– А чё такой за****ный?
– Да за****ся. Долго ходил.
– Поехал бы на маршрутке – она тут прям от моего дома до «О’кея» ходит.
– Да если б я знал. Раньше же ничё не ходило.
– Раньше было раньше, – своим привычным менторским тоном разъяснил Чапа.
Они уселись на кухне. Чапа тоже жарил картошку – точь-в-точь как Лёхина жена.
– Весёлый у тебя вечер пятницы, – заметил Толя.
– Не умничай. Сейчас только открывается нью-йоркская биржа. Вот закроется – тогда и пятница началась.
– А-а, ну-ну. Торгун.
Некоторое время они молчали: Чапа мешал картошку, чтобы она не пригорела, Толя гладил кота. Потом по кухне распространился ещё один запах, и Толя сглотнул слюнки.
– Грибочки? – спросил он.
– Ага, родные, благодельские. Сам собирал, сам замораживал. Впрочем, я теперь всё сам, – озадаченно добавил Чапа, почесав нос. – Знаешь, Толя, ты если будешь говорить с этим святым, ты уж спроси у него – действительно ли там всё так, как они говорят.
– Там – это где?
– На том свете, ё***.
– А-а, ну… А тебе зачем?
– Как зачем? Это же единственная причина во что-либо верить.
– Ты разве не решил уже всё для себя?
Чапа не ответил. Он разложил тарелки, щедро отвалил себе и гостю по порции картошки с грибами и разлил напиток по рюмкам. Сам он отказался смешивать джин, а Толя залил себе тоника.
– За встречу, – сказал Чапа. Они выпили. – Так вот. Единственная причина такому, как мне, человеку с математическим складом ума, во что-то верить, – это надежда встретиться потом с ними.
Толя повернул голову туда, куда кивнул его друг, и увидел чёрно-белую фотографию родителей. На ней они были совсем молодые – наверное, выпускники института, и стояли в каком-то поле, под ярко-белым казахстанским солнцем. Чапин папа ещё даже не был грузным, а мать была очень красивой, и они улыбались, как будто не знали о том, что умрут через какие-то двадцать лет.
– Ну, я спрошу. А чего ты сам с ним не поговоришь, раз тебе интересно?
– Признаться в том, что интересно – это почти то же самое, что признаться, что Бог есть. А там и до трёх китов, на которых Земля крепится, недалеко, – ответил Чапа, тщательно пережевав пишу. – Понятно, что человек не исчезнет бесследно: его материя просто трансформируется в другие материи, но память, мысли – что с ними? Я же почти наверняка знаю, что ничего нет для них. Но всё-таки любопытно: а вдруг?
Они ещё выпили и поели в тишине. Потом Чапа сказал:
– Ни бога нет, ни рая, ни ада… Просто темнота и… это. Как его?
– Небытие?
– Ну, вакуум. Да, по сути небытие. Но это тоже что-то религиозное. Не, лучше вакуум.
– То есть это типа твоя позиция, но я всё-таки должен спросить? – уточнил Толя.
– Да.
– Это ты как бы вполглаза хочешь подсмотреть туда, в существование чего не веришь?
– Да ***, не хочешь – не спрашивай, – Чапа нахмурился и отложил еду. Он налил себе одному рюмку и, не торопясь, наслаждаясь каждым глотком, выпил.
Потом хозяин отошёл к столу и довольно долго залипал в свои три ноутбука. Он периодически выписывал что-то на бумагу, хмурился, цокал языком, сверялся с калькулятором и какой-то книжкой и вообще производил впечатление чрезвычайной занятости. Толя постоял несколько минут в дверном проёме, наблюдая за Чапой, но потом махнул рукой.
– Конечно, все служат только деньгам, – сказал он коту, вернувшись за стол. Картошка с грибами была умопомрачительной, и он положил себе ещё и ещё выпил. Постепенно сознание качнулось и перестало быть твёрдым, привязанным к чему-либо. Толя любил это состояние, он знал, что за ним последует крепкий сладкий сон безо всяких сновидений. Но тут позвонила Лиза. Он не сразу услышал её голос.
– А? Алё?
– Привет, говорю, ты как? Что делаешь?
– Ем картофанчик с грибочками.
– М-м, вкусно звучит!
– А то ж! Это Чапа мне наготовил.
– Кто?
– Чапыгин Илья, друг моего детства, а ныне задрот форекса, – Толя специально сказал так, потому что именно в это время Чапа вернулся на кухню. Услышав свою характеристику, он усмехнулся.
– Поня-ятно, – лениво протянула Лиза. Толя понял, что она позвонила просто так и скоро разговор заглохнет сам собой, и она скажет, что поедет к подруге в гости или что ложится спать. – Ну как там твой святой?
– Я его пока не нашёл. Но завтра пойду к нему. На приём.
– Ого. Прям как в налоговую.
– Ну, тут такие порядки, как я понял.
– Ла-адно, Толя, я так устала на работе.
– А что было?
Лиза пустилась в описание перипетий своей офисной жизни. Её рассказ занял минуты три, и Толя благополучно пропустил всё это мимо ушей. Благо, в его организме было уже достаточно джина, и тёплое озорное чувство веселья, наступающее даже если ты ничего не делаешь, поглотило его с головой. Ему начало казаться, что он качается на очень ласковых, заботливых волнах, а Лизин голос поёт ему песню о дальних берегах, к которым они поплывут, когда он наконец-то разбогатеет.
– Я так хочу, чтобы у тебя всё получилось, Толя, – мечтательно говорила Лиза. Только тут он понял, что она давно поменяла тему. – Чтобы ты стал тем, кто… Ну, таким же, как они.
– Как кто?
– Те, кто чего-то добился. В тебе это есть, я уверена. Я помню, когда мы только познакомились, ты говорил такие интересные вещи, в тебе было столько идей…
– А сейчас?
– Сейчас, мне кажется, ты загнался немного, но это ничего, это временно, ты справишься, и встанешь на ноги. К тому же тебе давно нужна новая работа или должность. Но это всё будет. Главное, не забудь девушку, которая тебя на это вдохновляла, ладно?
– Я тебя не забуду, ты ж понимаешь, котик. Ладно, тут Чапа уже зевает.
– Да, я тоже, – Лиза и впрямь зевнула в трубку, – иду спать. Целую тебя, милый.
– И я тебя.
Положив трубку, Толя выпил ещё.
– Да, ты, пожалуй, был прав, – сказал он, – все помешаны на бабках.
– А бабы особенно, – добавил Чапа.
– ***, у тебя голос такой, Чапа…
– Какой?
– Ну, не знаю, как объяснить. С детства – что бы ты ни сказал – звучит как правда. Вот как так?!
– Талант, харизма, – Чапа с самодовольной улыбкой запрокинул голову и долго ковырялся в бороде. Толя был почти уверен, что он выудит оттуда что-нибудь, но потом Чапа просто сложил руки на стол и сказал: – Бабы особенно помешаны. Ты даже не удивляйся.
– Но у неё это так звучит… ***, ей-богу, не звучит так, что всё только ради них, а по содержанию получается так… То есть что мы ни обсуждаем – она постоянно говорит, чтобы я разбогател и всё такое. У неё прям пунктик на этом.
– А у тебя нет?
– Ну, да…
– Разве ты не судишь людей по богатству, Толь?
– Эй, я об этом не говорил.
– Да я таких, как ты, каждый день вижу и читаю, на тех же форумах. Думаешь, не знаю? Абсолютно идентичные мысли. Когда ты сегодня сказал про «низших», я сразу понял всё.
– Не, я как бы понимаю, что деньги это средство… – начал было вилять Толя, которому совсем не хотелось, чтобы Чапа так легко разгадал его мировоззрение.
– Средство для чего? Мне просто интересно. Я тоже так считаю, но интересно, что ты скажешь?
– Средство вылезти из всего этого дерьма, – Толя начал придумывать на ходу. – Много у тебя денег – ты считай свободен. Можешь выкарабкаться на берег, отдышаться. Мало – ты бултыхаешься. И причем это не водичка. Это дерьмо.
– Молодец, Толя, впервые что-то умное сказал, пока тут сидишь.
– Да иди ты…
Они ещё выпили.
– Не, я серьёзно. В тебе что-то просыпается, когда выпьешь. Ты ещё не бухой? Нашёл Вадичку-то?
– Завтра пойду к нему, – отмахнулся Толя. Сейчас, пьяному, ему окончательно не верилось ни в святого, ни в бога. Почему-то он вдруг вспомнил, как то ли в седьмом, то ли в восьмом классе Чапа предал его: они оказались в новой компании, где по какой-то, не существенной сейчас, причине, все стали чмырить его, Толю, а Чапа, словно проглотив свой харизматичный язык и упрятав кулаки-кувалды в карманы, ничего не сделал, чтобы остановить их. А потом он даже стал подыгрывать их шуткам!.. Толя лишь сейчас понял, что помнит обиду за тот день до сих пор.
Он потемнел от тоски, многократно усиленной алкоголем, и глубоко погрузился в мысль, которая была слишком сложной для него теперешнего, однако он не мог от неё отделаться: «Людям не нужен никакой дьявол, чтобы творить зло – они прекрасно обходятся своими силами. Только дай им самый пустяшный повод – и они сделают какую-нибудь гадость, устроят подлянку, обидят слабого…»
– О чём задумался? – спросил его Чапа.
– О том, что ничего этого нет, Чап. Никого не будет потом.
Оба почему-то косо глянули на фотографию Чапиных родителей. Теперь и Илья помрачнел, и они снова запили молча. Потом паузу нарушил первым уже Толя:
– У шефа сынок умирает, оказывается. Вот и послал меня за святым. И я тут целый день по говну хожу, а он там, в Австрии, свои холёные ручки маникюрит.
– Чего это ты завёлся?
– В смысле? Ничё я не… Просто бесит, ***! Мы тут в этом во всём, а они там!..
– Стоп, стоп, так не пойдёт. Вот теперь ты уже перебухнул – говнецо из тебя полезло. Давай-ка пройдёмся, подышим.
Они вышли. Даже несмотря на то, что ещё была ранняя весна и никаких следов пробуждения природы не наблюдалось, аллея была уютной и безопасной. Она начиналась во дворах, где Толя с Чапой выросли, и обрывалась у берега реки, заканчиваясь ничем: сухой кустарник, горы мусора, разваленные мостки, уходящие в воду… Добредя до этого места, где было слышно, как булькает не покрывшаяся льдом вода, ребята остановились. Чапа предложил покурить, но Толя не хотел. Они просто слушали реку и тишину, почти как в детстве, и Толя думал, почему же его друг когда-то всё испортил.
Вдруг он вспомнил, что бог, если бы он был, хотел бы, чтобы Толя простил Чапу. Он стал представлять себе это прощение, и действительно – издалека, если вообразить себе такую ситуацию и посмотреть на неё со стороны, – прощение имело свою прелесть. Если бы он простил, то маленькая часть чёрного налёта, которым было покрыто его сердце, сошла бы, и он сделал бы один вдох более свободным, чем предыдущий… Но правда в том, что нет никакого налёта, и нет никакого смысла прощать или не прощать. Раз друг всё забыл и сам не спешит попросить прощения, то этот случай будет жить только мерцающим светляком в Толиной памяти, и, наверное, так ему и суждено рано или поздно умереть в ней.