[16].
«Записки агронома», «Кандидат наук», «Постояльцы» действительно вобрали и злой негодующий смех, и добрую улыбку, и лирические признания, и высокую патетику, и деловую речь о насущном. Троепольскому казалось, что «смешение», «объединение» жанров — возможный дальнейший путь советской сатиры, но это был именно его путь.
А. Твардовский находил в «Кандидате наук» «стилевой разнобой»: «реалистическое письмо (с публицистическими заострениями) в отношении положительных героев и крайняя условность сатирического гротеска в отношении „кандидатов“ и „докторов“»[17]. И сам же признавал: «Это исправить невозможно»[18] и печатал повесть в «Новом мире» — во имя ее «сильных сторон»[19], понимая, что у каждого писателя свои «законы».
Закон «смешения» — не бесспорный закон. Соединить под одним небом полубезумный конторский мир Карлюка и реальный, здравый мир «человека в кирзовых сапогах»[20], агронома Егорова, с художественной убедительностью действительно трудно. Их одновременное присутствие в жизни странно, переходы от сатирически освещенных лиц и событий к лицам и событиям, словно вышедшим из очерковой литературы тех лет, поначалу слишком заметны.
Но вот в какой-то момент понимаешь: такое «двоемирие» возможно, фантасмагорические силы и фигуры типа Карлюка — Чернохарова входят в состав реальной жизни, и велика заслуга писателя, разглядевшего их под покровом деловитости, серьезности, непогрешимости и постигшей их бесчеловечности.
В «Постояльцах» реалистический материал также обширен, а драматический любовный треугольник то и дело вклинивается в сатирический сюжет.
«Разнобой» налицо, но сатира здесь сильнее, полнокровнее прочего, да и конфликт разрешается по законам веселого жанра. И потому не «смешением» стилей хороша пьеса, а победительным смехом, метким народным словом, изгоняющим постояльцев — странных, будто иноязычных существ какого-то далекого, не очень понятного мира.
Мысль Троепольского о сатире, как «смешении» жанров, отражает и отношения художника с действительностью, с обществом, и своеобразие его таланта, его жизненного опыта, и особенности его мироощущения, личной философии.
Не считаясь ни с какими правилами, в книгах Троепольского ищут выхода его публицистический темперамент, искренность, лирика, поэтическое чувство красоты, здравый ум земледельца, неуклонное стремление к правде, давнее и органическое знание деревенского труда и быта.
За «смешением» жанров открывается и присущее писателю понимание человеческого мира: «Сама жизнь — смешение: добро и зло, счастье и несчастье, смех и горе, правда и ложь живут рядом, и так близко друг к другу, что иногда трудно отличить одно от другого»[21].
Потому-то и надо «писать обо всем»: «Если писать только о добре, то для зла — это находка, блеск; если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце концов не будут их замечать; если писать только о серьезно-прекрасном, то люди перестанут смеяться над безобразным»[22].
Такое широкое понимание жизни сатирический взгляд не вмещал; необходимо было эпическое повествование (роман «Чернозем», 1961), да и жанр «записок» таил в себе еще много неиспользованных возможностей.
Рассказом «Экзамен на здравый смысл» (1961) Троепольский завершил — в главном — мучившую его тему псевдонауки и псевдоученых. Беспощаднее сатира его, кажется, уже не будет — чувство справедливости утолено. В голосе рассказчика можно расслышать новые интонации, в них больше мягкой доброжелательности, доверительности, мудрого всеразумения. Позднее, в повести «Белый Бим Черное ухо», они зазвучат с поразительной силой, трогая наши сердца, укрепляя в них доброту и милосердие.
В «Экзамене на здравый смысл» бывалый человек, ученый-агроном, пересказывает свой «сатирический сон». Там, во сне, великий экзаменатор — Здравый смысл — развенчивает мнимых мужей науки, уличая их в невежестве и схоластике. Есть что-то трогательное в таком сюжетном повороте: не так ли в детских снах и грезах карают сильного обидчика?
Троепольский никогда не путал здравого смысла с умеренностью и аккуратностью, с послушанием и корыстным расчетом. Не случайно экзамен на здравый смысл выдерживает Мария Петровна Сарова, женщина «честнейшей души»[23], гонимая при жизни за несоответствие своих научных поисков требованиям начальства. «Это была женщина-герой!»[24] — восклицает рассказчик. Героизм выстаивающего здравого смысла — вовсе не парадокс. Здравый смысл исходит из народного опыта и пользы, из осмысленного, последовательно-нравственного отношения ко всему на свете. Иногда голос здравого смысла не слышен, но рано или поздно он пробивается, иногда, как у Троепольского, метким народным словом, иронической усмешкой, побеждающим праздничным смехом.
«Жизнь идет, — любит повторять писатель, то с радостью и надеждой, то с печалью и болью. — Жизнь идет. Она стучится в сердце каждого. Иное сердце отзовется, а иное останется глухим. Но все равно жизнь идет»[25].
Идет — и ничего тут не поделаешь, не остановишь, не иссушишь, не повернешь вспять. И, кажется, все дороже, ближе и понятнее писателю неудержимое движение жизни, ее правда и красота, ее врачующая сила, отторгающая все искусственное и чужеродное.
Идет жизнь — значит, шумят благодатные дожди, дышит чернозем, торжествует здравый смысл природы и человека.
Однажды Троепольский сказал, что хороший прозаик должен быть поэтом. Вероятно, он имел в виду, что писатель должен видеть и понимать красоту живого мира. Сам Троепольский никогда не коллекционировал с профессиональным тщанием поэтические наблюдения. Он смотрел на мир глазами агронома, охотника, сельского жителя, глазами «человека жизненной практики», без предвзятости и умысла. Словно от далеких предшественников, русских писателей прошлого века, ему передалось драгоценное качество — отсутствие профессионализма. Именно оно восхищало западных читателей и знатоков[26]. Известны слова Мериме, обращенные к Тургеневу: «Ваша поэзия ищет прежде всего правду, а красота потом является сама собой»[27]. «Правдой надо жить, как растение живет солнцем»[28], — писал Троепольский, и это было главным, остальное возникло как продолжение.
Были «Записки агронома», придет черед «запискам» хозяина Бима, а «тетради охотника» образовали повесть «В камышах» (1963). Тут не однообразие формы, тут стремление к достоверности, к естественности, тут нежелание или даже невозможность отделить повествователя от материала, превратить его в стороннего наблюдателя. У авторов «записок» и «тетрадей» разные имена, но по сути это все один и тот же наш собеседник, поживший, повидавший виды, внимательный и добрый человек. Годы не проходят даром, этот голос станет мягче, печальнее, тревожнее, но пока Тихон Иванович Перегудов ведет свою лодочку сквозь камыши, и душа его покойна и счастлива, и радостен его рассказ о красоте Тихой Ольхи, о друзьях-охотниках, людях такой близкой и понятной крестьянской судьбы.
Речка Тихая Ольха, озера, протоки, «необозримые пространства камышей»[29] для Перегудова не просто место очередной охоты; здесь бороздили воду долбленки отца, дедов и прадедов, здесь заветная часть родины, всей жизни, запасник красоты и воли, край нетронутой, не испорченной человеком природы.
Волноваться перед дорогой, добираться до места, плыть в камышах весной, летом, поздней осенью, ждать, таиться, жадно смотреть, стрелять, встречать старых приятелей, разговаривать, вспоминать, помогать друг другу — вот перегудовские сюжеты. Сама жизнь начинает их и ведет, сводит и разводит людей, и ничего не приводит к концу, и лишь продолжается, продолжается, обещая новые весны и новые встречи. Троепольский тут искуснее, чем и «Записках агронома», а может быть, спокойнее, непринужденнее, свободнее, наконец. Предмет его размышлений стал шире, и хотя друзьям-охотникам не избыть, не переобговорить колхозных проблем, эти текущие проблемы не подчиняют себе всей мысли писателя о трудах и днях современного человека. Происходит обдумывание общего обнадеживающего движения жизни, роли в нем человека и его нравственных принципов, отношений природы и человека.
У Троепольского мир природы учит и лечит человека, помогает ему жить.
Человек старается отвечать тем же. Любимые герои писателя счастливы, когда заново открывают для себя красоту, обдуманность, целесообразность обступающего их живого мира.
Сорок лет охоты за плечами Перегудова, а он по-прежнему чувствует себя на Тихой Ольхе учеником. Его потрясает нежная свадьба серых цапель, ему бесконечно интересны и жучки-вертячки с их поразительными глазами, и на редкость самостоятельные цыплята болотной курочки… «Здесь ничего не стараешься запомнить, но ничего и никогда не забываешь»[30].
Но может ли человек не думать о судьбе человеческой, есть ли дума неотвязнее? Удивительно ли, что откликается Тихая Ольха и рассказывает «человеческие истории».
И «ворона ищет счастья»[31], — сочувственно усмехнется Перегудов, посматривая на воронье житье. «Даже мертвый стебель не сдается!»[32] — поразится он стойкости старого стебля камыша, ждущего, когда окрепнет молодой отросточек от его корня. И порадуется он трогательной взаимопомощи птиц, предупреждающих друг друга о приближении коршуна. И навсегда запомнит величественные «в своем неповиновении» «любому бурану» камыши: «Их можно только согнуть, но сломать — никогда»