А кругом весна: всякие там АУ и разные УА. Небо, конечно, АУ! Самолет… Самолет – УА. Он ведь тоже младенец в небе, летит, плачет, уа-уа! И настроение выходит – УА. Как много я уже знаю. Еще больше хочу знать.
(Читает букварь.)
МА-ША. ШУ-РА. МА-ША МА-ЛА. у ШУ-РЫ ША-РЫ. ШУ-РА УМ-НА…
Вот оно что – ШУРА УМНА! Как все раздвинулось, как-то разлепилось, отделилось друг от друга, перестроилось сразу. Одно проступило четко. Другое к горизонту ушло, как бы дымкой подернулось. Отдельные предметы обступили меня. самостоятельные вещи. И каждую я свободно могу назвать. (Показывает на себя.) МАША МАЛА. (Вздыхает.) Это правда, конечно. (Показывает снова на себя.) Но – ШУРА УМНА. (Показывает на свой лоб.) У ШУРЫ ШАРЫ…
Далеко весной видно. Там край нашего поселка. Смотреть не на что. Два трехэтажных барака, белые. Дерево на огороде – будто вывихнутое. На ветках тряпка висит. Нет, нет, теперь все будет иначе. Все будет хорошо. Все своим именем назову…
Одно строение – МАША. Чудесно! Другое, штукатурка над дверью облупилась, пускай – ШУРА. Замечательно! Окна в сумерках жидким чаем светятся. И дерево не обижу, пусть тоже – МАША. Собака по дороге трусит – ШУРА. Человек идет – МАША. Еще один – бежит, ШУРА… Погодите, что делают? ШУРА дерется. МАША падает. (Кричит.) НЕ БЕЙ ШУРА МАШУ. МАША МАЛА.
Не слышат. Не знаю, из‐за чего это у них вышло… А если и узнаю, зачем все это нам? Наше дело назвать, обозначить. Одинокая галка пролетела – МАША. Большая лужа на дороге – ШУРА. Магазин, да там и на вывеске намалевано, отсюда видно – МАША. Махнула светом, бухнула фанерная дверь. Только и остается сказать: ШУРА УМНА. ШУРА УШЛА. А МАША?
Сразу стало как-то понятней жить. И приятней. Что с ними далее-то случится, как разовьется? Дадут ли ШУРЕ на шурины шары бутылку или – уже закрыто? А МАША, может быть, утерла рукавом сопли с кровью и пошла себе, не очень и обиделась. Что делать – МАША МАЛА. А ШУРА, которая собака, верно, где-то уже возле станции бежит, хвост баранкой. По платформе ходят ШУРЫ и МАШИ. И почти у каждой ШУРЫ ШАРЫ в авоське. А в бурном весеннем небе МАМА МОЕТ РАМУ. Вон и краешек луны, заблестела.
Течет, стучит электричка. В вагоне – ШУРА и МАША. ШУРЕ хорошо – весна. МАШЕ хорошо – весна. И тебе – в тебе такое: с утра до поздней ночи МАМА МОЕТ РАМУ! МОЕТ добрая душа, МОЕТ РАМУ – и все! Все ты можешь назвать, все изъяснить. В смысле ясности.
ДЕРЕВЬЯ
Новогодняя елка —
прообраз вселенной.
Перед нами возникает стройная молодая ЖЕНЩИНА в несколько фантастическом зеленом одеянии. Действие происходит, может быть, не в таком уж далеком будущем.
Светлее стало в мире. Люди стали
под Новый год, как елки, наряжаться.
На лбу развесят радости свои
и ходят – развеселые деревья.
Идут, звенят стеклянными шарами,
издалека лучатся мишурой
Встречаясь, поражаются друг другу:
«Как ты сверкаешь! – новая любовь?»
«С надеждой поздравляю, не разбей
нечаянно – надежды очень хрупки».
«Что ж ты навесил на себя, чудак,
чужие достиженья и восторги?..»
«А это – грусть о прошлом, о прекрасном —
блестит слезой, но выше подними…»
И все стоят, окружены детьми,
и светятся…
Рождественская ночь.
На улице спешит куда-то снег,
спешат глаза роскошно распахнуться,
торопятся знакомства завязаться.
События, постойте за дверьми!
Сейчас для вас нарядной елкой стану,
есть руки, пальцы, пуговицы, крючки,
на всякий случай – волосы и уши,
и даже ноздри – в нос тебе кольцо! —
и можно между ягодиц зажать
какую-нибудь ленту, погремушку
в подарок новорожденному году.
(Ставит перед собой цветную корзинку, опускает туда руку, перебирает.)
Надежда, радость, сожаленье, грусть…
Но есть и необычное, иное…
Незримое меня украсит пусть!
(Достает из корзинки б а с т а н.)
Магический б а с т а н – вот украшенье!
Пусть на макушке будет – в волосах.
(Прикалывает б а с т а н к волосам.)
Когда наступит полночь, мой б а с т а н
раскроется и станет б а с т а р а к о м.
Со мной случится все! – под этим знаком.
(Вынимает из корзинки м е ф у н и ю.)
М е ф у н и я – зеленая с крючками
приснилось мне… Проснулась, на подушке —
зеленая… С тех пор ее храню.
(Цепляет м е ф у н и ю за пуговицу.)
От дураков и от недобрых глаз,
от политических переворотов
обережет рогатый черный б у с и к.
(Вынимает из корзины б у с и к.)
Я этот б у с и к на ухо повешу.
(Вешает б у с и к на ухо.)
На Кубе сумасшедший журналист
в седых усах, с косматой сивой гривой,
мне эту к а м е р а д у подарил.
(Берет к а м е р а д у, вешает ее на другое ухо.)
Она всегда стреляет синим, если
твой собеседник искренен и добр.
И этот отблеск падает в бокалы —
и сразу в них шампанское кипит.
(Из корзины вынимает л а п и д, показывает его публике.)
Из космоса упал ко мне л а п и д
багряный – он почувствовать дает,
что чувствует на свете все живое:
страх, радость, боль – но интенсивней вдвое.
(Украшает себя л а п и д о м.)
Люблю с в и р е и золотые нити.
(Украшает себя с в и р е е й.)
А вот м а с т а м а г о н и я, взгляните.
(Набрасывает на себя м а с т а м а г о н и ю.)
Лети сюда, блуждающий огонь.
Сейчас он сядет на мою ладонь,
живой и полосатый, будто зебра.
(Протягивает ладонь, на которую спускается ф и о л а н н ы й э б р а.)
Все! – даже то, чего на свете нет,
ты мне покажешь, ф и о л а н н ы й э б р а.
Я – дерево на брегу Земли.
Я – дерево и простираю ветви
к вселенскому – в неведомое – древу,
к горящим солнцам и шарам планет.
КОЗЛОБОРОДЫЙ КОНТРАБАС
Перед нами возникает худосочный СУБЪЕКТ: жидкие усики, козлиная бородка. Несколько истеричен.
Когда я так вытягиваю шею —
козлиный профиль мой похож на гриф
гитары, только менее красив.
Невзгоды в шее вырыли траншею,
вот и похож я на картину ту…
Как ухвачу себя рукой за шею
и проведу смычком по животу!..
Да если бы не дека и не лак,
я был бы точно – репинский бурлак.
Жена меня убьет. Так мне и надо.
Общественность жует меня, жует.
Начальство топчет башмаками гада.
Терплю и пью – червяк во мне живет.
Нет! хочется подняться и сказать:
«Не рвите струны – нервы не трепите!»
Гипнотизер мне: «Спите, спите, спите» —
И сонно закрываются глаза.
(Закрывает глаза, начинает двигаться на сцене, как в замедленном кинофильме.)
И снится мне: кругом шумит толпа
прекрасных инструментов. Без ошибки
определяю: там – альты, здесь – скрипки,
вот пробуют фаготы, чу! Труба.
Настраиваются мои соседи
на что-то грандиозное. Я сам,
прислушиваясь к дольним голосам
и согреваясь в солнце на рассвете,
какой-то подколенною струной
дрожу. Меж тем свой ровный голос строю
в строю других, как важный контрабас —
и если я подонком был порою,
то отрешен и выверен сейчас.
Как метроном – похож на человека,
но выше и прекрасней во сто крат —
я золотой и пламенный – и небо
открыто мне, где ангелы парят!
Вот херувимы к скрипкам полетели
и сходит серафим к виолончели.
Вознес трубу архангел Рафаил
и как подсолнух солнцу протрубил.
(Говорит со страстью.)
Я слышу: чья-то тень меня покрыла,
на гриф легла огромная ладонь.
Как напряглись мои витые жилы! —
и я исторг исчерни – золотой
крик ярости! Я понял: мой соперник
могуч, как Прометей или Коперник,
что у престола он один из первых.
И стали мы бороться: я и он…
И был я вознесен. И т а м, заплакав,
признал: «ты победил меня, Иаков» —
средь ликов и зверей, очей и знаков —
и гласов, и хвалы со всех сторон!
(Играет беззвучно, водя рукой поперек живота, как смычком. Пальцы другой руки пробегают от затылка к шее и обратно. Козлобородый контрабас.)
Не правда ли, я здорово звучу?
Не слышите?.. Хотя бы смутно, краем…
Навстречу к вам сходящему лучу
откройте слух… Себе не доверяем.
В глухой вселенной каждый одинок.
Звучит звезда. И рыба. И цветок.
(Как бы прислушивается к затихающей музыке.)
Недавно – случай. Еду я в вагоне