— Успокойся, Мацек… — Эти слова Ус произнес очень тихо. — Ты не понял меня. Я имел в виду совсем другое. Я преподаю тридцать лет и знаю молодежь значительно лучше, чем взрослых. Молодость легкомысленна, в вашем возрасте слишком большое внимание уделяется чисто внешним проявлениям, вы склонны к поверхностным суждениям. Молодость не умеет еще смотреть вглубь, ценить людей в соответствии с их истинными заслугами. Приходит это умение с возрастом, с опытом, со знанием жизни. Понимаешь?
Я кивнул.
— Но люди твоего возраста обладают одним прекрасным качеством, — продолжал Ус. — Они сами меняются буквально на глазах и легко меняют свои мнения. Если тебе удастся заслужить их уважение, привлечь их на свою сторону, они тотчас изменят свое отношение к тебе.
— Но…
Однако Ус не дал мне возразить.
— Это может произойти не сразу, — перебил он меня. — Постепенно какие-то незаметные детали накапливаются, и в определенный момент они неожиданно дают совершенно новую картину. Поэтому здесь нужны терпение, настойчивость и сильная воля. Нужно иметь крепкие нервы и быть уверенным в том, что процесс этот идет и что все эти изменения совершаются в твою пользу. Однако никакое внешнее вмешательство здесь не поможет, Мацек. Я мог бы поговорить с классом, объяснить им, пригрозить и даже наказать кого-нибудь для примера…
— Не нужно этого делать, пан учитель.
— Я тоже так думаю, потому что это не дало бы желаемого результата. Значительно лучше, если ты сам с этим справишься. Для этого есть немалые шансы — ты уже начал выигрывать. Я, например, уверен, что Флюковская выдвинула твою кандидатуру именно потому, что убеждена в своей правоте. Коваль тоже выступил на твоей стороне, хотя, если верить Грозду, у тебя с ним были трения.
— Коваль — хороший товарищ и вообще мировой парень, — возразил я.
— Ну вот видишь! — Ус широко улыбнулся. — Я уверен, что пройдет немного времени, и ты так же скажешь о некоторых других. Не обо всех, естественно, но уважающий себя человек не стремится во что бы то ни стало нравиться всем и каждому.
— Понимаю, — сказал я. — Мне это совсем и не нужно.
Полонист выбил из мундштука остаток сигареты и погасил его в пепельнице, а мундштук спрятал в сигаретную пачку. Потом он разгладил усы. В дверях учительской появился Шульц, но, увидев нас, не вошел.
— Обычно добиваются расположения тех, к кому относятся с уважением, — сказал Ус. — Ну вот, Мацек, мы с тобой, пожалуй, и договорились.
— Спасибо, пан учитель…
— Однако должен сказать, что ты поступил неправильно, отказавшись от должности старосты. Ты сдался без борьбы. Тут открывались широкие возможности и для тебя, и для класса.
— Так ведь поднялся смех…
— Ты не прав, — повторил Ус. — Представь себе, в каком трудном положении оказались бы все твои противники, если бы ты согласился на выдвижение своей кандидатуры. Им пришлось бы либо выбрать тебя, либо — нет. Уже это одно заставило бы их задуматься. И тогда, если б даже незначительная часть класса проголосовала за тебя, ты все равно одержал бы первую серьезную победу. Понимаешь?
Ус поднялся с кресла. Я тоже встал. Полонист прикусил кончик уса и внимательно пригляделся ко мне, чуть вскинув левую бровь.
— Никогда не отступай, если считаешь, что справедливость на твоей стороне, — сказал он немного торжественно. — Таков мой жизненный принцип. Очень хотел бы, чтобы он стал и твоим жизненным принципом.
Я вышел из учительской. По лестнице, толкаясь, сбегали ученики пятых классов. Я смешался с этой оравой и через минуту оказался на школьном дворе.
Рядом с гимнастическим залом я разглядел нескольких ребят из нашего класса — там были Грозд, Бубалло, Старкевич, Меринг и Коваль. Шапка Грозда валялась на земле. Коваль наступил на нее ногой. Я двинулся было к ним, но приостановился у каменного столба ограды.
— Значит, теперь ты запомнил, — услышал я голос Коваля. — Вот и прекрасно. Потому что, если ты вдруг забудешь, нам снова придется поговорить.
— Пугаешь, да? — Лицо Грозда было покрыто красными пятнами.
— Нет, не пугаю, — сказал Коваль. — Я предупреждаю. А теперь вали отсюда, пока я добрый.
Грозд нагнулся за шапкой, испуганно поглядывая на Коваля. Я попятился, стараясь держаться поближе к забору, чтобы меня не заметили.
Сквозь ограду я разглядел какого-то мужчину в дождевике с поднятым воротником. Он улыбнулся мне и удалился спокойным неторопливым шагом. Я узнал его: это был товарищ моего отца капитан Черный. На углу его поджидал приземистый человек в пилотке и кожаной куртке мотоциклиста. Они скрылись за углом соседнего дома.
Я и сам не знаю, как это произошло. Когда-то где-то я услышал, что от уксуса худеют. В этот день мамы дома не было — она вышла куда-то за покупками. Я заглянул на кухню. В шкафу я случайно обнаружил бутылку, на этикетке которой было написано «Уксусная эссенция». Она наполовину была наполнена прозрачной бесцветной жидкостью. Я откупорил ее и приложил горлышко к губам. Губы сразу же защипало, обожгло, но я, зажав пальцами нос, заставил себя сделать несколько глотков. Казалось, что я глотаю огонь, которым сразу же обожгло горло, потом я почувствовал жгучую боль в желудке. Сердце бешено колотилось, в ушах шумело так, будто надо мной пролетало несколько самолетов одновременно. Я попытался сделать еще глоток, но бутылка выпала из моих рук и вдребезги разбилась об пол.
Перебирая руками по стене, я кое-как добрался до своей комнаты и свалился на кровать. Жжение в желудке возрастало с каждой минутой. «Умру, — подумал я. — Сейчас я умру. Значит, именно так выглядит моя смерть: один в пустой квартире, а когда вернется мама, я уже буду мертв». Мне захотелось крикнуть, позвать на помощь, но из обожженного горла не вырвалось ни единого звука.
А потом — темнота, плотная и страшная. Я еще успел подумать, до чего же я глупый и тщеславный и что лучше и в самом деле умереть, чем после всего этого посмотреть в глаза Усу. Родители… Май…
Открыв глаза, я увидел склоненного надо мной мужчину в белом врачебном халате и тут же узнал его: дежурный врач, тот самый, что разрешил нам свидание с Маем.
— Все в порядке, — сказал он, поворачивая голову. Только тогда я увидел маму с белым как мел лицом и полными ужаса глазами. — Ничего теперь с ним не сделается, успокойтесь, пожалуйста.
— Мацусь!.. — Мама хотела броситься ко мне, но доктор решительно удержал ее. Мягко, но настойчиво он выпроводил ее из комнаты, вернулся ко мне и присел на край кровати.
— На месте твоего отца я задал бы тебе такую порку, что ты целый месяц мог бы лежать только на животе, — сказал он. — А теперь скажи: зачем ты это сделал?
Не отвечая, я только глядел и глядел на доктора. Даже грозное, нахмуренное лицо его казалось мне очень симпатичным.
— Жизнь тебе надоела? Уж больно рано, голубчик. Право на самоубийство у тебя появится после восемнадцати лет. Да и это неправда.
— Я не хотел умереть… — прошептал я.
На лице врача отразилось изумление.
— Тогда зачем же тебе понадобилось пить уксусную эссенцию?
— Я слышал… от этого… худеют…
Доктор только сокрушенно покачал головой.
— Глупый кутенок, — вздохнул он. — И кто это наплел тебе такую чепуху? В твоем случае имеется единственный рецепт: не есть лишнего. Понятно? Поменьше еды и побольше спорта. А за уксусную эссенцию ты еще свое получишь. Уж я поговорю с твоим отцом, не сомневайся.
Я попытался улыбнуться, но ничего не получилось. Я был счастлив, что живу, что могу дышать, боль понемногу стихала, шум в ушах прекратился.
— Два дня постельного режима и воздержания в пище, — сказал доктор, упаковывая свой чемоданчик. — А также размышлений о собственной глупости.
Он шутливо щелкнул меня по носу и вышел из комнаты. Через минуту вбежала мама и припала к постели. Ей ничего не нужно было объяснять или рассказывать. Я прижался к ее горячей, влажной от слез щеке.
В школе мы появились одновременно — Май и я. Я выбежал ему навстречу в коридоре. Еще немного — и я бросился бы ему на шею, но в последний момент сдержался. Май, по-видимому, тоже: протянул ко мне обе руки, но, покраснев, отвел левую назад и подал мне правую.
— Наконец-то, — сказал я. — Выглядишь ты отлично, будто и не болел вовсе.
— Зато ты… — Он внимательно пригляделся ко мне. — А почему ты не зашел вчера? Или позавчера? Разве ты не знал, что я уже дома?
Я немного смутился. Май наверняка заметил мою бледность.
— Знаешь… — замялся я. — Как-то так получилось…
Он не выпускал моей руки из своей. Сзади пробегали кучей младшеклассники, кто-то из них толкнул меня, и мы отодвинулись к стене.
— Что-то произошло, правда?
Я утвердительно кивнул. От Мая невозможно что-нибудь скрыть. Мы стояли молча. Май смотрел в окно, не торопя меня и ни о чем не спрашивая.
— Дурацкая история, — сказал я. — Сам не понимаю, чего это меня дернуло. Был бы ты со мной…
— Конечно же, — тихо отозвался Май. — Наверняка. Но теперь мы будем вместе. Пока что мы не едем в Шклярскую Порембу — маме пришлось отказаться от отпуска, потому что работы у нее сейчас слишком много. Мы летом поедем туда.
Мы еще раз чуть заметно пожали друг другу руки. По кафельному полу коридора с разбега прокатывались мальчишки из младших классов. Подобное развлечение было строжайше запрещено директором школы Вильгой, но поблизости не было никого из преподавателей, и ребята вовсю пользовались предоставившимся случаем.
— Я выпил уксусную эссенцию, — тихо сказал я, не глядя на Мая. — Слышал, что от уксуса худеют. Потом мне делали промывание желудка.
Май провел пальцем по запотевшему стеклу окна. Очертил круг, поставил две точки, провел вертикальную черту и пририсовал крестик. Получилась похожая на луну рожица.
— А я не хочу, чтобы ты худел, — неожиданно сказал он. — Не сердись, Мацек. Сам понимаю, что это эгоизм. Мне даже стыдно… но я все-таки не хочу.
— Почему? — удивился я.
Май молчал, плотно сжав губы. С ним происходило что-то непонятное. Казалось, что он тщетно старается подавить в себе какое-то чувство, от этого лицо у него пошло красными пятнами.