(Фокусник берет черный цилиндр, показывает его зрителям.)
Вот мой цилиндр, мой черный шапокляк.
Показываю. Пуст, как черный космос…
А между тем мой космос забросает
вас валенками, зайцами, мячами,
подушками, врачами, басмачами,
и денежными знаками, и градом
медалей, орденов и оскорблений,
удачами и дачами, любовью,
бокалами, могилами и мылом,
морскими свинками и целой кучей
цветных платков, мышей и обещаний,
смотрите все внимательно… Сейчас!
(Хлопает ладонью по цилиндру, он с треском складывается. в тот же момент Фокусник с криком хватается за бедро.)
Попало! Снова… Кажется, в бедро.
Нет! в ягодицу, в мякоть… Сумасшедший!
(Кричит.)
Садист и хам! Мазила! Педераст!
Не знаю, где ты, положи винтовку!
Стрелять сначала, дура, научись!
(Садится на стул, с криком вскакивает, плаксиво.)
Естественно, теперь я буду дамам
в метро и всюду место уступать…
(Рассматривает цилиндр.)
Друзья, ура! наш фокус получился.
Все наши генералы и улитки,
все наши танки и морские свинки,
все тени наших смутных настроений
сейчас, пока я хныкал, перед вами
проехали, прошли и пробежали.
Вот – мышь!.. Сейчас поймаю!.. Не успел.
(Замирает в ожидании аплодисментов, раскланивается.)
Но повторяю: никакого чуда.
И мистики здесь тоже ни на цент
– простите мне грузинский мой акцент —
(С акцентом.)
Уверенности здесь большой процент.
(Из-за кулис достает воздушный шарик.)
Воздушный шарик, он тугой и гладкий
Откуда взялся? Никакой загадки.
Его своим дыханьем породил
я сам – и завязал суровой ниткой.
Он весь наполнен углекислотой.
Теперь, владея этой красотой,
я втихомолку подношу иголку…
Что думаете: с ним сейчас случится?
Нетрудно догадаться, шарик хлопнет —
да, выпустит он стаю голубей,
и голуби по залу разлетятся,
и вас овеет ветер – тени крыльев.
Одни, воркуя, сядут на плафоны,
другие тотчас выпорхнут в окно.
Но фокус в том и будет заключаться,
что станете вы птицами – взлетите
и каждый по желанью своему:
одни, воркуя, сядут на плафоны,
другие тотчас выпорхнут в окно.
А журавлями, чайками хотите —
и чайками вас сделаю сейчас.
Расслабились и приподняли плечи…
(Шарик лопается. Фокусник падает, схватившись за сердце.)
А! Я ранен… Нет! Убит…
Но вижу я: наш фокус получился,
со стульев – белый вихрь – вспорхнули птицы,
вверх, вверх – и снегом в зале закружились,
спеша, толкаясь, вылетают в окна,
над крышами летят, материками…
Друзья, прощайте!.. Никакого чуда!..
Единственно – запомните – любовь!..
(Фокусник умирает.)
СЕАНС ПРОДЛЕННОЙ ЛАСКИ
ОНА выходит на сцену, делает пассы. Из зала на сцену, как загипнотизированный, поднимается ОДИН ИЗ ЗРИТЕЛЕЙ. Она усаживает его в удобное кресло.
ОНА
Не выпрямляйтесь, не тяните шею
Расслабьтесь и слегка откиньтесь. Руки
безвольно легли на подлокотники. Свободней,
как будто вы полулежите в ванне
разнежено под белой шубкой пены —
даю сеанс продленной длинной ласки —
и лопаются пузырьки. Не надо
сопротивляться, дергаться. Спокойно
гляди и слушай – я тебя веду.
Вот протянула я к тебе ладони.
Ты чувствуешь: от рук моих тепло
идет волнами, мягкими толчками,
вот – ямку согревает у ключицы.
Расслабьте узел галстука, рубашку
расстегните – стало жарко,
шерсть будто задымилась на груди.
Вот! чувствуешь. Мои ладони. Гладят.
И все в тебе обрадовалось, будто
всю жизнь ждало – терпело неуют,
вражду и холод – наконец-то дома.
И две ладони, как сестра и брат…
ЗРИТЕЛЬ
Две ласки – два зверька по мне скользят.
ОНА
Вот – волосы мои! – смотри – змеятся
в прожекторе, как воплощенный грех —
и каждый волос тянется к тебе,
и каждый, как иголочка, щекочет.
Сними рубашку, чувствуешь: течет,
как конский хвост, моя мужская сила
с затылка по канавке меж лопаток.
Поток пересекает поясницу —
и все это ликующее войско
сползает вниз в овраг меж ягодиц
черными от пота боками лошади,
которые сжимаешь коленями
мучительно – почти что без конца…
Нет! Ты – мой конь! Отрыжка печенежья!
Собачий сын, помучаю тебя!
Тебя кусаю, распаляясь, всем:
словами, злостью, шпильками, косынкой
в цветах – и розы лапают тебя.
Тебя ласкает кресло гнутой спинкой
и кожаным сидением – терпи.
Тебя ласкает свет, ласкают тени.
И лошадиный раздражает ноздри
влюбленности и пота запах острый,
стоялый дух подмышек и духов.
И как подростка чтение стихов,
твою гортань и легкие твои
ласкает воздух и мое дыханье.
ЗРИТЕЛЬ. Такое я испытывал в детстве, когда меня мыли, водили по телу скользким мылом и терли мочалкой… И еще – солдатом в полковой парикмахерской…
ОНА (показывает и называет разные предметы). Тарелка. Белый фаянс. Круглая. Орудие для ласки. Пучок сухого ковыля. Ничем не пахнет. Легко щекочет будто муха. Орудие для ласки. Монашеская ряса. Грубая. Дырявая. Орудие для ласки. Обида. Жгучая. Тяжелая. Орудие для ласки.
Радость. Внезапная. Головокружительная. Орудие для ласки.
Рыба. Скользкая. Противная. Орудие для ласки.
Толпа. Вся разгоряченная. Разная. Орудие для ласки.
Дождь. Кино. Чужая чья-то жизнь. Все это – орудие для ласки.
Пятки обжигающий песок. Волосы хватающий ветер. Обнимающая воду волна. И в крови текущее море.
ЗРИТЕЛЬ
Творится что-то странное вокруг
с предметами: то все разобщены —
бра отчужденно смотрят на портреты
и занавес от рампы убегает.
«Я» мыслями куда-то отвернулся
и свет разъят – присутствует – и все…
то жадно все слипается кругом,
свет слипся с темнотой и позолотой,
ее лицо, и груди, и кулиса
и весь театр течет как пастила…
ОНА
Но дальше, дальше – от себя к себе
тебя уносит теплый полумрак.
Он снизу постепенно затопляет.
Ты смутно виден, как из-под воды —
и быстрые русалочьи касанья
затягивают дальше в глубину.
ЗРИТЕЛЬ
Рука чужая. Ногу не согну.
ОНА
Здесь люди и предметы изнутри
как будто светятся пушистым светом.
Пушистые олени и фазаны,
пушистые постели, телефоны,
пушистая луна, как одуванчик,
и женщина в пушистой наготе.
И все это пушистое тебя
касается, почти что не касаясь.
И пробегают огненные волны,
так быстро и почти неуловимо,
что все в тебе от холода зашлось.
ЗРИТЕЛЬ
Пронизывает ток меня насквозь!
ОНА
Но это я тебя насквозь пронизываю!
Нанизываю на себя тебя!
Пронизываю огненными стрелами!
Нанизываю огненными кольцами!
Где ты где я – уже не различить.
Я начинаюсь где-то за пределами.
Я не кончаюсь пятками и пальцами.
Я излучаюсь радостными птицами.
Я солнцами и криком исхожу —
криками щекочущими, мятными
синими, оранжевыми пятнами…
ЗРИТЕЛЬ
Себя ищу – тебя лишь нахожу.
РОМЕТТА
В полусвете-полумраке склепа среди обрывков парчи и шелка возникает прекрасное юное лицо.
Но если ночь темна, как юный полдень,
то щебетом, как ранний соловей.
Пора расстаться… Нет, еще помедли.
Прижмись ко мне. Плотнее. Крепче. Ну!
Предутренняя хмарь – цветы, и небо,
и соловей сливаются в одно.
В восторге наступающего дня
ты вся во мне – и мы нерасторжимы.
Не разлепить, как десять тысяч братьев.
И если вам придет такая мысль,
нас разлучить разнять, то не иначе,
вам действовать придется топором.
Рометта – я! Мой девичий румянец
и юношеский над губой пушок,
присущая мне женская стыдливость,
движенья угловатые подростка,
мальчишеская пылкость, легкий шаг —
когда бегу по улицам Вероны,
я царственно ступаю по земле —
все! – двойственность и зыбкая слиянность,
ромашки в колокольчики вплетая,
свидетельствует миру об одном,
что вместе мы, что сплетены и слиты
два существа, две сущности, две ветви.
Не скажет вам ученый садовод,
искусствовед вам даже не докажет,
хоть будь он трижды кандидат наук —
привит к Джульетте черенок Ромео
или к нему Джульетты черенок.
Двоящееся вечно колдовство,
то юноша, то девушка, то нечто,
встречая, говорят: – Привет, Ромео.
Смотри, Парис идет к своей невесте…
И тут же обернувшись: – Синьорина,
простите, здесь был, кажется, Ромео…