15 ноября. Моросит холодный зимний дождь. По грязи добирался до автобуса, ноги промочил. Ну да не время болеть. Но слава Богу, там – справа не болит.
Наконец свершилось. В клубе имени Зуева за кулисами. Там в очень тесном кружке будущих правителей державы (кто знает! примет их народ или нет – двойников) читал последние главы первой части моей поэмы.
Слушали внимательно. Особенно строки:
– Россия есть игра природы, —
Промолвил дерзко капитан,
Внемлите, мирные народы,
Прочту вам пьесу «Таракан».
Сударыня, я не помешан!
Сударыня, позвольте слово!
Пусть буду я потом повешен,
Но басню вам прочту Крылова.
Ну, не Крылова, а мою —
И свет на некоторые обстоятельства пролью.
Тут все зашумели так, что трудно стало читать далее. По поводу обстоятельств, на которые непременно надо пролить свет. А еще вожди! Настоящие вели бы себя солидней. Я попросил тишины. Когда тишина снова установилась, стал читать дальше.
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан
Полный мухоедства.
К стихам, я вижу, вы не глухи,
Позвольте образ пояснить,
Чтоб, так сказать, не рвалась нить.
То есть, когда в июле мухи
Согласно собственной природе
Налезут в чайный ваш стакан,
Там мухоедство происходит,
Уразумеет и болван.
Хоть Таракан и невелик,
Но занял чье-то место.
И тут поднялся шум и крик,
В стакане стало тесно.
– Старик Никифор, слышишь, встань!
– Что будишь, Зевс, в такую рань?
Но встав, хотя и рано,
Никифор выплеснул в лохань
Всю драму из стакана —
И мух, и Таракана.
Хоть получилось, господа,
Не очень складно в общем,
опять – бутылка и нужда,
Но Таракан не ропщет!
Да, да, не ропщет, господа!
Молотов прослезился. Сталин сказал, что эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете, и пообещал мне сталинскую премию. Берия спросил, на кого я намекаю своим Тараканом? Я мужественно выдержал его жесткий взгляд. Хрущев меня выручил. Он сказал, что, поскольку в поэзии он понимает с детства, ему ясно, что в поэме говорится о соперничающей группе на «Мосфильме» в составе Брежнева Леонида Ильича, Рейгана, Маргерет Тэтчер, Джона Кеннеди и Геринга, по совместительству Тельмана. Это типичное мухоедство. А Таракан у них – Леонид Ильич со своими тараканьими бровями.
Ура! Мне заказали новый гимн. Идея побеждающего добра, и не столько добра, сколько побеждающего, и не столько побеждающего, сколько торжествующего, и не столько торжествующего, сколько – молчи, гидра, и не сметь, дракон! Миллионы будут петь этот гимн. Никогда еще не бывало такого. Вдохновенно берусь за работу. Снова заболело. Вчера опять был у врача. Говорит, срочно надо оперировать. Буду ложиться.
20 ноября. Был на низовом совещании командиров боевых пятерок. Как и предполагал, встретил там Вэвэ. Да он, кажется, там – пружина. Ведь это он мне доказал давеча, что добро должно быть с кулаками. Все такие молодые, энергичные. Может, и я общему делу послужу. Говорят, идеологии не хватает. Старая уже не действует, никто внимания не обращает. Кто-то предложил: ХРИСТОС И ПАРТИЯ ЕДИНЫ. Забраковали. Рано еще, не время. А когда же время настанет? Я вас спрашиваю, когда?
ГЛАВА 15
Вэвэ, распустив губы, бренькал, изображая телефон. Но темная головка Лизы не поворачивалась к нему с подушки. Видимо, сегодня не в настроении. Наконец резко повернулась, между сжатыми зубами – конверт.
– Возьмите почту, – официально сказала сквозь зубы.
Он взял из живого почтового ящика письмо со штемпелем, поцеловал ее в теплые губы. Надорвал конверт. На пустом листке было бледно напечатано одно слово: ЗАМЫКАНИЕ.
Вэвэ мгновенно соскочил с постели. Как будто в мозгу у него зажглась красная лампочка. Поспешно стал – что? – одеваться.
– Ты куда? – осведомился почтовый ящик.
– Голубушка, Лиза, – причитал Вэвэ, одновременно чистя зубы, натягивая носки и принимая душ. – Как же ты! Мне же на десять назначено.
– Тик-так, тик-так, – мерно ходил на подушке будильник, покачивая бровями-стрелками. Вдруг как набросится сзади, обовьет смуглыми руками:
– Пружина лопнула!
– Лиза! – мягко высвободился Вэвэ. – Из Конторы вчера звонили?
– Звонили.
– Что сказали?
– Одно слово.
– Замыкание?
– Что там у них с проводкой? – размышляла Лиза. – Позвони туда. Нет, не надо звонить. Поезжай. Только ни в коем случае не надевай старый костюм и галстук в цветочек. «Диор» повяжи. Сейчас, я сама.
На несколько минут старая московская квартира превратилась в парижский модный магазин и парикмахерскую. Мадам причесывала стареющего, но еще видного шансонье. Последний пшик туалетной водой «Соваж». И мусье вышел увы не на Шан-Жализе.
Еще не совсем разошлась темнота, но столица давно жила и надо было ехать на площадь Дзержинского в большой бежевый дом. Там были и другие дома, но этот главный. И когда говорили: «на Лубянке выбросился из окна», подразумевали его. Это примечательное здание обладало одной особенностью – оно меняло свою архитектуру в зависимости от настроения входящего в него. То, казалось, оно из броневых плит, то – из помпезных гирлянд, орденов и рельефов. А сейчас поспешающему Вэвэ оно почудилось башней, построенной из гигантских детских кубиков. Под холодным осенним ветром сооружение покачивалось, некоторые кубики грозили – выпасть наружу.
За входной гербовой дверью, небрежно махнув перед часовым волшебной книжечкой, Вэвэ прошествовал в глубь вестибюля. Офицер у барьера не поглядел ни на пропуск его, ни на приглашение. Опытный глаз секретного сотрудника сразу заметил в большом доме какой-то несвойственный этому учреждению разлад и неуверенность.
По всему вестибюлю на мраморе валялись кольца серпантина, брошенные пестрые пакетики и ползали увядшие воздушные шары. По всей видимости, ночью здесь происходил праздник.
Створки лифта разъехались. И Вэвэ чуть не сбила с ног орава подростков, которые побежали к выходу, вопя и хлопая друг друга надутыми пакетами по ушам и голове.
Сотрудница, которая поднималась с ним вместе, удрученно поздоровалась, прижимая к груди стопку папок и «дел».
На полированной стенке кабины было написано свежими корявыми буквами «Динамо – чемпион».
На третьем этаже – на площадке девочки-школьницы прыгали через веревочку.
На четвертом подростки постарше целовались взасос.
На пятом этаже был его отдел. Переступая через разбросанные кипы секретных бумаг, бланков и писем, Вэвэ пробирался по коридору к кабинету своего прямого начальника. В приоткрытые двери комнат он видел внимательные затылки школьников, которые сидели перед мониторами мощных компьютеров и извлекали из них все, что можно было извлечь.
Вошел. Слава Богу, полковник был на своем месте. Крупный мужчина, длинное лицо с залысинами повернулось к нему. Полковник облегченно выдохнул:
– Уф-ф!
– Наконец-то я вижу нормального человека.
– В чем дело, Мурат Дардыбаевич? Что случилось? Пожар? Революция? – обратился к нему Вэвэ.
– Хуже. Началась компьютерная эра, – он промолчал. Глаза – маслины в трауре усталости.
– А почему дети?
– Потому и дети. Новый генсек назначил нового министра. Новый министр приказал срочно обновить обстановку, сократить сотрудников за счет учащихся, впустить в комитет свежую струю. Попутно обнаружились просчеты, проколы и провалы. Теперь что касается вас, милый Вэвэ. Выяснилось, над проектом «Армагеддон» одновременно с нами, подчеркиваю – несогласованно, работал шестой отдел. И вместо одной созданы две группы: одна ваша в клубе имени Зуева, другая – на кинофабрике «Мосфильм». Как быть? Какую из них пускать в разработку? Возможно замыкание. А? Какие ваши предложения?
У Вэвэ прошел озноб по спине. Он знал, что такое «замыкание» и что может воспоследовать – да, да, вплоть до этого самого. Дело чрезвычайное.
– Запретить, – сказал Вэвэ в пустоту, откуда могли появиться любые неприятности.
– Попробуй запрети Джону Кеннеди. Или Иосифу, – хмыкнул полковник. – Дело запущено. Внушение работает.
– Свернуть? – предложил Вэвэ, потому что надо было что-то предлагать.
– Все та же проблема.
– Самому Джону Кеннеди хватило одного выстрела из окна.
– Что ты говоришь, сколько людей запущено в разработку, сценарий утвержден, съемки вот-вот начнутся…
– Может, обе группы слить вместе? – нерешительно предложил Вэвэ.
– Пожалуй… – длинная голова склонилась набок, как дыня под ашхабадским солнцем. – Нет, это невозможно. Идеологии разные.
– Наша группа под водительством мудрого вождя идет по исконно русскому пути.
– Вот видишь, а на «Мосфильме» – интернациональная. Передерутся.
– И отлично! – с этим возгласом в кабинет скорее вбежал, чем вошел, бледный кудрявый блондин лет шестнадцати, косенький, в больших роговых очках. Он помахивал пачкой синек с чертежами и вычислениями.
– Гений, – безрадостно отрекомендовал его начальник.
– Пусть передерутся. Но по теории игр. Доложите Председателю Комитета и в ЦК, пусть передерутся. Когда наши машины будут готовы, мы устроим между этими голубчиками Армагеддон с реальными параметрами и настоящими жертвами, но в виртуальной реальности. Кто победит (компьютеры определят это), тот и выберет путь, по которому дальше пойдет Россия.
– В какой реальности? – не понял полковник.
– В виртуальной, – с удовольствием повторил юноша. – Не волнуйтесь, умирать будут убедительно и разнообразно.
«Говорит, как пишет, – подумал Вэвэ. – И откуда они такие берутся? Никого не жалко. Как машина покажет, так и будет».
– Будущий Эйнштейн! – восхитился полковник, и глаза его совсем погасли. – Операцию «Армагеддон» назначаю на пятницу. Оружие участникам операции не применять, – сказал он как бы между прочим.