— А эта стрельба…
— С нашей стороны обошлось на этот раз почти без потерь — только один милиционер получил легкое ранение. Сначала они попытались отстреливаться, но, когда поняли, что окружены, вывесили на палке белую тряпку.
— Наконец-то наступит покой…
— Да. Черный сказал мне, что взяли всю банду целиком.
Я сунул ноги в домашние шлепанцы и вошел в комнату родителей.
— Ты все еще не спишь, Мацек? — удивился отец.
— Не сплю, — ответил я. — Я слышал ваш разговор. Скажи, в этой банде был Шульц?
— Ваш учитель физкультуры? — Отец рассмеялся. — Нет, Мацек, ручаюсь тебе, что он не имеет ничего общего с оборотнями. Ты, сынок, шел по ложному следу.
— Спокойной ночи. — Я вышел из их комнаты.
Странное чувство разочарования не покидало меня в постели. Капитан Черный опередил нас. А тут еще оказывается, что мы вообще шли по ложному следу.
Все это так, но как в таком случае можно объяснить исчезновение перышка?
ГЛАВА СЕДЬМАЯНе буду я старостой! Ус выигрывает. В шаге от смерти. Примирение с Осецкой. Засада. Крыса в ловушке. Падение барьеров
Ус постучал карандашом по пюпитру кафедры.
— Потише, пожалуйста, — сказал он. — Грозд, отодвинься от Меринга. Барциковская, спрячь тетрадь. Хорошо. А теперь послушаем, что скажет нам Осецкая.
Бася встала, выглядела она немного смущенной, вертя в пальцах ручку. Шир глядел на нее с глуповатой ухмылкой.
— Ну, слушаем тебя, Бася, — повторил полонист.
— Я хотела бы… — Осецкая положила ручку на парту. — Я не могу больше оставаться старостой. Наверное, и не должна оставаться… Мне приходится подтягиваться по математике, и на это уходит слишком много времени.
— Понимаю, — сказал Ус. — А ты считаешь, что хорошо справлялась с обязанностями старосты до этих твоих затруднений с математикой?
Бася еще больше покраснела. Румянец этот был ей очень к лицу.
Теперь на нее смотрел весь класс.
— Не знаю… — сказала Бася. — Наверное, нет. Я очень жалею…
Ус покинул свое место у кафедры и двинулся между рядами парт, заложив, по своему обычаю, руки за спину. Остановился он рядом с Осецкой.
— Быть старостой почетно, — тихо, как бы про себя, сказал он. — Почетна любая выборная должность, ибо она свидетельствует о доверии тех, кто тебя выбирает. Ты согласна со мной, Бася?
— Согласна, пан учитель…
— Итак, класс тебя выбрал и, насколько я помню, выбрал единогласно. И, насколько я помню, тебя радовал этот выбор.
Бася опустила голову, а глаза ее подозрительно увлажнились.
— Но дело не только в этом, — безжалостно продолжал Ус, глядя куда-то вдаль. — Ты не занялась поддержанием порядка в классе, не обратила внимания на ту атмосферу, которая воцарилась здесь, а атмосфера эта оставляет желать лучшего…
О чем это он? Неужели?.. Я ведь никогда не жаловался. Полонист снова взошел на кафедру и повернулся лицом к классу.
— Осецкая просит освободить ее от обязанностей старосты. Кто за то, чтобы удовлетворить ее просьбу?
Большинство рук поднялось вверх.
— Будем считать, что этот вопрос решен, — сказал Ус. — А теперь нам предстоит выбрать нового старосту. Это должен быть хороший ученик, пользующийся уважением своих товарищей и такой, который не будет пренебрегать своими обязанностями. Прошу называть кандидатуры.
Минутная пауза. Я сидел, весь сжавшись, моля судьбу, чтобы Флюковская не вылезла со своим предложением.
— Старкевича, — предложил Ясинский. — Пан учитель, я предлагаю старостой Владека Старкевича.
— Хм, — покачал головой Ус. — А ты, Старкевич, успел исправить двойку по истории?
Старкевич поднялся.
— Я уже раз отвечал, но учитель Халас собирается опросить меня по всему материалу.
— Садись, — сказал ему полонист. — Какие еще будут кандидатуры?
— Барциковскую…
— Меринга…
— Нинку Собчак…
— Коваля…
И вот поднялась Ирка Флюковская.
— Я предлагаю выбрать старостой Мацея Лазанека, — сказала она. — Учится он хорошо, хороший товарищ, энергичный…
Мне хотелось вскочить с места, заставить ее замолчать, объявить всем и каждому, что я отказываюсь…
Но я не успел. Сразу же поднялся смех, веселый гомон, крик.
— Ну ты и даешь, Флюковская! — покатывался от хохота Грозд.
— Вот дает! — присоединился к нему Бубалло.
Ус резко поднялся и грохнул кулаком по кафедре.
— Тихо!.. — Смех оборвался. — Что это должно означать? Я вас спрашиваю, что это значит?
Все молчали. Тишина установилась такая, что казалось, можно расслышать дыхание соседа. Закрыв глаза, я пытался представить себе, будто нахожусь у озера, что рядом со мной Май, а вокруг шелестят листья, по спокойной воде плавают кувшинки. Май кладет мне руку на плечо, я подымаю к нему голову, мы смотрим друг другу в глаза и многозначительно подмигиваем…
— Я предлагаю кандидатуру Лазанека, — спокойным и ровным голосом повторила Флюковская. — Считаю, что он будет отличным старостой.
Только теперь я поднялся с места. Оказывается, я так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони, но боль была приятной и даже успокаивала.
— Не буду я старостой, — сказал я.
Ус некоторое время хранил молчание, пристально вглядываясь в меня.
— Я поддерживаю предложение Флюковской, — сказал он наконец, все еще не отрывая от меня взгляда. — Я тоже считаю, что Лазанек был бы хорошим старостой.
— Не буду я старостой, — повторил я, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Не могу я быть старостой, пан учитель.
Ус вышел из-за кафедры и медленным шагом приблизился ко мне. Я старался не смотреть на него, но видел, что он остановился у моей парты.
— На белом свете всегда хватало глупцов, — сказал он. — Не ощущается нехватки их и в нашем классе. Минуту назад они весьма ощутимо заявили о своем присутствии. Однако тебе, Лазанек, не стоит из-за этого приходить в отчаяние.
— Я и не отчаиваюсь, — ответил я, стараясь говорить спокойным и даже шутливым тоном. — Меня все это ни капельки не трогает. Просто у меня нет никакого желания быть старостой.
Учитель положил мне руку на плечо точно так, как это сделал Май, когда я представлял себе его на берегу озера.
— Обязанность не всегда бывает приятной, — сказал он, все еще не снимая руки с моего плеча. — Я полагаю, что, если тебя изберут, ты не должен отказываться. Ставлю твою кандидатуру на голосование.
— Нет, — вырвалось у меня. — Ни за что!
Ус нахмурился. Он еще какое-то мгновение постоял рядом со мной, а потом двинулся к кафедре. Послышался шелест страниц классного журнала. Я ни на кого не смотрел, пытаясь снова вызвать в своем воображении озеро, Мая, крик птиц. В классе царила полная тишина.
— В таком случае, я предлагаю поставить на голосование кандидатуру Виктора Коваля, — сказал Ус.
Коваль тяжело поднялся со своего места.
— Благодарю вас, — пробормотал он. — Но я не хочу быть старостой, да еще в таком классе.
— Нет, вы только посмотрите! — сорвался со своего места Грозд. — А кто первым назвал Лазанека китом? Кто задал ему трепку, кто таскал за нос?
Коваль обернулся к Грозду.
— Смотри, чтобы я тебя сейчас…
— Тихо! — Ус грохнул ладонью о журнал. — Милые вещи я здесь слышу. Но о них мы поговорим позже. А сейчас вернемся к выборам старосты. Собчак, ты не возражаешь против своей кандидатуры?
Нинка только согласно кивнула в ответ. Все руки поднялись вверх, и в тот же момент прозвучал звонок. Ус знаком подозвал меня к себе.
— Лазанек, зайдешь сейчас со мной в учительскую.
Я шел неохотно, стараясь держаться в нескольких шагах позади преподавателя. Ус шагал не оглядываясь, быстро, выпрямившись во весь рост. Впервые я разглядел у него на затылке широкий красный шрам, как бы от сабельного удара. Отворив дверь, он пропустил меня вперед.
В учительской, кроме нас, никого не было. Ус жестом указал мне на кресло у окна. Я заколебался.
— Садись, — сказал он и сам удобно разместился в другом кресле.
Я послушно сел. Ус достал из пачки сигарету, переломил ее пополам и половинку вставил в стеклянный мундштук. Зажигалка, сделанная из винтовочного патрона, сработала с первого же раза. Я еще никогда не видел нашего полониста курящим. Сейчас он жадно затягивался и выпускал длинные струи голубого дыма. Наверное, за сорок пять минут урока он здорово соскучился по сигарете. Сделав несколько затяжек, он наконец повернулся ко мне, положив мундштук с остатком сигареты на фаянсовую пепельницу.
— Ненавидишь их?
Вопрос этот застал меня врасплох. Поставлен он был резко и прямо. Ус смотрел мне в глаза, но я не мог понять, что скрывается за этим взглядом.
— Это не ненависть, — сказал я, немного подумав.
— А что же?
— Скорее… презрение. Я презираю их, пан учитель.
Ус потянулся за мундштуком, сделал еще одну глубокую затяжку и выпустил к потолку струю дыма. Выражение его лица я тоже не мог понять.
— И конечно же, считаешь, что имеешь на это право? — спросил он.
В этом кабинете, стены которого были увешаны какими-то графиками и схемами, на шкафах стояли глобусы и учебные пособия, а на вешалке висели плащи и пальто преподавателей, я чувствовал себя неловко. Кроме того, мне сейчас вовсе не хотелось разговаривать с классным руководителем, хотя вообще он мне нравился.
— Не знаю, — пробормотал я.
— Значит, считаешь, что имеешь такое право, — сказал учитель. — А я вот считаю, что такого права у тебя нет.
Тут уж я не удержался от иронии.
— А что же мне — любить их?
Ус пристально глянул на меня, но без неприязни.
— Понять, — сказал он. — Ты должен стараться понять их.
Прозвучало это как удар. Я раскрыл было рот, но не сразу смог заговорить. И хотя на глаза у меня наворачивались слезы, я сумел с вызовом посмотреть на преподавателя.
— Я их отлично понимаю. Сам знаю, что я уродливый, жирный, что похожу на кабана, или на кита, или на бочку с селедками. Я, пан учитель, прекрасно понимаю, что выгляжу смешно. Но при всем при этом терпеть не могу, когда надо мной смеются. Не могу примириться с этим. Не могу и не хочу!