т.
Я еще ни разу не был в цирке. Издалека разглядел огромную, как дом, палатку, а потом толпу, сбившуюся у входа.
Усатый мужчина в гренадерском, расшитом золотом и галунами мундире надорвал наши билеты и пропустил внутрь.
Мы заняли места в ложе у самого края посыпанной опилками арены. С купола свисали какие-то канаты и веревочные лестницы, на специальном возвышении играл оркестр. В соседней ложе я увидел Арского, сидевшего рядом с мужчиной, как две капли воды похожим на него. Даже очки у них были в одинаковой оправе. Арский сделал вид, будто не замечает меня. В глубине зала у самого столба, подпирающего купол палатки, я разглядел Яцека с Рысеком Чарнушевичем из его класса. Последнее время я часто видел их вместе. Значит, у Яцека появился новый друг. Я думал, что меня это ничуть не трогает — пусть себе дружит, с кем хочет, — а все же какой-то неприятный осадок в душе оставался. Я поскорее отвернулся, чтобы он не заметил моего взгляда. Иное дело, если бы со мной здесь были Май или Витек Коваль; тогда я с удовольствием встретился бы с ним глазами и улыбнулся ему холодно и безразлично.
А собственно, почему? Я задал себе этот вопрос, потому что лгать самому себе — наиглупейшее занятие в мире. Почему? Раз Яцек вычеркнут мной из списка друзей, раз он теперь вроде бы и не существует для меня, то почему я так близко к сердцу принимаю его новую дружбу, почему я так боюсь, что он решит, будто я страдаю от одиночества? Трудно ответить на этот вопрос. С одной стороны, иметь дело с Яцеком мне не хочется — это факт, а с другой — то, что нас раньше объединяло, не прошло бесследно. Но я не хочу также, чтобы он испытывал угрызения совести за то, что обидел меня. Нет, ни за что на свете! К тому же я не в обиде: у меня есть прекрасный друг, с которым мне так хорошо. Если уж ему должно быть совестно, то только из-за того, что он меня предал.
— Внимание почтеннейшей публики! Мы начинаем наше представление! Оркестр, туш! Первым номером нашей программы выступает всемирно известная, знаменитая амазонка пампасов, несравненная Эмануэла Альварес!..
Распорядитель сошел с арены, а через секунду раздвинулся занавес, и в круг света прожекторов въехала девушка на прекрасном вороном коне. Скакун под ней встал на дыбы, закружился, сделал несколько прыжков. Девушка сидела невозмутимо, как статуя из золота и драгоценных камней, ее наряд сиял тысячами разноцветных искр. Конь снова встал на дыбы и двинулся по кругу на задних ногах. Раздался взрыв аплодисментов и восхищенные крики. Амазонка пампасов встала ногами на седло, и конь помчался по кругу, подгоняемый быстрым ритмом марша. Барабанная дробь — и конь остановился как вкопанный, а наездница дугой взмыла вверх, сделала двойное сальто и вновь оказалась в седле. И снова — бурные аплодисменты и восторженные крики.
— Нравится?
Не отводя глаз от арены, я только кивнул в ответ. Даже ковбоям Дикого Запада, которых я не раз видел в кино, не удавалось что-либо подобное. Эмануэла Альварес на полном скаку спрыгивала с седла, мчалась, повиснув вниз головой в одном стремени, проскальзывала под лошадиной шеей, делала стойку. И что самое поразительное, улыбка не сходила с ее лица.
— Мирово! — не смог я скрыть своего восхищения. — Ты только посмотри, мама, как она улыбается. Она ведь ни капельки не устает.
— Ошибаешься, милый, — сказала мама. — Это так называемая профессиональная улыбка. Уверяю тебя, она страшно устает. Работать в цирке очень тяжело, и при этом надо улыбаться, чтобы зрители были довольны.
— Она испанка?
Краешком глаза я заметил, что мама улыбается.
— Сомневаюсь, — прошептала она. — Но это и неважно. Польки тоже прекрасно умеют ездить верхом.
— Вот мне бы так…
— Чтобы так ездить, нужны многолетние тренировки и огромная работа над собой.
Наездница сделала последнее сальто и, послав публике воздушный поцелуй, умчалась с арены. Потом, затаив дыхание, я следил за выступлениями эквилибристов, жонглеров, акробатов. Видел, как человек атлетического сложения голыми руками сгибает железные брусья, как дрессированные львы и медведи послушно прыгают сквозь кольцо укротителя.
— Внимание! Внимание! Сейчас перед вами выступит великий магистр магии, обладатель секретов индийских йогов и таинственного искусства волшебников Черной Африки, Великий Адепт — Али Бен Баркарола!
Свет померк, и послышался лихорадочный ритм африканских тамтамов. Мальчики в расшитых серебром мундирах вынесли на арену какие-то ящики, столики, черные кубы.
А еще через несколько секунд высокий бородатый мужчина в чалме и ярком восточном халате торжественно поклонился публике.
— Салам алейкум! — произнес он традиционное восточное приветствие.
Небрежным жестом он достал из кармана пылающий факел и швырнул его в ряды публики. Прежде чем зрители успели по-настоящему испугаться, факел растаял в воздухе. Волшебник поднял руку, произнес какое-то заклинание, и в руке его оказался огромный цветной шар, который тут же превратился в голубя, а еще через секунду — в букет цветов, а затем — в трость из черного дерева. По знаку этой трости маленький стул, до этого спокойно стоявший на арене, вдруг взвился в воздух, завис в пустоте, а потом, сделав несколько пируэтов, послушно опустился к ногам магистра.
— Мане, текел, фарес, гвадалахара! — воскликнул волшебник.
Из коробки появился гигантский удав, пополз по арене и обвился вокруг бедер Али Бен Баркаролы. Буквально ниоткуда магистр достал дудочку. Подчиняясь магической мелодии, змея приподнялась и стала проделывать странные движения, напоминающие танец. Публика буквально онемела. Впечатление было настолько сильным, что никто даже не решился захлопать.
Волшебник на арене походя превратил удава в горсть розовых лепестков, которые он элегантным жестом разбросал по арене. После этого он взял в руки черную коробку, раскрыл ее и позволил всем убедиться, что она пуста.
— Бальфур, патолла, порто, полопирино!
Из коробки дождем посыпались булочки, рогалики, пряники… Магистр великодушно раздал их зрителям. Я тоже протянул руку и получил рогалик. Он был самым настоящим и даже свежим! Я попробовал — вкус великолепный.
— Боже мой! — прошептал я. — Как пригодился бы нам этот волшебник Али там, в Коми!
А вообще здорово, если б на свете и в самом деле были волшебники! Можно было бы надеяться, что в один прекрасный день кто-нибудь из них встретится на твоем пути, и тогда все беды развеются как дым. «Хочешь коня? Пожалуйста. А может, тебе захотелось повидаться с Мишкой? Выбирай только: доставить мне его сюда или тебя самого хоть на денек забросить в Коми? Выбирай, Мацек. Беспокоишься за отца? Одно движение моей палочки — и разрушенные фабрики и заводы восстановятся сами собой. А не желаешь ли отыскать какой-нибудь клад? Или построить дворец или замок? Мешок конфет? Пожарную каску? Выбирай! А как насчет того, чтобы у Грозда вдруг выросли ослиные уши?»
Тем временем Али Бен Баркарола продемонстрировал зрителям мраморную женскую статуэтку, потом накинул на нее покрывало из черного бархата, произнес магическое заклятие, и из-под бархата вышла красивая золотоволосая девочка в расшитом золотом платье. Она поклонилась, послала нам несколько воздушных поцелуев и скрылась за занавесом.
— Браво!.. Бис!.. Браво!..
Вот это волшебник! Такому небось сделать меня худым — совсем плевое дело.
Дежурный врач встретил меня дружеским кивком.
— Можно, — сказал он. — На этот раз пускаю тебя на целые полчаса. Нашему пациенту значительно лучше, и скоро ты сможешь навещать его на дому.
В уже знакомом, спускающемся ниже щиколоток халате я торжественно продефилировал по коридорам, осторожно поднялся по ступеням лестницы и постучался в палату.
— Войдите, — послышалось из-за двери.
Май сидел, опираясь на подушки. Выглядел он намного лучше, чем в прошлый раз, в глазах уже не было лихорадочного блеска, а кожа щек приобрела нормальный оттенок. Он улыбался. С минуту я постоял на пороге, а потом подбежал к нему и крепко пожал протянутую мне руку друга.
— Ну, наконец-то, — проговорил я. — Ты совсем здоров.
— На днях выпишусь, — сообщил мне Май. — Доктор твердо, обещает. Мама возьмет отпуск, и мы поедем с ней на две недели в Шклярскую Порембу.
— Это здорово. — Я уселся на краешек кровати, все еще не выпуская руку Мая. — В горах, говорят, даже зимой можно отлично загорать.
Халат расстегнулся, и я, чтобы полы не мешали мне, откинул их. И тут Май обратил внимание на разодранную штанину моих брюк.
— Что это? — спросил он.
— Да так, ерунда, — пробормотал я.
— Ты что — через забор лез?
— Н-нет… — И я со злостью прикрыл разорванную штанину полой халата.
Май откинулся на подушки и прикрыл глаза.
— Догадываюсь, — проговорил он. — Нервы не выдержали.
Он, как всегда, угадал. Я просто не переставал удивляться интуиции Мая. Он обладал какой-то поразительной способностью угадывать суть дела.
— А теперь тебя еще и дома ждет нагоняй за штаны, — сказал Май.
— С мамой как-нибудь улажу, — пожал я плечами. — Послушай, есть новости.
— Да?
— Кто-то спускался в подземелье.
Май уселся поудобней, подтянув одеяло к самому подбородку.
— А кто? — спросил он.
— Этого я не знаю. Но с полной уверенностью могу сказать, что кто-то туда заглядывал. Несколько дней назад я положил в замочную скважину перышко. И оно исчезло, понимаешь?
— Перышко могло и само выпасть.
— Исключено. Я его глубоко затолкал. Только поворачивая ключ…
— Понятно, — не дал мне закончить Май. — Значит, сделал это только тот, кто выкрал ключ у сторожа.
Я кивнул в знак согласия. Тут уж не могло быть никаких сомнений. Но кто? И зачем ему это понадобилось? Ищет он монастырский клад или… У гитлеровцев наверняка имелся план подземелий, а в городе свирепствует банда их последышей. А может быть, это все-таки Шульц? Фамилия у него немецкая. В гитлеровской армии служили фольксдойчи — поляки немецкого происхождения: разные изменники и предатели. Может, именно поэтому Шульц так хорошо говорит по-польски. А не в подвалах ли прячет свою добычу банда? Тоже не исключено… Все как-то начало складываться в довольно логичную картину.