только на одну минуту. А потом взревел, да так, что сосны закачались, поднялся на задние лапы и… — Тут Мишка сделал паузу и наклонился, чтобы пробраться под преграждающим путь полусгнившим поваленным стволом.
— Ну, и что?!
— Конец бы мне пришел, сам понимаешь. Я даже глаза зажмурил, но тут внезапно — бух! Выстрел. Я глаза открыл и вижу, что медведь валится на землю.
— Дядя Иван? — спросил я.
— Ну, а кому же еще здесь быть?
Этот дядя Иван был загадочной личностью, легендарным охотником, увидеть которого собственными глазами удавалось пока что одному только Мишке. Поначалу я понимал: дядю Ивана Мишка попросту выдумал. Но мечтать о встрече с таким человеком было очень приятно, и, незаметно для себя, я и сам почти поверил в его существование.
— А где же он — этот твой медведь? — спросил я, а моему воображению сразу же представилась огромная порция великолепного жаркого.
— Дядя Иван забрал его к себе. Я же говорил тебе, какой он сильный. Легко забросил целую тушу на спину…
— Врешь…
— Не сойти мне с этого места. Знаешь какой он — дядя Иван? Вот с эту сосну. А плечи у него — во́! — И Мишка развел руки как можно шире.
Я заглянул в его серые, чуть прищуренные глаза. Они ответили мне честным, искренним взглядом, в котором не было и тени лукавства.
— А тебя он позвал к себе?
— Конечно же, позвал. Как всегда. Просидел у него до самого вечера. Тушу он освежевал, вырезал кусок помягче и тут же на огне зажарил. Обожрался я у него так, что еле до дому добрел.
Рот у меня так наполнился слюной, что мне пришлось даже несколько раз плюнуть, но это не очень помогало.
— А на прошлой неделе, — продолжал Мишка, — когда я был у дяди Ивана, так мы ели с ним пшенную кашу со свиным салом. Я срубал целый котелок и чувствую — не могу больше. Отодвигаю потихоньку, а он все подбавляет. А в каше этой сала больше, чем самой каши. Так переел тогда, что сейчас хоть силком заставляй — в рот бы не взял.
— Врешь, — робко возражал я, пытаясь одновременно втянуть живот, чтобы не так сосало под ложечкой. — Брось трепаться, никогда не поверю…
— А я тебя и не заставляю верить, — отозвался Мишка. — Не веришь и не надо.
С минуту я молча брел за ним, старательно глядя на тропинку, заваленную множеством поросших мхом и очень скользких веток. Впереди мелькала слегка ссутуленная спина Мишки, выбивающиеся из-под шапки рыжие волосы и мерно покачивающиеся плечи.
Не забывая следить за тропинкой, я все же изредка поглядывал на друга. Он шел мягким пружинистым «таежным» шагом, которому научился у отца.
— А где он живет? — спросил я наконец.
— Дядя Иван? Известно — в тайге.
— Но где в тайге?
— Там… — Мишка неопределенно махнул рукой. — Не сразу к нему попадешь.
— И у него там дом?
— Небольшая такая заимка из толстенных сосновых бревен. А внутри все выстлано шкурами диких зверей. Красота…
— Однако я никак не пойму, — сказал я, — откуда только у него берется столько еды?
— Охотится, — милостиво пояснил мне Мишка. — Он же лучший охотник во всей республике.
— Охотится в тайге на пшенную кашу? — Я иронически улыбнулся.
— Но, но… Полегче!.. — грозно насупился Мишка.
Мне совсем не хотелось набиваться на ссору. Дело в том, что у меня уже давно теплилась надежда на то, что в один прекрасный день Мишка все-таки приведет меня к дяде Ивану или еще лучше: мы неожиданно встретимся с ним в тайге.
— Я и сам знаю, что он лучший охотник в республике, — поспешно согласился я. — К тому же он еще и спас тебе жизнь.
Мало-помалу Мишка сменил гнев на милость. Он пошел тише и я поравнялся с ним.
— Может быть, он когда-нибудь позволит мне привести к нему тебя. Ох и наедимся же мы тогда по-царски!
Я поднял с тропинки еловую ветку и с размаху швырнул ее в чащу, а потом по-дружески обнял Мишку за плечи.
— Слушай, Мишка, — проговорил я, — а не мог бы ты у него расстараться для меня хоть куском медвежатины? Или хоть немножко выпросил бы пшенной каши, а?
— Ничего не выйдет, — вздохнул Мишка. — Дядя Иван ничего не разрешает выносить. На месте ешь, хоть лопни, но с собой брать нельзя.
Я промолчал. Под веками я ощутил жжение, а под ложечкой засосало просто нестерпимо. Чтобы Мишка ничего не заметил, я стоял потупившись в землю. Но он все-таки заметил.