В детстве я иногда был свидетелем необъяснимых событий. Мой дед – да и его отец – был удивительным человеком, свершившим много загадочного. А еще у меня была тетушка, которая, похоже, владела магией. Она любила угостить родных ужином во дворе за своим домом. И вот как-то раз во время одной из таких веселых посиделок я сидел за столом рядом с ней. Мне тогда было лет шесть или семь, и я с восторгом слушал ее смешные истории о том, как она росла со своими братьями-озорниками. Во время одного из таких рассказов она легонько толкнула меня локтем в бок и попросила сходить на кухню – принести маленькую голубую миску. Я вскочил со стула, побежал на кухню – и увидел там тетушку. Она мыла посуду над раковиной. У меня перехватило дыхание, пораженный, я замер на месте, уставившись на нее.
– Ты чего? – спросила она.
– Я… мм… я за миской, – ответил я.
– Вот, возьми, – как ни в чем не бывало сказала она, махнув по голубой миске кухонным полотенцем и вручая ее мне.
Я схватил миску и помчался к столу во дворе, чтобы отдать ее все той же самой тетушке. В знак благодарности она подмигнула и поцеловала меня! Я навсегда запомнил тот случай, но таких случаев в моем детстве было столь много, что они уже не казались чем-то необычным.
Я, молодой врач, переживший в ту ночь на шоссе опыт восприятия себя как чего-то, отличного от своего тела, начал вспоминать подобные эпизоды один за другим. Эти воспоминания как будто звали меня, давали повод исследовать все, чего я не знал о жизни, все, чего не понимал в себе. Ученичество у Сариты стало для меня лучшей возможностью найти ответы на эти вопросы. Так, давно уже получив диплом врача, я начал все сначала. Я начинал с нуля, проработав несколько лет хирургом. И начал я с неизбежного вопроса: «Кто я?»
9
– Бред какой! – прошептала Лала.
– Это событие, которое остается в памяти, богиня, – сказала Сарита.
Она немного приободрилась, после того как исчезло видение аварии. В то же время странно вдруг было очутиться на стуле в маленькой комнатке с зеркалами по стенам. Сначала она не понимала, почему попала сюда, но потом вспомнила разговор с Мигелем в первую встречу с ним – когда он в больничном халате сидел на ветке древа жизни и грыз яблоко. Он говорил тогда о звездах и космосе, о том, что весь мир материи – это отражение бесконечной жизни. Тогда мир, в сущности, и есть зеркальная комната. Здесь это было ей очевидно. Ее сын понял это – сделал свое открытие о зеркалах – во время ученичества. Позже он стал заниматься самостоятельно, погружаясь в видение по нескольку часов кряду в комнате с зеркалами. Он регулярно практиковал этот вид медитации до тех пор, пока не перестал нуждаться в напоминании… то есть пока не пережил на опыте, что он и все вокруг – это отражение истины.
Сарита смотрела на все эти отражающие поверхности, и ее не оставляло какое-то странное чувство.
– А почему это тебя в зеркалах нет? – спросила она Лалу.
Хотя ее спутница сидела рядом, прижавшись к ней в тесноте, Сарита нигде не видела ее отражения.
– Тебе лучше знать. Это же твое видение.
– Это видение моего сына.
– Гм. – Лала нахмурилась. – Откуда же тогда столько лиц матери Сариты?
Старая женщина и сама была бы не прочь получить ответ на этот вопрос. Ее озадачило такое количество собственных отражений – они множились, разбегались, создавая вселенную, у которой, по-видимому, не было пределов. Со всех сторон, куда ни кинь взгляд, на нее смотрел собственный образ. В каждом зеркале сидела сгорбленная, усталая, отяжелевшая старуха. Она всегда гордилась тем, что следит за собой: и волосы у нее всегда были причесаны как следует, и одевалась она хорошо, но в этих отражениях она представала неряхой. На нее глядели толпы растрепанных старушенций в поношенных шалях, с унылыми лицами. Тогда она бодро улыбнулась, надеясь поправить картину, в ответ ей улыбнулись тысячи лиц, и в комнатке стало веселее. Так-то оно лучше, подумала она, проводя дрожащей рукой по седым волосам и чуть выпрямляясь.
Помещение было совсем маленькое – что-то вроде чулана или гардеробной. На стенах висело восемь зеркал в рамах. Ни одежды, ни чего-то другого здесь, однако, не было – одни зеркала, да кто-то положил коврик на пол и поставил на белых блюдцах свечи, которые были таинственным образом зажжены. От их мерцания все отражения казались живыми. Лала еще плотнее прижалась к ней, почти положив свою ногу ей на ногу и уперевшись острым локтем ей в ребра, так что Сарите очень захотелось оказаться на каком-нибудь удобном диване. Разве иллюзиям позволительно вызывать боль?
– Ты правильно отметила, – сказала Сарита, и ее голос эхом отразился от стекол. – Пока сам Мигель тут не появится, это не его видение.
– Сестра, но еще один человек тут уже не поместится, – откликнулась Лала. – А что, если еще и отец твой присоединится к нам или, не дай бог, этот призрак по имени Эсикио?
Она побарабанила по зеркалу, в которое смотрела, как будто этот стук мог помочь ей увидеть себя. Она постучала еще, и вдруг что-то резко изменилось в комнатке. Все отражения Сариты исчезли, а на их местах появились освещенные свечами бессчетные лица Мигеля Руиса.
Лала испуганно подтянула под себя ноги. Мигель сидел рядом, прижавшись к ней теплым боком. Его присутствие поставило под угрозу само ее существование. Казалось, к ним пришел сам смотрящий, а не только воспоминание о нем. Кем бы он ни был сейчас – отчаявшимся телом, цепляющимся за жизнь, или сознанием, переписывающим свою историю, – реальность его невозможно было отрицать. Одним лишь своим присутствием он вдыхал в видение жизнь. Зеркала теперь стали бесконечной вселенной возможностей, по сравнению с которой знания казались чем-то ничтожным, не имеющим никакого значения.
– Интересно, – услышала его голос Лала.
Это он с ней говорит? Она смотрела на ставшего моложе Мигеля: он всматривался в калейдоскоп отражений. Улыбнувшись, он закрыл глаза, как бы желая удержать ощущения еще на несколько драгоценных секунд. Вот где она навсегда потеряла его – в такой же комнатке с зеркалами. Да, места тут было явно маловато. Ей стало трудно дышать, и не потому, что они сидели в тесном чулане, а потому, что, по крайней мере сейчас, ничто не способно было спасти знания от уничтожения.
– Чрезвычайно интересно, – сказал он, открывая глаза. – Разве нет?
Он обращался к ней, но она ничего не ответила.
– Ты здесь, – произнес он, – и в то же время тебя здесь нет.
Она посмотрела в зеркала и не нашлась, что на это сказать.
– Ты существуешь – и в то же время не существуешь. – Он помолчал. – Я чувствую, что ты рядом. Я слышу твои слова: они эхом отдаются у меня в голове, как чьи-то воспоминания, но я тебя совсем не вижу.
– Поверь мне, – непривычно робко сказала она. – Я настоящая.
– Это так – и не так. Ты думаешь, что ты настоящая, и я так когда-то думал. Но это не так.
– Все подчиняется моему повелению. – В ее голосе зазвучали воинственные нотки. – Люди действуют и реагируют лишь потому, что я им велю.
– Однако ты не человек. Смотри. – Мигель разглядывал множество своих отражений, но ее не мог отыскать. – В этой комнате только один человек.
– Я – человеческий ум, – надменно сказала она. – Попробуйте-ка обойтись без него.
– Ты – плод ума. Это так – и не так. Ты – человеческий гений. И это так, да не так.
– Знания навечно возвысили дух человека.
– Ах, никогда еще голос знаний не звучал столь разумно! – Мигель улыбнулся и добавил: – Ты права – и не права. Знания могут возвысить дух, а могут и подорвать его силу. Они – причина всех трудностей человечества, и они же – их преодоление.
Лале хотелось сказать что-нибудь в свою защиту, но она колебалась, вдруг почувствовав неуверенность. Он что, пытается запутать ее? Она следила за лицом Мигеля, находящегося в видении, которое ему показывали бесчисленные зеркала, и размышляла. Людьми руководят мысли, убеждения, общие мнения. Убеждения естественным образом отражают друг друга. Одна мысль имитирует другую, как отражения в этой несчастной комнатушке, создавая столько разных миров, что их не сосчитать. Истории множатся, воспроизводя друг друга при каждом пересказе. Что в этом плохого?
– Любовь моя, истина обитает не в этой комнате, – сказал Мигель. – Здесь, как и в мире человеческого мышления, есть только эхо и отражения.
– Слушай, ты говоришь совсем как тот старый шут! – воскликнула она, свирепея при воспоминании о его прадеде. – Никакое я не эхо – и смотри, у меня ведь нет отражения, как ты и говоришь!
Мигель закрыл глаза, словно для того, чтобы представить ее себе такой, какая она есть.
– Из реального в этой комнате – только этот человек, – вздохнул он. – Знания, любовь моя, – это голос, непрекращающийся рассказ, история. Да, он меняет человеческую действительность к лучшему – но и к худшему тоже.
– Твоя история – это единственное, что останется после тебя, а я покровительница историй.
– Ты рассказчица, это правда. И искательница истины. Ты лгунья, ниспровергательница – но также ни то и ни другое.
Она придвинулась совсем близко к нему и прошептала на ухо:
– Я – это ты. Да, я – это ты! Признай это. Я – это ты, и я реальная.
– Признаю, ты хочешь быть реальной. Но я признаю и то, что ты не реальная. И это тело свидетель тому.
Она увидела, как в зеркале бессчетные отражения Мигеля прикладывают красивую руку к сердцу. Ее обжег огонь ярости.
– Тебе нужна истина? Ты ищешь то, что невозможно найти, – а тем временем вот она я! Я полна желания, бери меня. Все это время я шепчу тебе, маню тебя!
Пытаясь найти удобную позу в этой тесноте, она скрючилась прямо перед Мигелем. «Ну и пусть, – подумала она. – Пусть посмотрит на свое собственное лицо».
– Где я – там уверенность, там ясность, – убежденно сказала она. – Со мной всегда победишь, без расплаты!
– Расплата бывает огромна, – возразил он. – Люди платят непомерную цену за свои верования.