— Красиво здесь, — сказал я.
— Красиво, — прошептал Май. И голос его звучал непривычно и странно.
Мы уселись на траву, все еще сочную, напоенную солнечным теплом.
— В Коми я уже видел такие краски, — тихо проговорил я. — Тайга тогда настолько полна музыкой, что кажется даже, будто слышишь ее звучание. Только лето там очень короткое, осень еще короче, а потом сразу наваливается зима. Там нужно уметь уловить момент, чтобы увидеть все это. Один раз мне это удалось.
— Я буду поэтом, — признался вдруг Май. — Я уже давно решил, что стану поэтом. Чувствую в себе это, понимаешь? Хотелось бы раскрыть смысл массы прекрасных вещей. Чувствую, что понимаю его, но чтобы объяснить, все еще не могу подобрать нужных слов. А вот когда сумею найти эти слова, тогда, наверное, и стану поэтом.
Я улыбнулся. Мне тоже хотелось бы стать поэтом. Правда, мне еще нравится профессия инженера. А можно ли быть одновременно инженером и поэтом? Инженер создает великолепные конструкции, изобретает гениальные машины, возводит здания из металла и стекла. А это, наверное, не хуже, чем писать стихи.
Я вытянулся в траве во весь рост, положив голову на скрещенные руки.
— Ты снился мне сегодня ночью, — сказал я Маю. — Во сне я видел, как ты танцуешь. Ты и представить себе не можешь, как здорово у тебя получалось.
— Я танцевал?
— Да. Помнишь, я тебе рассказывал о работах советского ученого? Некоторые люди верят в сны. Мне вот как-то приснилось, что я получил по ботанике двойку. И что ты думаешь — в тот же день мне влепили двойку.
— Это еще ничего не доказывает.
Мы замолчали. Я вглядывался в темнеющую синеву неба, по которому с запада двигались мелкие белые облака, похожие на стайку диких уток. «Толстяк», «Жирный», «Бочка селедок»… Какие они все жалкие и глупые!.. Не нужны они мне. Когда-нибудь я обязательно стану поэтом, инженером-поэтом или даже хирургом-поэтом. Сделаю Маю операцию, после которой он сможет танцевать не хуже чем во сне. Наступит день, и они очень пожалеют обо всех этих прозвищах, насмешках, издевательствах: «Мацей Лазанек? Да что вы говорите! Подумать только — я ведь с ним в одном классе учился!..»
Мама пошла на кухню мыть посуду, а я подсел к отцу, но он не замечал меня, углубившись в книгу со множеством каких-то цифр и табличек. Мне пришлось подергать его за рукав, чтобы он оторвался от чтения.
— Тебе что-нибудь нужно, Мацек?
— Да, — сказал я. — У меня к тебе дело.
— Неприятности в школе?
— Нет, совсем не то. — Я не знал, с чего начать. — Правда, это связано со школой. А вернее, со зданием школы. Ты знаешь, что раньше там был монастырь?
— Знаю, — ответил отец, нетерпеливо поглядывая на книгу. — Ну и что?
— Под зданием расположены подземелья. И вот один старый немец, у которого был брат в монастыре, сказал нашему сторожу, что монахи упрятали в подземельях монастырскую казну…
Отец шутливо улыбнулся и потрепал меня по щеке.
— И тебе, конечно, не терпится отправиться на поиски этого сокровища, правда? Отыскать ящики с золотом, мешки с бриллиантами и жемчугами. В последнее время ты, случайно, не читал «Остров сокровищ»?
Я разозлился. Отец с явным пренебрежением отнесся к моему рассказу. Однако я решил не сдаваться.
— «Остров сокровищ» я читал, но не в этом дело. Человек, укравший ключ от этих подземелий, наверняка прочел кое-что более интересное.
— Погоди, я что-то не пойму. — Лицо отца стало серьезным. — Выражайся пояснее. Какой ключ? У кого и кто его украл?
— Ключ выкрали у сторожа из шкафчика. Очень старый ключ — еще семнадцатого века. Им запирают дверь, ведущую в подземелья. И кто-то, по-видимому, уже заглядывал туда, потому что смазал замок.
— И кто же, по-твоему?
— Вот этого мы и не знаем. Знаем только, что ключ исчез, а на замке мы обнаружили следы недавней смазки. Может быть, этот «кто-то» владеет планами подземелий, на которых помечено место укрытого клада…
Я видел, что отец задумался. А потом снова усмехнулся.
— Это значит лишь то, что у вас появились конкуренты. Приглядись повнимательнее к товарищам из соседних классов. Чует мое сердце, что ключ этот скрывается у одного из них на самом дне портфеля.
— Чутье иногда может подвести, — пробормотал я. — А мы рассчитывали на твою помощь.
— К сожалению, сейчас ничего не получится, Мацек. — Отец развел руками. — У меня много срочных и важных дел. А кладом мы займемся во время каникул, — пообещал он мне в утешение. — Успеется, не волнуйся. Клад наверняка старательно укрыт и спокойно дождется нас на своем месте. — И отец снова потянулся за книгой, давая понять, что разговор окончен. Ну что тут делать? А я так надеялся на его помощь. Злила меня и отцовская непоследовательность: вечно он жалуется на нехватку средств, а тут так легкомысленно пренебрег возможностью добыть их! Придется нам рассчитывать на собственные силы.
Я подсел к старому немецкому радиоприемнику и принялся раздраженно вертеть тумблеры. Писк, свист, невнятная речь… Отец поморщился. Я прекрасно понимал, что мешаю ему, но не унимался. Так ему и надо! Уж очень я был на него обижен.
— Не горюй, — внезапно сказал он, не отрываясь от книги. — Я попытаюсь заинтересовать вашим делом одного знакомого. Он большой спец по отысканию кладов.
— А кто это? — спросил я с некоторой надеждой.
— Узнаешь. Если дело стоит того, он обязательно поговорит с тобой. — Отец снова принялся что-то выписывать, дав мне знак рукой, что больше говорить не о чем.
Я выключил радио и пошел к себе. В комнате отца свет в ту ночь горел до утра.
Математик расхаживал по классу. Заложив за спину руки, он зорко поглядывал на склонившихся над тетрадями ребят, следя за тем, чтобы никто не списывал. Меня это не касалось. Контрольная была легкой. С первой задачей я управился за пять минут, на вторую ушло не более десяти. В третьей речь шла о поездах, одновременно вышедших из пунктов А и Б. Один шел со скоростью сорок пять километров в час, второй — шестьдесят. Расстояние между пунктами А и Б составляло… Первый поезд остановился на станции С на пять минут, второй простоял семь минут под семафором… Довольно сложно, но я быстро нашел правильный способ решения задачи и выписал на отдельном листке колонку цифр, которые потом принялся делить и складывать.
— Сколько у тебя получилось во второй задаче?.. — услышал я шепот Шира.
На уроках математики он был сама любезность, даже набивался в друзья. Но я к нему симпатии не испытывал: знал, что все эти заигрывания — фальшь и лицемерие. Так, когда Грозд раздувал щеки и, весь напыжившись, изображал меня, Шир с упреком говорил ему: «Прекрати», и одновременно заговорщицки подмигивал. Это вызывало у меня лишь презрение к нему и даже жалость. Кстати сказать, в классе его вообще недолюбливали и считали ябедой.
— Двести тридцать четыре, — все же сказал я.
Он нахмурился и принялся что-то черкать в своей тетради. Я незаметно оглянулся: Бася Осецкая нервно покусывала кончик ручки. Ясно было, что она вот-вот расплачется.
Я быстро оторвал клочок бумаги и бисерным почерком написал на нем решения задач. Потом свернул бумажку в комочек и стал ждать, когда математик дойдет до конца класса — там он обычно приостанавливался, а потом поворачивал обратно. Этой-то паузы мне и должно было хватить на то, чтобы перебросить Басе шпаргалку. Успею ли?
Я подмигнул ей, и она сразу сообразила, в чем дело. Положив ручку, чтобы руки были свободны, она ждала. Краешком глаза я следил за учителем. До стены остается три шага… два… пора!
Скатанная в комок шпаргалка исчезла в руках Осецкой.
Но я, видимо, запоздал все же на какую-то долю секунды: математик быстро обернулся и впился в меня взглядом.
— Что это было? — спросил он.
— Что, пан учитель? — Я разыграл недоумение.
— Я видел, как ты махнул рукой. Кому ты бросил шпаргалку?
Разыгранное мной недоумение, наверное, выглядело вполне натурально.
— Шпаргалку? Простите, но я не понимаю, пан учитель…
Он даже немного смутился. Пронесло!..
— Разве ты не шевелил рукой?
— Я оттолкнул Шира. Он вечно на меня опирается.
— Неправда! — выкрикнул Шир.
Я изо всех сил наступил ему на ногу. Он охнул. Учитель пробормотал что-то себе под нос и возобновил хождение по классу.
— Идиот, — сказал я Ширу, как только закончился урок. — У тебя что — голова капустой набита?
— Проваливай, Жирный! — окрысился он. — Я не дам на себя сваливать.
— Ах, так? — презрительно усмехнулся я. — А кто у меня скатал вторую задачу?
Шир отвернулся с оскорбленным видом.
— А ты бы, подлиза, помалкивал, — не сдержался Старкевич. — Радуйся, что не на меня напал.
Но тут я почувствовал удар в спину и обернулся — позади, оскалив в усмешке зубы, стоял Грозд.
— Хитришь, Жирный! Одним выстрелом двух зайцев хочешь убить. И к нам подлизаться, и Баське понравиться. Угадал? Тебе Осецкая нравится, да?
Нет, не Ширу, а ему я с удовольствием влепил бы по уху. Я почувствовал, как кровь приливает к моему лицу, и из-за этого смутился еще больше.
— Ну что, Толстяк, угадал, да?
— Отстань.
— Нет, вы посмотрите! Толстяк влюбился! Я сразу увидел. Баська, ты любишь жирное?
Осецкая сделала вид, что не слышит. Она тоже покраснела. Бубалло хихикал. Арский прикрывал рот ладонью, как будто на него напал кашель. Больше всего мне хотелось выбежать из класса, но такое позорное бегство было бы равносильно признанию собственного поражения.
— Не твое дело, — ответил я. — Следи за собственным носом.
Мое спокойствие и безразличие немного смутили Грозда.
— Жирный… А брюхо у тебя опять отросло, ты что — специально его выхаживаешь?
Это была его любимая шуточка. Плотно сжав зубы, я поглядел ему прямо в глаза. Никто не смеялся. Все привыкли и просто не обращали внимания на слова Грозда. Мне хотелось ответить чем-нибудь обидным, сказать что-то такое, что проняло бы Грозда до глубины души. Но именно сейчас ничего остроумного не приходило мне в голову. И тут я внезапно понял, что и безразличие класса, и эта тишина, и отсутствие реакции на грубые выходки Грозда — все это против меня. Что я здесь один, отгороженный от остальных невидимой стеной своей несхожести с ними, своим пороком