– Мы подчиняемся Лале, уже произнося наши самые первые слова, – продолжал он. – Она овладевает нами, нашим умом и телом. А что такое демон, как не тот, кто обладает силой вселиться в другого? Ее слава возносит нас, и ее же прихоть нас низвергает. Но, научившись осознавать, мы можем наконец увидеть ее, посмотреть ей в лицо – побороться с ней, если нужно, – и отвоевать свою свободу.
– M’ijo, ты хочешь сказать, что… я одержима? – с нехорошим предчувствием проговорила она.
– Древо познания прорастает в голове каждого человека, после того как он отведает его семени. Каждый может задать себе вопрос: «Какие плоды оно приносит? Страх оно рождает или уважение? Какой у них вкус – нектара или горького яда?»
Его голос отдавался эхом в тишине. Сарите хотелось проснуться, но тело отказывалось повиноваться.
– Лала… вселяется? – Старушку обеспокоили эти слова. – А мне она кажется вполне безобидной. Она просто паразит, вот и все.
– В пустыне Сатана был страшен, – мягко сказал сын, – он, можно сказать, производил впечатление.
Пальцы Сариты теребили ночную рубашку.
– Сатана в саду не так пугал, – продолжал Мигель. – Он в основном надоедал – и его было легко осадить.
– Не надо смеяться над этой историей, m’ijo, – укорила она его.
– Это история каждого человека. Восприятие меняется с ростом осознанности, Сарита. То, как ты сейчас воспринимаешь Лалу, – это мера твоей осознанности.
Так что же, эта женщина – сатана или нет? Сарита вдруг почувствовала себя слишком старой и слишком усталой, чтобы пытаться это понять. Почему ей никак не проснуться?
– Сатана – это искаженный образ Бога, – сказал сын, отвечая на ее мысли, – так же как знания – это искажение истины.
– Я не стала бы водить компанию со злом, если б знала, что это зло, дитя мое, – тихо сказала Сарита.
– Зло возникает, когда верят в ложь, и тебя ему никогда не завоевать. Что касается Лалы, то ты ее видишь в общем такой, какая она есть, – она очаровывает, она красива, но веры твоей не заслуживает. – Он взял ее за руку. – Ты видишь в ней просто зануду.
– Но иногда я вижу в ней…
Смутившись, она замолчала.
– Сариту? – подсказал он ей, но она не ответила. – Сарита – это не истинная ты. Так же как и Мигель, которого ты воспринимаешь, – не настоящий, хотя он и вправду достоин восхищения. – В слепящем лунном свете он поцеловал ее в щеку.
– Настоящий он или нет, а я его люблю, – со слезами прошептала она.
– Живой или нет, он всегда будет любить тебя.
Что-то царапнуло по оконному стеклу, и Сарита окончательно проснулась. Ей сразу же захотелось увидеть два дерева, но на фоне ночного неба видна была лишь линия крыши соседского дома. Под ветром гнулось молодое деревце жакаранды, задевая карниз крыши ветками, на которых начинали распускаться почки. Она отвернулась от окна – в темной комнате никого не было.
Лежа в одиночестве в своей маленькой кровати, Сарита глубоко дышала и пыталась собраться с мыслями. С того утра, когда у ее сына случился сердечный приступ, она проделала большой путь. Она не могла бы сказать, в каких местах побывала и как это она так поддалась чарам, – но в итоге она почему-то оказалась там же, откуда начинала. Она была у себя дома, а сына с ней не было. Она стара и скоро должна будет посмотреть правде в лицо. Нет больше почитаемой курандеры, исцелявшей умирающих. Нет больше чародейки-укротительницы, подчинявшей судьбу своей воле. Даже в состоянии транса ей не удалось вернуть ту женщину. Правда, она пока еще может пуститься во внутреннее странствие. Ей все еще подвластны силы желания. Она все еще способна на видения…
Сарита снова устремила взгляд в окно – там, в ночи, бушевал ветер. Она начинала понимать, почему нашла сына на древе жизни. Ей не нужны были объяснения Мигеля, что любовь, безусловная и неослабная, – это основа жизни. Она прекрасно знала, что любовь, ставящая условия, – это искривленный образ правды, но именно им забавляется человечество в тени символического дерева, дрожащего, как зловещий мираж, и разбрасывающего миллионы семян лжи.
Нет, ему не нужно все это ей рассказывать… И все же в это путешествие она отправилась из собственных эгоистических побуждений. Сарита выключила лампу у кровати. Потом встала с постели, нашла тапки и медленно, шаркая, направилась в кухню, истосковавшись по вкусу pan-dulce[38] и чашечке травяного чая. Нужно найти какой-то другой способ видеть это. Ей казалось, что сын бестолково распоряжается своей судьбой, что он сбился с пути. Но разве он не счастлив? Разве он не стал воплощением самого счастья – теперь, когда освободился от образа Мигеля? Осталось ли у нее самой еще время, чтобы вкусить такой свободы?
Она размышляла об этом, маленькими кусочками ела булочку и грела пальцы о горячую чашку чая. Поставив чашку на столик в гостиной, она уселась в большое кресло. Полная раздумий, она погрузилась в сон, более глубокий, чем раньше, позволив этому мгновению – всем мгновениям – раствориться в абсолютной силе.
14
– Ты счастливая или глупая?
– Что вы имеете в виду? – спросила женщина.
На глазах у нее выступили слезы. Они ехали в автобусе по тряской горной дороге в перуанской глуши. Мотор ревел, скрежетала коробка передач. Пассажиры громко разговаривали, – может быть, она неправильно расслышала его вопрос?
– Ты счастливая? – снова спросил дон Мигель ученицу.
Глаза его поблескивали из-под полей видавшей виды шляпы.
– Нет, не очень, – запнувшись, ответила она.
– Значит, ты глупая?
– Нет.
– Нет?
Она пыталась смотреть прямо ему в глаза, но это было трудно. Нелегко было встретить его открытый внимательный взгляд и вспоминать при этом, как это – быть несчастным.
– Счастье – не вопрос выбора, – наконец сказала она, сосредоточившись на том, как сцепились друг с другом на коленях ее руки. – Столько всего делает нас несчастными, – добавила она, шмыгая носом. – Некоторые… Ну, некоторые люди разбивают нам сердца.
– Ты в это веришь? – спросил он с какой-то чрезмерной прямотой. – Что кто-то или что-то делает тебя несчастной? Что кто-то может разбить твое сердце?
– Да.
– Кто-то может заставить тебя, принудить быть несчастной? Серьезно?
– Да. Это звучит глупо?
– Это звучит так, как будто ты веришь в это.
– Я ничего не могу с этим поделать. – Она пожала плечами. – Жизнь – дерьмо.
– Жизнь предоставляет огромный выбор, – ласково сказал Мигель. – Ты выбираешь несчастье?
– Если у нас правда есть выбор, то, конечно, было бы глупо выбрать несчастье.
– Вот именно.
– Но…
Она силилась найти какой-нибудь довод, и ее снова наполнила горечь. Она заерзала на сиденье и зарыдала.
– Так что же, милая, – мягко повторил Мигель, – ты счастливая или глупая?
Теперь слезы обильно полились у нее из глаз прямо в подставленные руки.
Сидевшая через проход рыжеволосая женщина наблюдала и слушала. Автобус был заполнен учениками, все говорили наперебой и громко смеялись, так что трудно было что-нибудь расслышать, но Лале хотелось быть рядом с ними. Ей хотелось увидеть, как учитель работает, наконец кое-что понять в нем – в той игре, которую он затевал с людскими умами. Он играл во многом так же, как и она, но использовал магию, которая ей не давалась. Она ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось знать.
Поездка была для Мигеля желанной, это было видно. Недолгий брак, начавшийся в летний день в Нью-Мексико, был расторгнут всего несколько недель назад. Лала видела, что он уже исцелился от душевных ран и полон желания учить, поддразнивать, снова играть своей силой. И вот он здесь, с группой горячих последователей, составивших ему компанию. Всего их сорок: сорок человеческих существ, преисполненных воодушевления, едут по местам силы в Перу, сорок человек мчатся по извилистым дорогам на вершине невероятного мира.
Это люди разного возраста с непохожим прошлым, но одно объединяет их всех: поиск. Они ищут решение проблемы, которую нельзя назвать. Они ищут нечто, чего, по их мнению, им недостает, в чем им было отказано. Ей никак не привыкнуть к тому, как некоторые смертные гонятся за тайной, как будто в ней есть какая-то высшая логика. В конечном счете они опять возжаждут старых привычных знаний и вернутся к ним. Как цыплята, которые усаживаются на насест после многих мучительных попыток взлететь, они вернутся к своей прежней, привычной жизни. Скорее раньше, чем позже, они придут в себя.
Так стоило ли вообще пускаться в это предприятие? Зачем вся эта суета, эти поверхностные попытки, к чему это вдохновенное пение, молитвы, все это притворство? Чтобы ненадолго оказаться в этом братстве? Или ради нескольких пьянящих мгновений чуда? Наверное, их влекло то глубокое волнение, которое испытываешь, подходя к краю познаваемого и в благоговейном страхе заглядывая в пустоту. Но, постояв над пропастью, почуяв опасность, они, видимо, уже скоро вполне готовы вернуться к комфорту привычной действительности, к тому, в чем не приходится сомневаться. И они возвращаются к старым представлениям о себе, к все тем же дурачащим их мыслям. Рискнули немного, мельком увидели бездну – и достаточно.
Лала окинула взглядом ехавших в автобусе искателей приключений. Большинство – американцы, несколько учеников из Мексики и парочка из Европы. Почти во всем мире Перу считается священным местом, сбывшейся мечтой для любителей острых духовных ощущений. Мать Сарита, несомненно, считает эту страну именно таким местом. Старушка отправила сына сюда, чтобы он соединился с Землей, – точно так же она настаивала на том, чтобы он побывал на Гавайях. У нее и другие места намечены – Египет, Тибет, Антарктика. Каждое из них требует особой стратегии, для каждого видения нужен свой план действий. Может быть, у Земли, как и у всех тел, есть свое видение, но она еще и хранит память о древних и забытых человеческих снах. Честолюбивыми устремлениями построены города и повержены в прах цивилизации, но в их развалинах все еще вибрирует человеческая мысль. Знания навечно пропитывают почву Земли, как растаявший снег – и пролитая кровь.