В «Капитанской дочке» Пушкин бросает честного, скромного Гринева, которому явно предстоит унылая служба, подобная белкинской, в водоворот исторической катастрофы, проверяет его смертельными обстоятельствами, требующими высоких решений.
Немаловажно, что после целого ряда вариантов фамилии героя, Пушкин останавливается на фамилии Гринев, известной с XVI века и существовавшей в пушкинские времена. Это были те дворяне, на которых держалось государство в тяжкие периоды. Гриневы спасали отечество в Смутное время и за храбрость и верность жалованы были царем Михаилом, в избрании которого участвовали.
Гринев, исторический предок Белкина и Евгения, – не им чета. Он человек бодрого, молодого еще века. Он смел, силен, решителен. И ведет он себя соответственно. Но иссякают чрезвычайные обстоятельства, насильно втянувшие Гринева в действие, – и Гринев уходит с исторической арены. Ни единым словом не обмолвился «издатель», знающий его дальнейшую судьбу, о службе или иной какой-нибудь деятельности Петра Андреевича. Его последний общественный поступок – присутствие на казни Пугачева. Момент, когда окровавленная голова великого мятежника оказалась в руке палача, – есть и момент ухода Гринева в исторический тупик. Каков результат жизненных усилий смелого и благородного Гринева и самоотверженной Маши Мироновой?
«Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. – В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам».
В начале петровских реформ тридцать девять «исторических» Гриневых владели каждый собственным имением. Через сотню с лишним лет одним имением владеют десять «пушкинских» Гриневых.
«…В течение времени родовые владения Белкиных раздробились и пришли в упадок», – сказано в «Истории села Горюхина».
В конце жизни Пушкин взглянул на свою эпоху издалека. И на подступах к ней увидел очередной этап исторической драмы, разворачивавшейся с петровских времен, – самоустранение честных, бескорыстных Гриневых, отдававших Россию на разграбление кондотьерам деспотизма.
Внуки Гриневых, Белкины и Евгении – тот социальный слой, к которому и он, Пушкин, принадлежал. «Хорошее» дворянство, вытесненное из истории. То дворянство, которое он, Пушкин, в начале тридцатых годов надеялся разбудить, просветить, объединить для противостояния деспотизму…
Горький финал «Капитанской дочки» – эпитафия этим надеждам.
Трезво и безжалостно подводил он итоги.
В январе 1837 года, за десять дней до смерти, Пушкин конспектировал книгу Крашенинникова «Описание земли Камчатки». Он собирался, очевидно, написать статью о Камчатке – для «Современника». Статью он не успел написать. Но и конспекты Пушкина всегда столь выразительны и осмысленны, что мысль ненаписанной статьи совершенно ясна.
Это должна была быть статья о безнравственности царизма. Царская империя строилась средствами, которые Пушкин в 1837 году принять не мог.
В начале января 1837 года – последнего месяца его жизни Пушкин снова писал о Вольтере. Он сочинил историю о том, как один из потомков Жанны д’Арк вызвал на дуэль Вольтера за издевательскую поэму «Орлеанская девственница». Вольтер якобы ответил:
«Могу вас уверить, что никаким образом не участвовал в составлении глупой рифмованной хроники… о которой изволите мне писать. Европа наводнена печатными глупостями, которые публика великодушно приписывает мне… Жалею, что я не посвятил слабого своего таланта на прославление божиих чудес, вместо того, чтобы трудиться для удовольствия публики – бессмысленной и неблагодарной».
Он снова писал о Вольтере и о себе. И о себе больше, чем о Вольтере.
Пародийная богохульная «Орлеанская девственница» была одним из образцов пушкинской пародийной богохульной «Гавриилиады».
Когда в 1828 году список «Гавриилиады» попал в руки властям и началось следствие, Пушкин, – так же, как и Вольтер в «Последнем из свойственников», – отрекся от своего сочинения. Он писал Вяземскому:
«До правительства дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне».
Фраза из «письма Вольтера» – «Европа наводнена печатными глупостями, которые публика великодушно приписывает мне» – почти текстуально напоминает жалобы Пушкина по поводу «Гавриилиады» и вообще приписываемых ему неприличных сочинений.
В 1834 году он записал в «Дневнике»:
«Я вообразил, что дело идет о скверных стихах, исполненных отвратительного похабства и которые публика благосклонно и милостиво приписывала мне».
Он писал еще в 1825 году:
«Всякое слово вольное, всякое сочинение возмутительное приписывается мне…»
Теперь, в конце жизни, он с горечью и сарказмом писал об этом бедствии, обвиняя в нем себя самого.
Последняя фраза «письма Вольтера» – о «публике бессмысленной и неблагодарной» – тоже фактически автоцитата. Оба эти эпитета определяют ту же публику в стихотворении «Поэт и толпа».
Он писал о себе.
«Последний из свойственников» заканчивается заметками вымышленного английского журналиста, в которых – помимо всего прочего – «Орлеанская девственница» сравнивалась с поэмой – на тот же сюжет – Соути:
«Поэма лауреата не стоит конечно поэмы Вольтера в отношении силы вымысла, но творение Соути есть подвиг честного человека и плод благородного восторга. Заметим, что Вольтер, окруженный во Франции врагами и завистниками, на каждом своем шагу подвергавшийся самым ядовитым порицаниям, почти не нашел обвинителей, когда явилась его преступная поэма».
«Подвиг Честного человека» – опять-таки автоцитата. Так Пушкин говорил об «Истории» Карамзина.
А последняя фраза очень точно определяет не только обстановку вокруг Вольтера и его поэмы во Франции, но и обстановку вокруг Пушкина и «Гавриилиады» в России начала двадцатых годов. Врагов и клеветников у него тоже было немало, но «Гавриилиада» не подверглась порицаниям. Ф. Ф. Вигель писал, что в то время
«не только молодежь, но и пожилые люди, не понимая ни Спинозы, ни Ламетри, ни Вольтера, щеголяли вольнодумством. Не только в столице, но даже в провинции, в Пензе или Курске раздавались хулы на бога, эпиграммы на богородицу».
Пушкин писал о себе. Шла переоценка ценностей.
Но, как и всегда у него, смысл «Последнего из свойственников» не исчерпывается одним толкованием.
Вольтер был его коллегой-историком. Он тоже напитал историю Петра Великого. «Орлеанская девственница» была поэмой, сочиненной на историческом материале. И в январе 1837 года Пушкин объяснял миру, что история не должна быть игрушкой изобретательного ума. Что в исторических сочинениях важна правда. «Подвигом честного человека» он называл поэму Соути, а не талантливое искажение этой правды, как у Вольтера.
За две недели до смерти Пушкин думал о необходимости серьезности и правдивости в сочинениях исторических.
И есть в «Последнем из свойственников» еще один мотив, который нельзя не заметить, – клевета и дуэль для ее пресечения…
Денежные дела его зашли окончательно в тупик. Получив в 1835 году ссуду в 30 000 рублей, он отдал половину своих долгов. К концу года у него оставалось около 28 000 частного долга, не считая 20 000 первой ссуды. Но ссуда вторая была ему выдана в счет жалования. Следовательно, в тридцать шестом году жалования он не получал.
Оставались доходы от имения, гонорары и предполагаемые доходы от «Современника».
Доходы от имения он перевел на брата и сестру. Деньги это были ничтожные, а хлопоты хозяйственные отнимали массу времени и сил. И ему все равно приходилось платить долги Льва Сергеевича.
Поскольку у него был теперь свой журнал, то печатать собственные произведения у других издателей было неудобно. Он напечатал в «Современнике» «Капитанскую дочку», «Путешествие в Арзрум» и многое другое. Таким образом гонорары прекратились.
А надежда на «Современник»?
За 1836 год «Современник» принес Пушкину 9000 рублей убытка. Повторялась ситуация «Истории Пугачева».
Первый и второй тома «Современника» вышли тиражом 2400 экземпляров. Третий – тиражом 1200 экземпляров. Четвертый – 900 экземпляров. Да и тот не разошелся. Интерес публики к журналу падал с каждым днем.
Казалось бы – странно. Ведь в «Современнике» печатались, кроме Пушкина, Гоголь, Вяземский, Жуковский, Языков, Баратынский, Тютчев.
Но не их сочинения определяли главное направление журнала. Пушкин в последний раз попытался осуществить свою мечту об издании историко-политическом. Издании, которое просвещало бы Россию в соответствии с его планом. Он старался печатать материалы по русской истории, материалы, анализирующие европейские события. В «Современнике» был напечатан «Джон Теннер». В «Современнике» печатались военно-исторические статьи Дениса Давыдова. К сотрудничеству в «Современнике» настойчиво привлекал Пушкин известного военного историка Сухорукова. В первом номере журнала появилась статья П. Б. Козловского «Разбор парижского математического ежегодника». В статье говорилось:
«Наука должна быть достоянием не только высших, но и низших слоев населения. Только тогда возможно процветание науки».
Речь шла о просвещении, необходимой предпосылке переустройства России.
Пушкин старался обеспечить сотрудничество именно людей ученых.
Софья Карамзина писала брату Андрею:
«Вышел второй номер “Современника”. Говорят, что он бледен…»
В отличие от «Библиотеки для чтения», имевшей тираж 5000 экземпляров, «Современник» не старался развлекать публику. Он был совершенно серьезен. Публике эта высокая серьезность, эта историко-политическая проповедь оказалась не нужна.
Первой попыткой реализации великого плана была «История Пугачева». Последней такой попыткой было издание «Современника».
С «Истории Пугачева» началась финансовая катастрофа Пушкина. «Современником» она завершилась.