Человеческие знания доказали свою ценность и возможности. Знания дают уму ландшафт, воображаемое пространство, в котором он может пользоваться словами для исследования и игры. Слова могут населять наше воображение объектами, и тогда этот ландшафт насыщается новыми представлениями и возможностями. Знания – это фон всего видения человечества. Их предназначение – быть союзником осознанности. Если принять эту точку зрения, то мы увидим, что знания могут быть ангелом, освобождающим нас, – или же бесом, вселяющимся в нас. Признавая это, мы обретаем возможность управлять своими историями так, чтобы они лучше отражали истину. Управление историей – наш первый, пробный прыжок к свободе.
Нетрудно понять, что для каждого человека свобода означает готовность ума менять старые привычки. Но в первую очередь ум должен услышать себя и изменить свою речь. Поэтому я и просил своих последователей заключить с самими собой некоторые новые «соглашения». Подспудно они долгие годы совершали выбор, который шел вразрез с состоянием их сознания. Так, мои ученики, как и большинство людей, когда-то заключили с собой договор, гласящий, что жизнь несправедлива или что они неудачники, то есть сами назначили себя жертвами. Согласившись на эти неписаные условия, они чувствовали себя обязанными жить в соответствии с ними и годами ломали себя, лишь бы угодить обществу. Страх заразен – если мы с этим согласимся. Осуждение неизбежно, чувствовать себя жертвой – нормально, если мы поверим, что это действительно так. Общепринято сплетничать, всем так и хочется знать, что за несчастье постигло знакомого, всех захватывают драматические события, происходящие с другими. Но это становится нормой, только если мы так решим.
Однако мы можем сделать другой выбор. Чтобы помочь этому, я предложил людям принять некоторые новые соглашения (позже я назову их «Четырьмя соглашениями»), с помощью которых можно изменить старые, привычные модели поведения. Я призывал людей ничего не принимать на свой счет и перестать заниматься домыслами. Я просил их быть честными в своих словах, когда они пользуются чудесным даром языка: словами, которые они произносят, и словами, в которые облечены их самые сокровенные мысли. Я просил их делать все в полную силу. Это и есть четыре простых соглашения. Кроме того, я не уставал напоминать ученикам: не верьте, но слушайте. Если начать выполнять эти новые соглашения, произойдет сдвиг в нынешнем положении вещей и реальность человека изменится.
В конечном счете я просил моих учеников сдаться – не мне, не какому-то другому человеку и не по какой-либо причине, – а просто сдаться. Ум придумывает слова, дает им значения, и для большинства людей слово «сдаться» означает что-то малоприятное. Оно означает капитулировать, признать поражение. Ум не способен постичь преимущества тотальной сдачи, но человеческое существо понимает их. Когда ум не создает помех, человек стремится сдаться, как запертый в клетку зверь стремится к свободе. Он умеет уступить требованиям голода или отдаться любовной страсти, умеет провалиться в сон и влюбиться. Когда удовлетворяются эти физические потребности, тело обновляется, становится сильнее. Сдаться жизни – это действие силы. Расставание со старыми историями – это знак благодарности от ума верному телу.
Я уже давно сдался. Моя война со знаниями окончена. Я больше не думаю. Я вижу, слушаю, отвечаю. Слова – не самое неотразимое, что может быть в жизни, это касается и меня, и всех остальных. Гораздо притягательнее сила любви. И все же немногие понимают, сколь много старых соглашений нужно разорвать, чтобы эта сила возобладала.
После того как у меня случился инфаркт, я снова должен сдаться, оставив все ожидания и предположения. Я должен препоручить свое тело жизни и сказать «да» всем ее дарам и ударам.
Если мое тело выживет, я начну все снова и буду со смехом встречать каждый день… И да – я буду смеяться вечно.
12
– Но почему «соглашения»? – в ужасе спросила Лала. – Почему не «заповеди»? Например, «Новые заповеди»! Или «Четыре священных закона»! Или «Благие обеты»!
– Соглашение можно нарушить, – вздохнул дон Леонардо, – или изменить. Никто не будет за это судить или карать.
– Но как это поможет держать смертных в узде?
– А заповеди кого-то удержали? А обеты никто не нарушал?
– Не согрешивши, не покаешься, – сказала она. – Они грешат, а потом судят себя. Бог судит их, а они судят друг друга. Их нужно хорошенько судить.
– Судить, признавать себя виновным – значит идти против себя.
– Правильно. Это Закон Непогрешимости.
Она зевнула.
– Первое соглашение, дорогая моя. Если ты не исполнил соглашение, извлеки урок и в следующий раз сделай все, что от тебя зависит. Прощение – акт милосердия. Дать себе возможность поступить по-другому – значит действовать из любви.
– Наказать отступника – праведное дело.
– Да, так и поступают, и из запуганных детей вырастают мужчины и женщины, которые живут с чувством вины, – но счастливо ли человечество при таких законах, сеньора?
– Счастье, как и ты, – чистая фантазия.
– Как я! Чистая фантазия – это ты.
Они замолчали. Сариты не было с ними, но, помня, как не нравятся ей их перебранки, они удержались от ссоры. В тишине стало ясно, где они находятся. Они оказались свидетелями частной церемонии на вершине пирамиды Солнца.
– Интересное событие, – заметил дон Леонардо, меняя тему.
Лала с тревогой спросила:
– Где это?
– Ну как же, мы на великой пирамиде. Мне ни разу еще не довелось побывать в этом месте.
– Мне тоже, – тихо отозвалась она.
– Значит, тебя повысили!
– Как это может быть?
У Лалы перехватило дыхание. Ей было не по себе, и она ничего не могла с этим поделать. Пирамида Солнца символизировала жизнь, а не ее отражения.
– Да какая разница! – сказал он, подвигаясь ближе к месту действия. – Давай смотреть и слушать внимательно. Вот Мигель, мой внук. Он почти не изменился со студенческой поры.
– Твоей дряхлой дочери надо бы это увидеть.
– Моей достойной почитания дочери, сеньора. Прошу тебя проявлять хоть какое-то уважение, – упрекнул он ее. Но она права, признал он, Сарите следовало бы видеть эту сцену. – Тебе и мне доверено быть свидетелями этого события. Мы находимся в этом славном месте, где человеческое намерение соединило солнце с землей. Я вижу Мигеля: он улыбается, молчит. С ним женщина… Но лицо ее мне незнакомо.
– Это книгоиздательница.
– Книгоиздательница? – удивился он.
– Выходит первая книга твоего внука, ее прочтут во всех странах. Она может изменить мир, сударь, – благодаря языку!
– Здорово! – воскликнул Леонардо. – Я-то не дожил до этого!
– Ведь правда нет ничего замечательнее печатного слова, – сказала она, вновь обретая пошедшее было на убыль воодушевление. – Люди когда-нибудь подвергают сомнению слова, написанные на папирусе?
– На бумаге. Нет, не часто. – Он глубоко вздохнул и одобрительно кивнул. – «Четыре соглашения». Смелый взгляд. Хорошо написано. Просто. И при этом революционно и захватывающе.
– Видение и так прекрасно, без всяких поправок.
– Болезнь прекрасна? – резко спросил он. – Тирания прекрасна? – Да она испытывает его терпение! – Ты хочешь сказать, что страх и кара – хорошие спутники, что ответ насилием дает славные плоды?
– Похоже, тебя эта тема задела за живое.
Старый господин посмотрел в ее горящие глаза и почувствовал опасность. Не нужно распалять ее, напомнил он сам себе. Слова разжигают конфликт, а это ее любимая пища. Не важно, какие это слова – добрые или горькие, она будет наслаждаться тем, к чему они приведут.
– Я весьма уважаю твои способности, моя дорогая сударыня, – со спокойной улыбкой сказал он. – Помни только, что они достойны лучшего применения.
Лала смотрела на него, не находя, что ответить.
– Книгоиздательница, кажется, действует из лучших побуждений, – заметил Леонардо, – но чего именно она все-таки хочет?
– Очевидно, она произносит молитвы. Проводит церемонию, которую сама и придумала. Надеется, что желания, идущие от сердца, обеспечат успех.
– Она стоит рядом с нагуалем и отважилась чего-то желать, – сказал дон Леонардо и улыбнулся. Уже от одного звука этого слова он оживился. Нагуаль. Абсолютная сила. Тональ же в его культурной традиции означает материю. За пределами материи – только тайна, беспредельная и непостижимая, непроницаемая для знаний. Нагуаль – это еще и человек, который знает, что он сам – это бесконечные возможности, сила самой жизни. Дон Леонардо подошел ближе и протянул руку, чтобы прикоснуться к Мигелю. Прикасаться было не к кому, и на ощупь ничего было не почувствовать, но была сила, сохранившаяся в тонком, как паутинка, воспоминании. Сейчас! Вот она! Рука старого господина ощупывала воздух, пальцы его дрожали, и вот его улыбка переросла в тихий смех.
– Намерение – физическая сила жизни, – сказал он. – Этого человека пронизывает намерение.
Лала, обернувшись, посмотрела на него и с любопытством протянула руку. Она стала подражать ему, двигая рукой в воздухе рядом с двумя людьми, стоявшими на вершине пирамиды и овеваемыми ветром. Она проводила рукой даже между ними.
– Значит, намерение – или хотение?
– Хотение, сеньора, – это действие ума. Как ты говоришь, желание и молитва…
– И надежда, – тихо сказала она.
– Чтобы оживить видение, одной надежды мало, – сказал Леонардо. – Нужно действие – и действие, заряженное верой в себя.
– Верой в себя? Да ты отец богохульства, сударь!
– От матери лжи слышу, мадам! – парировал старик.
Удовлетворенный тем, что последнее слово осталось за ним, Леонардо перестал обращать на нее внимание. И в это мгновение оба они растаяли в солнечном свете, позволив видению принять новую форму и разворачиваться дальше.
Отец богохульства, мать лжи. Как глупо могут звучать слова, когда мы забываем их истинное назначение. Все мы поддаемся искушению обвинять, легко уступаем желанию отстаивать какую-нибудь излюбленную иллюзию, какую-нибудь свою идею, ко