Как у вас дела? Я про Наташу спрашиваю. Если хотите, приезжайте опять вместе. Но мой совет, оставьте вы ее в покое, она сама не знает, что хочет, еще не перебесилась. Я ведь, когда вы были, смотрел на нее по-стариковски, не ревнуйте, не ревнуйте, она же ищет. Все время ищет голодным взглядом. Увы, не вас.
Кстати, вчера я почувствовал себя не очень ловко перед гостями. Толкал я их, правда, на хорошее дело. Но подталкивал.
Недавно в Москве был я в студии клуба имени Зуева, знаете, что на Лесной, два куба таких футуристических с фасада, видел моего знакомого, говорил с ним. Он – гипнотизер, психиатр. Вы знаете, я раньше в диспансере отмечался, дела давно минувших дней…
Так вот он умолял познакомить с кем-нибудь из молодежи да объяснить, чтоб не пугались. Он их рисовать хочет научить. В один сеанс, представляете! Большие деньги мог бы зарабатывать на западе. Патриот, что поделаешь. Будет делать гениев бесплатно, но на родине. Я сам так вдохновился, говорю, тоже к вам на сеансы ходить буду. Говорит, лучше познакомьте. Я вчера и познакомил.
Вы писали, что в обществе назревает стремление к активному добру. Да, да, я сам вижу. И в олимпийском комплексе (недавно был) столько народа американские проповедники собирают! Такой общий энтузиазм! «Кто со Христом, протяните ему руку! Христос ее пожмет!» Десять тысяч, все, как один, руку подняли. Я вижу, балаган. Однако неудобно, косятся вокруг. «Подниму, думаю, не отвалится». Согрешил, Сережа.
Однако знайте, есть и серьезные люди. В том же клубе Зуева. И психиатр знакомый, и режиссер молодой есть. Цитирую: «Как напомнить людям о добре? И кто напомнит людям о добре? Авторитет должен быть. Был же у Сталина авторитет. И сейчас бы его послушали». Знаю, кусочек захватил. Авторитет был, верно, на всю вселенную. Только почему он добру учиться на лесоповал отправлял? Другого места не нашел? А так, действительно, и цены снижались, но не для меня. Я с молодости недоедал. Вот такой сухой корневистый и вырос. Все наше поколение такое. Почва скудная да климат суровый нас вырастили – неказисто деревце да не выдернешь, не согнешь. Например, ваш покорный слуга. Уперся я в Федора Михайловича, решил жизнь свою положить, стихами его гениальный роман людям пересказать, чтобы крепче навсегда запомнили. Это и в музыке сколько хотите. Лист – Бузони. И сейчас вижу свою будущую книжку «Поэма БЕСЫ. Федор Михайлович Достоевский в стихотворном переложении Олега Евграфовича Пескова».
Ну да полно. Работы еще на целую жизнь. К чорту, эту мою печень печеную!
Приезжайте, если сможете, Сережа. Что-то я соскучился по вас.
Дорогой Сережа!
Вы так и не приехали. Написали, я весь день прождал. Не хорошо обманывать смолоду, Сережа. На улице черная осень, на душе еще черней. Боли в печени, камешки замучили. Говорят, после операции можно получить на память. Показывали мне один такой: обыкновенный булыжник, а какой садист.
Вы пишете, что у вас на «Мосфильме» вас куда-то зачислили и билетик выдали от спортивного общества «Динамо», что вы – воин любви и милосердия. Что же вам не нравится? Когда же у нас про любовь и милосердие говорить разрешали! Мелко-буржуазная мораль, вот как это называлось. Поповщина! А классовый подход? Господи, слава Богу, не жили вы, Сергей, в прежние времена, не доносили на вас все соседи – и сверху и сбоку, чуть ли не каждая собака на дворе доносы строчила. Эх!
Чудом, чудом, Сережа, мог приличный человек выжить. Такие бесы, да ведь они повсюду были – половина нашего народа, Господи прости. Как я свои черновики от них прятал! В церковь теперь потянулись. Но ведь и бесы в церковь ходят, крестится, а у самого хвост выглядывает.
Так что Сережа, милый мой воин, боритесь за любовь и милосердие каждым своим поступком. А в организацию вступать не обязательно. Не в билетике дело. Хотя сам я, признаюсь, любопытствую, если хотят добра, то ведь само оно не придет, надо к нему стремиться. Всем надо идти к добру и покаянию. Вот и решил я в клуб, вам известный, наведаться, тем более что приглашение прислали на послезавтра. Поэмой моей интересуются.
Милый Сергей!
Опускаю открытку в почтовый ящик на вокзале. Только что с медосмотра. Наш профессор, твой тезка Сергей Сергеевич очень сердится, ругательски ругает меня, что запустил, что – неандерталец. Пишу, как неандерталец, потяну еще, не хочу ложиться на операцию и другим не советую.
Кстати, если тебе не хочется ходить в группу, не ходи, какие билетики бы ни выдавали. Душа сама знает, что ей надо. Только слушать душу не ленись. А у меня – одна моя поэма на уме.
ГЛАВА 10
На следующей неделе, как уговорились, мы встретились с Беллочкой в метро и поехали в Клуб имени Зуева, что на Лесной. Это было особенное футуристическое здание: над входом выпирали два глухих куба – там помещались задние ряды зрительного зала (я был там в кино). Странное здание. В Моссовете, слышал, точили зубы на него: снести. Но архитекторы, в том числе отсидевшие свое конструктивисты, их ученики не позволяли это сделать. Внутри, правда, было привычно: неопределенно-зеленая краска, которой было выкрашено все от сцены до женской уборной (мужская была на ремонте), и массивные двери и лепнина – все возвращало нас в наше время.
Высокая студия почти на чердаке. Косая наклонная стена, в которой высоко проделано длинное мансардное окно. На потолке сверкают две белые трубки – лампы дневного света. Слева от окна – кафедра с советским колосящимся гербом, унесенная, видимо, снизу из зала. Перед трибуной в беспорядке расставлены студийные складные доски и стулья. Для полного сходства с художественной студией не хватало только античных гипсов. Да вот и они – на полу в углу: ступня и бородатая голова.
Когда мы вошли, здесь уже сидели двое и рисовали на листах ватмана, увлеченно и размашисто, причем, странное дело, на белом поле не оставалось и следа рисунка. Я обратил внимание, что водили они карандашами, в воздухе, не касаясь бумаги.
– Упражнение, – объяснил Вэвэ, подойдя сбоку. – Таким рисовальщиком, как Врубель, сразу все равно стать невозможно, но упражнения перед гипнозом очень актуальны.
– А почему не углем по бумаге?
– Чтобы не разочаровываться. Увидит, что набросок плохо вышел, не поверит, что хорошо нарисует. Не поверит – внушение не подействует. Вера движет горами, – с улыбкой пояснил он.
– Ну, для меня вы не Бог, – усмехнулся я.
– В себя надо верить, Ефим…
– Можно без отчества.
– Прежде всего в себя.
– Ефим у нас неверующий, но добрый. Потому что пьющий, – сказала Белла, снимая пальто.
Тот покосился.
– Сюда на стул положите. И вы можете сюда же.
Я посмотрел на профессора сбоку (такой современный, темноволосый, плотный, в синей водолазке) и решил его не разочаровывать во мне.
– Не один вы на свете. Встретил я недавно молодого человека из похожей группы.
– Да? – посмотрел внимательной птицей.
– Рассказал про свое ментальное путешествие, если не соврал. Похоже, девушка их в транс вводит. Или что-то выпить дает в кофе. Я не понял.
– Интересно, интересно, – птица наклонила головку и собиралась клюнуть червя.
– Обещал познакомить с ней.
– Не звонит.
– А вы сами позвоните. Или мне телефончик дайте, – раз! – склюнула червяка.
Решил поиграть, почему, не знаю, и сказал:
– С собой нет, да я завтра же позвоню, если вы…
Незаинтересованный вид. – Просто любопытно.
«Ах, думаю, ты тоже играть любишь. Учтем, учтем».
Мы сели несколько позади на стулья рядом. Разложили приготовленные альбомы: все-таки интересно, получится ли из кого-нибудь хотя бы Соколов-Скаля (был такой)? Впереди меня сидел стриженый с оттопыренными красными ушами. Он водил карандашом в воздухе нервно и быстро, будто рисуя какой-то капризный облик. И не оборачивался, хотя мы говорили довольно громко. Неужели нам придется совершать наше ментальное путешествие вместе с этими красными ушами?
– Сначала я вас всех заряжу творческой энергией.
– Как это будет?
– Вы почувствуете.
– А дальше?
– Дальше вы станете великими, не усмехайтесь, кем захотите, тем и будете.
– Рембрандтом, – почти утвердительно произнесла Беллочка.
– Не имеет значения. Боевая пятерка.
Подняла брови.
– Имя, говорю, не имеет значения.
– Может быть, будет возможность познакомиться с другими великими.
– Такими же, как мы, – догадался я. – А план-максимум?
– Есть и план-максимум. Когда нас будет много, достаточно много, ведь группы действия возникают повсюду, мы вот что сделаем. Тайны здесь нет.
– А все-таки? – сказала Беллочка.
– Добро не прячется по темным углам. Мы встретимся с нашими исконными противниками. Мы сразимся в Армагеддоне.
– Вы это серьезно говорите? – спросила Беллочка.
– Вполне.
– Армагеддон – это в Библии, место за Иерусалимом, на котором происходят сражения духов. Говорят, до сих пор ночами там слышен лязг мечей и звон доспехов, крики ярости и стоны умирающих, – тревожно блестя глазами, сказала она.
– Нас же всех раскромсают на кусочки, – заметил я полусерьезно.
– Это духовные битвы. Самое большое, что нам грозит, потерять свое «Я», – вполне серьезно ответил Вэвэ. – Но и это нам не грозит, мы явимся, как духи умиротворения.
– Покончить с общим раздором? Глобально, – сказал Ефим.
– Ну, сначала надо научиться выходить в астрал и там лиловеть.
– Что делать? – Белла смотрела большими глазами.
– Делаться лиловыми.
– Как моя кофта?
– Как ваша кофта.
– Вместе с ними, как бы это выразиться, несколько отсталыми? – улыбаясь, она кивнула туда – на рисующих в воздухе.