– Надо предупредить представителя другой группы, – сказал Вэвэ. – Надо позвонить, вызвать. Замыкание!
– Уже здесь, – просто сказал Мурат.
Вэвэ нарочно не поднимал головы, пусть Наташа подойдет поближе.
Когда он посмотрел, то увидел, что рядом стоит высокий парень в кожаной куртке, из‐за пазухи выглядывает розовыми бусинками белая крыса.
ГЛАВА 16
В среду было так плохо весь день, к вечеру все же позвонил профессору Сергею Сергеевичу.
– Срочно вызывайте скорую, и пусть везут в тридцатую больницу. Я распоряжусь.
Скорую вызывать не стал, а собрал себе портфель – со старых времен остался, когда на службу ездил, и побрел потихоньку на электричку.
Идти было темно и по грязи скользко – через поле от фонаря до фонаря, а в березовой роще и вовсе ощупью, благо недалеко и дорогу наизусть ноги выучили.
Сидел Олег Евграфович в полупустом вагоне – тревожное чувство какое-то – еще на платформе троих приметил: угрожающие силуэты в синеющих сумерках Подмосковья.
Неподалеку молодой интеллигент, очки – над газетой, дальше, наискосок женщина с девочкой – на Веру Ивановну похожая. Все же жалко соседку сверху. Первый муж пил и дрался, пока не посадили за что-то. Другой муж пил и дрался, пока в пьяной драке не убили. Специально, что ли, она таких выбирала? Или ее такие сразу видели: добрая, пьющая и одна живет (девочка не в счет). А девочка Вероника на взрослую женщину похожа: бледная, почти не улыбается – и сколько лет, непонятно. Главное, головка небольшая миловидная и бюст намечается. А ведь ей лет девять-десять. Не торгует ли ею Вера Ивановна? И думать грех! Да, Федор Михайлович ведь тоже – вообразил себе, не верю, что было, – девочка, мыла полы, навязчивый образ, чуть с ума не сошел…
– Мужик, давай сюда угол!
Трое нависают. И ведь никуда не денешься. Выход перекрыт, в вагоне почти никого. Ближний с губой и челкой, противно стало, врезать бы ему сейчас, убьют, не сомневайся.
– Да нет там ничего.
Второй, впалощекий, худенький, проворно схватил пузатый портфель, прямо как кошку, открыл замок, заглянул и брезгливо опрокинул, вытряхнул. Все высыпалось на деревянное сиденье: полотенце, бутылка воды, сверток с двумя яблоками, бритва, зубная щетка; папка драгоценная тоже выскользнула…
– Мужик в Бутырки, ебеныть, сам едет садиться! – загоготали разом. Такого еще не видели.
– Ну, борода, привет Седому передавай, в старом корпусе, говорили.
– Уморил!
Повеселев, двинулись дальше, внимательно осмотрели молодую женщину с девочкой, что-то сказали, не слышно за стуком колес. «Сейчас уйдут!» – подумал Олег Евграфович. – Уходят. Стоп, остановились возле читающего в очках. А перегон длинный, поезд ход прибавляет. Классика. «Сейчас встану!» – думает Олег Евграфович, нащупав на сиденье бутылку минеральной. Нет, беседуют довольно мирно. Вот человек поднялся и пошел впереди троицы на выход. Парни тронулись за ним, переговариваясь. Задвинулась дверь вагона. И как будто что-то ушло, воздуху прибавилось. «Может само рассосется», – так подумалось.
Женщина и девочка прилежно смотрели в окно. Пассажир не возвращался. Через некоторое время поезд стал замедлять ход. Это еще не была Москва. Олег Евграфович, подхватив портфель и сжимая в руке оружие – бутылку, вышел на площадку. Там никого не было.
Нет, что-то подсказывало: не рассосалось. На полу возле закрытой пневматической двери лежали раздавленные очки. Причем одно стекло – целое, будто очки подмигивали кому-то. Олегу Евграфовичу стало дурновато, печенка резко и неприятно заболела. В тамбуре летала брошенная газета. Можно было прочитать: ИЗВЕСТИЯ… СТРАНА НА ПОДЪЕМЕ… МЫ БУДЕМ ЖИТЬ ПРИ…
Из соседнего вагона прошел работяга. Он дико посмотрел на бутылку-гранату в руке Олега Евграфовича. Тот поспешно спрятал ее в портфель.
Верно говорит Вэвэ, добро должно быть с кулаками. После операции займу свое место в боевой пятерке. И слова гимна стали складываться сами собой.
Поезд подходил к Москве.
ГЛАВА 17
По Библии уже настала пятница, и надо было спешить, чтобы закончить все до субботы. Несмотря на жару, солнце на закате пряталось в длинные почти черные облака. Вдали виднелись стены и башни условного Иерусалима. Золотой широкий купол Храма отсвечивал в последних лучах. Острые минареты (гораздо более поздние) дополняли картину.
Равнина была плоская и гладкая, как стол. С одной стороны – волна взметнулась и застыла – утесы, и в них застрял серый авианосец – отличная смотровая площадка. С другой стороны – небольшая пирамида, неужто? – мавзолей и две елочки! Но он был более уместен здесь в пустыне, чем на площади далекой северной столицы.
С утра все было пусто, только после полудня прибыли операторы и началась предстартовая суета. Протянули шланги и шнуры по песку. Работали, перекрикиваясь и добродушно матерясь по-московски. К вечеру снова все опустело. Лишь там на горизонте несколько диких неразумных бедуинов припустились вскачь, но натолкнулись на незримую стену – лошади были отброшены с неистовой силой и бились, скинув своих всадников и съезжая по склону бархана.
– Как, готов? – спросила Гоги Мариночка.
– У меня всегда все в порядке, – похвастался он.
Так оно и было.
В квартире произошло что-то чудовищное. Никогда бы не поверил, сегодня вернулся часа в четыре, открыл дверь своим ключом и покричал:
– Наташа!
Никто не ответил. Зато вся мебель была перевернута, книжные шкафы повалены, книги высыпались оттуда и лежат грудами. Всюду валяются платья, колготки, Наташины вещи в беспорядке. Как будто сюда забрался тигр из зоопарка и все, играючи, перемешал и порвал.
Конечно, Наташа сопротивлялась этим насильникам. Куда они ее увезли? Что им было надо от нее?
Час назад он звонил сюда, и Наташа отвечала звонко, как всегда, была рада. Не верится, что познакомились так недавно, кажется, он знает ее давно-давно. Вчера решили, они будут вместе. И вот он уже ее потерял. Чудовищно так, что самому не верится.
Прежде чем вызвать милицию, надо было оглядеться. В кухне кто-то тихо скребся – похоже, вилка о сковородку.
Ефим вбежал на кухню. И на плечо ему прыгнула белая крыса с розовым носиком. Парень с «Мосфильма». «Где же твой хозяин? Куда он спрятал мою хозяйку? Отвечай, несмышленый зверек!»
На круглых стенных стрелки показали четыре. Надо резать, не откладывая. Под яркими близко направленными лампами желтеет нездоровое тело с бородой, трудно узнать Афанасия Евграфовича – усыпили, обнажили, выстригли, вскрыли, обложили и зажали со всех сторон белоснежными салфетками. Хирург не следил за своими руками, они все делали как надо, автоматически, но продолжая и развивая операцию, он уже понимал, что все напрасно, что слишком поздно, что проще всего снова зашить и оставить так, как есть. Нет, престиж и профессиональное достоинство не позволяли ему совершить естественное дело, и он продолжал резать уже обреченного человека.
А того вдруг не стало – исчез. Кислородная маска, салфетки, ножницы, в тазу – тампоны, испачканные в крови, главное, медсестра сзади свежий тампон подает – рука в воздухе застыла – все на месте. А больной – если не испарился, то другого варианта просто нет.
Некоторое время медики: Сергей Сергеевич, ассистент и две сестры смотрели друг на друга, неподвижные глаза и марлевые повязки – немая картина.
– А ну вас всех к ебени матери! – выругался обычно сдержанный хирург, скальпель блеснул и звякнул в металлическую ванночку, сам повернулся с поднятыми руками – уже моет руки. Хлопнул дверью и поспешно вышел из операционной.
На уличных часах было 4 часа 10 минут, но вполне возможно, что часы спешили. Надежда Покровская выследила своего сына Аркашу: снова вошел в этот подъезд и поднялся на пятый. «К женщине ходит! – догадалась Надежда. – Матери ему мало, я ли не забочусь, я ли не стираю, подтираю, обхаживаю!» Жгучая ревность поднялась изнутри – до тошноты. Покровская стала поспешно подниматься по лестнице. Она расстегнула легкое старомодное пальтишко – стало жарко. «Из-за него пошить себе отказываю». Стало очень жарко. Давление поднялось. Опять криз. Снова соседям скорую сегодня вызывать. «И на моего дурачка охотница нашлась. Наверно, какая-нибудь бабища старая. Ну я ей покажу, как ребенка у матери уводить!»
Надежда так стала барабанить в облезлую дверь, что та почему-то подалась и тихонько отворилась вглубь квартиры – по-старинному. Мать вошла и как-то сразу поняла, что квартира пуста. На стене фотография: черная кудрявая бровастая. Молодая вроде. Квартира однокомнатная – спрятаться негде. Окна закрыты. Надежда Покровская обследовала даже потолок: кто их знает, может там на антресолях затаились. Потолок был низкий без дыр и дверок.
– Получается, – удивилась Марина, – а не должно бы.
– У меня все получается. Перенос обеспечил, – у Гоги улыбка – белые зубы, как на рекламе. – У меня всегда все получается.
И был прав.
ГЛАВА 18
Армагеддон начался с наступлением темноты, которая внезапно, как это всегда бывает в Африке, затопила равнину, плоскую, как стол.
Главные фигуры заняли свои места. В свете прожекторов было видно, как на мавзолей с одной стороны поднялись руководители партии и правительства. Приземистые широкие шахматные фигурки, видел я такие у одного умельца. Фигурка в центре делала ручкой, как младенец: ладушки! ладушки!
– Иосиф Виссарионович! – прошелестело внизу по темным рядам статистов, будто теплый ночной ветер прошел по волнам пшеницы. Зашевелились флаги, задвигались портреты вождя и лозунги: ДОБРО ДОЛЖНО БЫТЬ С КУЛАКАМИ. ОРУДИЯ ДОБРА МЕТКО РАЗЯТ ВРАГОВ НАРОДА. БУДЕМ БЕСПОЩАДНЫ ВО ИМЯ ДОБРА.
В небе прочертили, как с горки, огни вертолета, который опустился на палубу авианосца. Оттуда в лиловом клубящемся свете сошли президенты и главы правительств. Все-таки это был не Брежнев, а Никсон, такого предательства (я чуть было не написал «пердательства») не могло быть по существу.