— А потом что с ними делать? — спросил я. — Ведь всюду развешаны объявления, что оружие нужно сдавать в комендатуру города или в милицию. Я сам читал…
— Вот мы и сдадим, — успокоил меня Яцек. — Только по одному оставим себе.
— Нельзя так.
— Вот дурак, никто же не узнает. А потом выберемся подальше в горы и постреляем.
Мне не хотелось с ним спорить. Я достал из кармана кусочек шоколада и, разломив на две части, протянул половину Яцеку. Он взял ее и небрежно положил в рот. Просто поразительно! Я свою половинку потрогал пальцами, потом слегка лизнул. Честно говоря, шоколад казался мне величайшим открытием человечества. Раньше я и не предполагал чего-либо подобного. Удивительная вещь — еда, предназначенная не для утоления голода, а просто для удовольствия. В этом было что-то даже неприличное. Или взять, например, конфеты, фрукты или пирожные — раньше я и понятия не имел об их существовании. Я и теперь не очень понимал их назначение, хотя и радовался им — уж очень вкусные это были вещи.
— А я не люблю горького шоколада, — проговорил Яцек. — Мне больше нравится молочный.
Псих какой-то. Горький шоколад! Да неужто может быть что-либо слаже или великолепнее этой коричневой пластинки, разделенной на маленькие квадратики? Представляю себе, что сказал бы Мишка, если бы там, в Коми, кто-нибудь вдруг угостил бы его шоколадом. Даже у дяди Ивана не было шоколада. Наверное, он не умел его наколдовывать.
Я с нетерпением дожидался отъезда немцев. И наконец этот день настал: старый Мюллер вынес из сторожки три больших кожаных чемодана и поставил их на двухколесную тележку. Клаус был по-праздничному принаряжен: в замшевых тирольских штанишках, шерстяной куртке и белой рубашке с галстуком. Он подошел ко мне и сказал что-то, чего я, конечно, не понял.
— Дер, ди, вас, капуста, квас, — тем не менее ответил я и одобрительно похлопал его по плечу. — Счастливого пути, фриц.
Тогда он бросился в сторожку и вынес оттуда красную коробку с солдатиками. В другой руке у него был желто-зеленый заводной танк на передвижных гусеницах. Если накрутить пружинку, танк этот мог объехать весь двор, преодолевая даже камни и кирпичи на своем пути.
Клаус поставил передо мной на землю коробку и танк. А потом улыбнулся и жестом показал мне, что теперь я могу считать себя хозяином этих игрушек. Я отрицательно покачал головой.
— Варум? — спросил он, и лицо его сразу же приняло грустное и обиженное выражение.
Я знал, что «варум» означает «почему». Но ответить ему я не умел. Пришлось мне тоже улыбнуться, хлопнуть Клауса по плечу и взять игрушки. Лицо у него сразу же повеселело. Мы помахали друг другу на прощание, а старый Мюллер толкнул тачку в сторону ворот.
Яцек с крыльца наблюдал за этой сценой. Потом он неторопливо сошел с крыльца и, присев на корточки, внимательно осмотрел танк.
— Танк пойдет мне, — изрек он. — Так будет справедливо.
— Ты думаешь? — Я только пожал плечами.
— Тебе — солдатики, мне — танк. Можно и наоборот, как хочешь.
— Но ведь Клаус все-таки мне их подарил.
Яцек поднялся и с сомнением уставился на меня.
— А я думал, что ты мне друг, — обиженно заявил он и повернулся ко мне спиной.
Именно этого я и добивался. Мне совсем не хотелось оставлять у себя и то и другое, но Яцек не должен считать, что он вправе требовать у меня, что хочет. Тут все должно зависеть от моей воли. Захочу — подарю ему, но могу и не захотеть.
— Погоди, — сказал я. — Игрушки эти мои. Клаус подарил их мне. Так или не так?
— Плевать я хотел на…
— Нет, ты скажи — мои или не мои?
— Ну, пусть твои. А мне и не нужны ни танк ни солдатики. Просто я хотел испытать, какой из тебя друг…
— Погоди, — прервал я его. — Если ты признаешь, что они мои, то это совсем другое дело.
Я поднял с земли две палочки, из которых одна была чуть короче другой, и зажал их в руке так, что выступающие концы были примерно одинаковой длины.
— Тащи, — сказал я. — Длинная — танк.
Яцек вытащил короткую, и я отдал ему коробку с солдатиками. В душе я был доволен результатами жеребьевки — танк мне нравился значительно больше.
— Подождем до вечера, — сказал Яцек. — Как только стемнеет, пойдем в тот двор и попытаемся проникнуть в погреб.
Я никак не мог дождаться ужина. Во-первых, потому что был голоден, а вернее, мне казалось, что я голоден, хотя после обеда я уже успел съесть несколько кусков хлеба с маслом. А во-вторых, уж больно мне не терпелось добраться до этих подвалов — сразу же после ужина мы должны были тронуться в намеченную экспедицию.
Вечерело. Мама накрыла на стол и поставила большую миску с пирожками. С возрастающим нетерпением я все чаще поглядывал на дверь: почему отец так долго сидит в ванной? Наконец он вышел. Мама положила ему на тарелку четыре пирожка и взялась за мою тарелку. Мне — тоже четыре.
— Мало, — буркнул я.
Отец рассмеялся.
— Так ты ведь больше не съешь, Мацек.
— Увидишь, — не сдавался я. — Я страшно голоден.
Это было не совсем так: голода я не чувствовал, но и не мог спокойно смотреть на целую гору пирожков. У меня было ощущение, что несъеденные пирожки пропадут безвозвратно. А что, если снова что-нибудь случится и наступит голод?
— Да пусть себе ест сколько хочет! — Мама подложила мне на тарелку новую пару пирожков. — Кушай на здоровье, сынок.
Пирожки были пышные, с мясом и грибами, политые топленым свиным салом. Никогда бы не подумал, что мама умеет так вкусно готовить. В Коми все ее супы имели какой-то горьковатый, неприятный привкус.
— Ты стала очень вкусно готовить, — не удержался я с набитым ртом. — Вкуснотища!
— А мама всегда отлично готовила. — Отец насмешливо улыбнулся, как бы отгадав мои мысли. — Даже самому искусному французскому повару не удалось бы приготовить более вкусных пирожков из брюквы или березовой коры.
— Угу, — пробормотал я, проглатывая очередной кусок и насаживая на вилку последний пирожок.
— Да не хватай ты так жадно. Пора бы уже тебе, Мацек, научиться есть спокойно.
Я просительно подмигнул маме, поглядывая на миску. Там еще оставалось несколько пирожков, а родители уже отодвинули от себя свои тарелки.
— Вы уже наелись? — спросил я с надеждой.
— Останутся на завтра, — ответила мама. — Я тебе разогрею их утром на завтрак.
Я тотчас сообразил, что если я сейчас доем пироги, то утром мне все равно что-нибудь дадут, и пододвинул к себе миску.
— Мацек! — строго сказал отец. — Это уже самое настоящее обжорство!
— Оставь ты его в покое, — тихо проговорила мама. — Ребенок изголодался. Пусть хоть теперь ест сколько хочет.
— Да ведь так и заболеть можно. Столько съесть перед сном!
— А я доем и пойду погуляю, — взмолился я. — Тут осталось всего два пирожка… — Я положил их себе на тарелку и поспешно надкусил один. Однако повторилась история с булочками — глазами бы я съел все, но желудок отказывался подчиниться. И все-таки я продолжал жевать.
— Да прекрати же ты, наконец! — не выдержал отец. — Сам видишь, что в тебя уже больше не лезет.
— Только оставь их мне на утро, хорошо? — обернулся я к матери. — И к ним еще хлеба с маслом — куска три.
Я взял с собой карманный фонарик отца, свечи и коробок спичек. Яцек дожидался меня у сторожки. Мы перелезли через забор в соседний двор, спрыгнули в высокую траву, стараясь не подымать шума. Двор здесь был намного больше нашего, а в глубине виднелся темный трехэтажный дом.
— Осторожней, — прошептал Яцек. — Нужно, чтобы нас никто не заметил.
Вообще-то здесь никого и не было, вокруг царила тишина, только кусты жасмина шелестели под ветерком. Яцек пошел вдоль забора по узенькой, совершенно заросшей тропинке, ведущей к дому. Подойдя к дому, Яцек остановился.
— Вход в подвал с другой стороны, — шепнул он мне на ухо. — Фонарик у тебя есть?
— Есть.
— Тогда давай! — Он взял у меня фонарик, спрятал его в карман куртки и еще раз предупредил: — А теперь тихо. Ни слова.
Мы прокрались на зады дома. Только одно окно на втором этаже было освещено. Яцек шел уверенно — он, по-видимому, уже бывал здесь и прекрасно знал дорогу. Я споткнулся о какую-то железку и чуть было не растянулся во весь рост.
— Тише… — прошипел Яцек.
— Кто там лазит? — послышалось внезапно сверху. — Чего вам здесь нужно?
Мы задрали вверх головы. Из темного окна на втором этаже высунулся в нашу сторону какой-то мужчина. А еще через секунду нас ослепил яркий луч фонаря.
— Ну, чего вам?
Я хотел удирать, но Яцек придержал меня за рукав.
— У нас кот потерялся, — крикнул он мужчине. — Он шмыгнул в дырку в заборе и где-то здесь спрятался. Мы живем на соседней вилле.
— Вранье! — оборвал мужчина. — Убирайтесь отсюда. Лазят здесь всякие.
— Так мы ведь кота ищем, — поддержал я версию Яцека. — Мама велела обязательно его найти. Кис-кис-кис…
— И не светите, пожалуйста, нам в глаза, — попросил Яцек. — Так и ослепнуть можно. Кис-кис-кис…
Мужчина погасил фонарик и скрылся в окне. Он что-то еще проворчал, но мы его не расслышали. Яцек пододвинулся ко мне.
— Делай вид, что мы продолжаем искать, — прошептал он. — Этот тип наверняка еще следит за нами.
Я нагнулся еще ниже, будто всматриваясь в темноту.
— Кис-кис-кис…
И тут я чуть не вскрикнул от испуга: прямо из кустов ко мне выпрыгнул огромный котище с горящими глазами. Я даже присел от неожиданности. Однако кот дружелюбно потерся о мои колени и снова исчез в темноте. Яцек присел рядом, и мы несколько секунд всматривались в окно, из которого выглядывал ранее мужчина. Из-за туч показался на мгновение месяц, и блеск его отразился в стеклах окна. Никого. По-видимому, мужчина успокоился и снова лег.
— Идем, — шепнул Яцек.
— А может, лучше вернуться?
— Не трусь, пошли.
Мы на цыпочках подошли к стене, в которой виднелась небольшая железная дверь.
— Они сюда входили, — прошептал мне Яцек в самое ухо. — Только бы дверь не была заперта…