– Я ему говорю: возьми рисунки посвежее, зачем ты тащишь старые, а он: «Ничего ты не понимаешь, мать, я был моложе, рисовал грязнее, но искреннее». Представляете? – жаловалась чья-то мама. Александр Семенович сделал вид, что слушает ее очень внимательно и вот-вот придумает остроумный ответ. А тут всякие несознательные граждане лезут во взрослые разговоры!
– Чего тебе, мальчик? – В его голосе слышалась мольба и экзистенциальная тоска. Тонкий даже побоялся разочаровать его своими глупыми вопросами. Но вопрос таки задал:
– Я хотел узнать…
– Я даю мастер-класс в четвертой аудитории с двенадцати до шестнадцати. Спроси моих учеников, что нужно приготовить на завтра.
– Я не за этим! – ляпнул Тонкий и, видимо, зря. Александр Семенович здорово расстроился:
– Нет? А зачем же тогда? Вы же приехали на форум молодых художников специально затем, чтобы поучиться у старшего поколения мастерству, а не так потусить…
Слово «потусить» он выговаривал особенно тщательно, видимо, подчеркивая: «Вот видите, я знаю ваш жаргончик! Что вы еще пытаетесь от меня скрыть? Да я вас насквозь вижу, неучи».
Говорить после этого, что Сашка ходит на мастер-класс к другому художнику, было бы верхом легкомыслия. Александр Семенович дал понять, что здесь, на форуме, все ходят либо к нему, либо никуда. Без вариантов. Тонкий предпочел сразу уйти от темы:
– Как вы после вчерашней кражи? Я слышал, ваша скульптура там тоже была…
Александр Семенович скорбно прикрыл глаза, как Гамлет на сцене. Наверное, про себя он пожалел, что вокруг так мало публики. Просто до безобразия мало. Разве может один этот пацан…
– В газете. – Он сделал театральную паузу. – Читай газеты, и все узнаешь.
– Но я спросил, как вы…
– Я давал интервью вчера. Ты что, не видел?
Вопрос был из серии: «Разве ты не знаешь, что дважды два четыре?! Да ты просто неуч тогда! Всякий культурный человек это знает! Мне стыдно находиться с тобой в одном помещении!» – Вот такое лицо было у Александра Семеновича: «Всякий культурный человек знает, что я вчера давал интервью. А ты, мальчик, – позор нации». Тонкий решил внести ясность:
– Вряд ли газета уже вышла…
– Значит, жди! – нашелся Александр Семенович. – Я уже все рассказал корреспонденту. Если начну повторяться, возникнут противоречия… – Он долго распространялся о том, какие такие противоречия возникнут, если он поделится с ним, Сашкой, своим драгоценным мнением. Тонкий подумал, что начал разговор не с того. Сам виноват: хотел сыграть на тщеславии Индюка и спросил его мнение, а не «Что вы делали вчера с двадцати двух до двадцати четырех». Вот и получил по носу этим тщеславием. Может, и правда попробовать по-другому?
Под уничтожающим взглядом Индюка Тонкий буквально ввинтился между ним и чьей-то мамой и, преданно глядя в пустоту перед собой, отчеканил:
– А я вчера так испугался! Ложимся спать, слышу – грохочет! Шум такой, – словно кулаком по железу. Ну, думаю, призраки в гостинице завелись… А это, оказывается, Елена Владимировна в лифте застряла!
Родители захихикали и наперебой принялись выкладывать все, что от них требуется:
– А мы здесь, внизу, сидели, слышим: крики, грохот!
– А я в бассейне была, все пропустила…
– И я в баре – музыка, ни черта не слышно!
– А я как раз к Светке собралась, смотрю, она летит мне навстречу…
Тонкий так и сидел, глядя перед собой, пытаясь запомнить и осознать все сведения, которые на него посыпались. Бар отметаем сразу: там и правда ничего не слышно, а еще куча народу, которая при случае подтвердит: да, этот человек был с нами и музеев не грабил, если вы тут на это намекаете. Кто слышал из комнаты или коридора, тоже не бог весть какая ценная информация. А что ценная? Если все так, как сообщила Светка, то надо говорить не про лифт, а про взрыв, даже, точнее, о том, что было до взрыва. До взрыва лично он, Тонкий, сидел с ребятами в номере. Там были почти все, кроме Лехи, Семена и той девчонки, с которой он разговаривал утром в столовой. А из взрослых – только дед. Тонкий глубоко вздохнул и продолжил опрос:
– Веселый был денек. А когда рвануло…
– Мы у Николая сидели.
– А мы в баре.
– А я носилась по этажам, искала, где все…
«Раз!» – Тонкий исподтишка разглядывал маму, которая носилась по этажам. Спокойно, мы не подозреваем всех подряд, а просто считаем тех, чье местонахождение в момент взрыва некому подтвердить. Если уж на то пошло, гораздо важнее, что было после взрыва…
– Мы смотрим в окно – салют! Бегом вниз, а лифт уже занят…
– А я по лестнице спустилась, – ответила та же мама. – Только пришлось возвращаться, потому что выход на первый этаж был заперт.
– У нас на втором – тоже…
– И на третьем.
– И на четвертом, и на шестом…
Тонкий про себя кивнул: значит, на момент взрыва выход на черную лестницу был открыт только на пятом этаже. Может, ерунда, а может, важно. Надо запомнить!
– А когда выбежали, уже все закончилось.
– А мы уже были в холле, только на улицу выйти. Снег, салют, красиво! И чего ребятам запрещают фейерверки? Новый год же скоро. Зря вы, Александр Семенович, с нами не пошли.
– Не пошли? – Тонкий вчера своими глазами видел, как Александр Семенович заходил с улицы. И у лифта с ним сталкивался.
Индюк изобразил смущение на лице:
– Дела! Все дела! Ну я же потом передумал!
Тонкий нервно сглотнул: спокойствие, только спокойствие! Мы не подозреваем всех подряд и особенно тех, кто нам не нравится. Мало ли, какие дела могут быть у человека вечером в гостинице! С его манией величия бар – тоже дело. Или бассейн. Хотя если уж на то пошло: Индюк ведет мастер-класс, может, и правда готовился с вечера?
– Вы тоже были в холле? – наугад спросил Тонкий.
Александр Семенович солидно промолчал, но чья-то мама (та, которая спросила: «Чего с нами не пошли?») ответила за него:
– Да, мы как раз собирались, он мимо проходил. Позвали с собой, а видишь: дела у человека. Он у тебя ведет мастер-класс?
– Не… А потом охрана пришла?
– Она вышла чуть раньше нас, ребята как увидели – и деру!
Больше всего хотелось спросить, где в этот момент были охранники и почему проворонили кражу. Они же всегда здесь: вон один – с газетой, вон второй делает вид, что поливает цветочки, а сам уши навострил… Музей в дальнем закутке, за гардеробом. Идя туда, миновать холл не получится, с обратной дорогой та же история. Вряд ли охранники, как маленькие, побежали смотреть салют. Либо их кто-то старательно отвлекал, причем два раза: пока вор пробирался в музей и обратно, либо… Нет, слишком просто. Надо будет у Светки спросить. Наверняка она вчера подслушала больше, чем Тонкий узнал за весь сегодняшний день.
– А мы еще погуляли потом. Погода-то какая! – некстати выдала чья-то мама.
– И мы тоже! Чего детей вечером не выпускают! Мы же с ними!
Гм… А может, и кстати! Вон сколько народу было на улице. У вора была тысяча и одна возможность спрятать награбленное в стоящий в лифте диван, не привлекая к себе внимания. Возможно, он даже сделал это не сразу, а подождал, пока все выйдут… Картину здорово портили охранники в холле. Кто их отвлек, а главное – как, если больше никто ничего не заметил. Взрыв, например, слышали все… Хотя Тонкий помнит, как возвращались с улицы. Может, и правда много народу осталось погулять, но в холле такая толпень была, пришлось посидеть на диване, чтобы дождаться, когда представится возможность пробиться к лифту. В этой толпе из музея что угодно можно вынести. Можно даже единолично оккупировать лифт, наплетя про лишний вес или клаустрофобию, а то и просто выпихнув предполагаемых попутчиков. Это бы запомнилось, надо у народа спросить. Значит, задача вора облегчается ровно вдвое. Как он проник в музей на глазах у охраны? Да тоже с толпой! Все спустились, и вор спустился. За спинами протиснулся мимо гардероба в музей. Вот еще зачем было нужно ослеплять камеру: он находился в музее дольше, чем требуется для кражи. Ждал, когда пойдут обратно. А потом…
– А мы сразу в номер пошли. Только пришлось посидеть в холле. К лифту было не протолкнуться.
– А мы раньше всех зашли спокойно…
– А мы вообще гуляли…
Человека, единолично оккупировавшего лифт на пути в номер, не вспомнил никто. Странно. Хотя, наверное, здесь не все, кто вчера ходил смотреть салют. И может быть, нужный свидетель сейчас спит себе в номере, ни о чем не подозревая. Где его теперь искать? Тонкий сказал: «До свидания», – и побрел прочь. У гардероба он зачем-то свернул и поглядел на закрытую дверь музея. Дверь как дверь, замки на месте, не сорваны. Но это он и раньше знал, только не помнил откуда: то ли Светка рассказывала, то ли Серый, то ли сам видел вчера на квадраторе охранников. Значит, у вора были ключи. А может, отмычка. А может… Много чего может быть. Надо подумать.
Глава XIРазговорчики в воде
Бассейн работал круглосуточно, а Тонкий и не знал. Дежурный выдал ему полотенце, сказал: «Никого не утопи. Раздевалка там», – и уткнулся обратно в свой журнал. Тонкий вышел из душа и понял, что не прогадал: бассейн ночью – отличное место для размышлений. Двадцать пять метров хлорированной воды в длину и чуть поменьше в ширину, полумрак – наверное, чтобы не забывали: все-таки ночь на дворе. И никого! Тонкий булькнулся в теплую воду и подумал, что жизнь налаживается.
Верный крыс остался в раздевалке. Вряд ли ему придет в голову грызть банкетки и железные шкафчики. А больше ничего интересного там нет, так что не набедокурит, не сумеет. А здесь – полумрак, банкетки, стеллажи с мячами, черная полоска плитки на дне, Тонкий так и не понял зачем. Может, разделительная полоса, как на дороге? А вон там, за стеллажами, дверной проем. Без двери. И кажется, тоже поблескивает в полумраке вода. Лягушатник, что ли? Или второй бассейн?
Пока Тонкий раздумывал, что ему больше хочется: посмотреть, что находится за дверным проемом, или остаться в воде, в лягушатнике началось какое-то движение. Мелькнула черная тень, как будто пролетела над водой, и кто-то произнес: