«Кефалайон-результат» – это такая формулировка, которая намечает не весь состав предлагаемого мифа, а только его последнее звено; после такого кефалайона слушатель знает, к какому концу подведет поэт свой миф, но не знает, откуда он его начнет (при «кефалайоне-сумме» он знал и это). Образец – уже упоминавшийся миф о Пелее в Нем. 5, 22–26: «Благосклонны к героям, пели им блистательным хором Музы на Пелионе, и меж них Аполлон вел разноголосый их строй: начав свой запев от Зевса, славили они чтимую Фетиду и Пелея…». Здесь слушатель уже понимает, что финалом последующего мифологического рассказа будет свадьба Пелея и Фетиды, но еще не знает, как поэт к ней подойдет: от мифа ли о роковом сыне, предреченном Фетиде (как поступил Пиндар при разработке той же темы в Истм. 8), от мифа ли о каком-нибудь из прежних подвигов Пелея, и если так, то о каком. В следующем же предложении Пиндар раскрывает свой выбор второго пути: «…Пелея, которого…» пыталась соблазнить, а потом погубить царица Ипполита, но он ее отверг и вот был награжден за это браком с богинею (27–39).
Оба вида кольцевой композиции мифа употребляются Пиндаром одинаково часто; оба они были разработаны еще до Пиндара, в эпосе, где самый обычный прием композиционного отступления состоял в том, чтобы назвать результат событий, а потом через обычное «ибо…» рассказать о тех событиях, которые привели к этому результату («нет у меня ни отца, ни матери», говорит Андромаха Гектору, а потом рассказывает, как лишилась она отца и как – матери: «Илиада», 6, 413–428, – и затем уже продолжает мольбы свои к Гектору). Смысл приема в обоих видах одинаков: дать слушателю заранее знать о том, до какого места намеревается автор вести свой мифологический рассказ. Иногда, конечно, рассказ простирается и далее обещанного, и тогда конец его воспринимается как «довесок», как непредсказуемая избыточность. Пример этому мы видели в Ол. 10, где кольцо композиции было бы полным и без добавления каталога первых победителей; другим примером может быть миф об Иксионе в Пиф. 2, где кефалайон обещал рассказ о преступлении и наказании Иксиона, а слушатель получает еще и послесловие о том, как от Иксиона и тучи родился Кентавр; третьим – миф об Асклепии в Пиф. 3, где кефалайон обещал рассказ о рождении Асклепия и гибели (за нечестие) матери его Корониды, а слушатель получает в дополнение к этому рассказ и о последующей погибели (тоже за нечестие) самого Асклепия.
Степень подробности мифологического рассказа может быть различна; но, как правило, при кольцевой композиции рассказ подробнее, чем при перечневой. Элементарными единицами всякого сюжетного рассказа являются мотивы; каждое полное сюжетное звено состоит из мотивов трех категорий – «ситуации» (С), «действия», меняющего ситуацию (Д), и «результата» (Р); если рассказ состоит из нескольких сюжетных звеньев, то обычно результат предыдущего звена становится ситуацией последующего. В перечневых мифологических рассказах поэт обычно упоминал только действие и спешил перейти к следующему пункту перечня. В кольцевых мифологических рассказах достаточно простора и для ситуации, и для действия, и для результата. Мы легко расчленяем рассказ Ол. 10: «Геракл победил врагов (С) – учредил игры (Д) – и боги и люди радовались новым празднествам и победам (Р)»; или рассказ Нем. 5: «Ипполита покушалась обольстить Пелея (С) – но он ее отверг (Д) – и наградой за это была свадьба с Фетидою (Р)». Однако такое схематическое членение у Пиндара – редкость; гораздо чаще перед нами или упрощенный, или усложненный кольцеобразный рассказ.
Упрощение трехчленного звена СДР достигается опущением какого-нибудь из членов. Легче всего опускается член С: мифы были материалом общеизвестным, и поэт мог полагаться на воображение слушателей. Так, в уже приводившемся мифе о Персее Гиперборейском (Пиф. 10) ситуация не сообщается, сообщаются только действие (подвиги Персея) и вынесенный в кефалайон результат (приход Персея к гиперборейцам). Так, в мифе о Неоптолеме (Нем. 7) сообщаются действие и результат (Неоптолем пришел в Дельфы и погиб), но не сообщается ситуация (потому что для Неоптолема она нелестная: он шел в Дельфы, чтобы потребовать Аполлона к ответу за убийство Ахилла). Реже опускается член Р: в таких случаях результат действия заменяется оценкой действия и мифологический рассказ как бы возвращается к своему истоку, мифологическому примеру, из которого тотчас делается вывод. Так, в рассказе об Антилохе (Пиф. 6) говорится, как грозил в бою Мемнон Нестору (С) и как отдал жизнь за Нестора сын его Антилох (Д), «явив громадою подвига высшую о родителе доблесть» (оценка, 42–43). Так, в знакомом нам рассказе об Аянте (Нем. 8) говорится, как Аянт был «обездолен золотым доспехом» (С) и покончил с собой (Д), но вместо описания результата следует оценка: «издавна была ты сильна, вражья речь, лживая речь…» и т. д. (32–34). Пределом упрощения в этом направлении можно считать миф об Алкмеоне в Пиф. 8, уже нами рассматривавшийся: здесь опущены и Р, и даже Д, так что, по существу, перед нами просто мифологический пример (двучленный), взятый в кольцевую рамку; ты не посрамил предков, говорит поэт победителю, и поэтому о тебе можно сказать то же, что сказал Амфиарай: об Алкмеоне то-то, а об Адрасте то-то; таково Амфиараево слово, и по этому слову я, поэт, всегда чту Алкмеона (Пиф. 8, 35–60).
Усложнение трехчленного звена СДР достигается удвоением какого-либо из его членов, чаще всего Р (так как результаты действия могут быть множественные – и ближние, и дальние), но иногда также и Д. Так как Р в кольцевом повествовании всегда служит откликом на кефалайон, замыкающим кольцевую рамку, то удвоение Р является как бы удвоением концовки, удвоением отклика на зачин, дополнительным подкреплением композиционного принципа. Так, в мифе о Диоскурах (Нем. 10) кефалайон сообщает: «день они живут на Олимпе, а день в Аиде» (Р), затем следует описание гибели смертного Кастора (С), мольба бессмертного Полидевка к Зевсу не разлучать их (Д), ответ Зевса (P1) и решение Полидевка (Р2). Так, в мифе о Кирене (Пиф. 9) кефалайон сообщает: «Кирену взял в жены Феб» (Р), а затем говорится: она была девой-охотницей (С), и Феб, увидев ее, воскликнул: «что мне с ней делать?» (Д), и Хирон, усмехнувшись, ответил ему: «взять ее в жены» (Р1), и Феб так и сделал (Р2). В мифе об Иксионе (Пиф. 2) удваиваются не только результат, но и действие: Иксион распят на колесе (Р), потому что он согрешил и наказан (Д, Р): он убил родича (Д1), он посягнул на Геру (Д2; здесь вставлена размежевывающая сентенция) и за это был обманут тучею (Р1) и казнен распятием (Р2). То же самое происходит и в мифе о Корониде, вставленном в миф об Асклепии (Пиф. 3): здесь упоминается учение Асклепия у Хирона (кефалайон-A.), рождение Асклепия от казнимой Корониды (кефалайон-К. с заключительной сентенцией), затем говорится, как Коронида согрешила против Аполлона умыслом (Д1) и делом (Д2; в промежутке – размежевывающая сентенция, 19–23), и Аполлон узнал об этом (Р2) и наказал за это (Р2, заключение подчеркнуто сравнением); тогда-то и был рожден Асклепий (Р3, отклик на кефалайон-К.) и отдан на воспитание Хирону (Р4, отклик на кефалайон-A.). О том, что в обеих последних одах кольцо рассказа дополняется довеском-послесловием (в Пиф. 2 о Кентавре, рожденном от Иксиона, в Пиф. 3 о гибели Асклепия), уже говорилось выше.
Еще большее усложнение трехчленного звена СДР достигается вставкой дополнительного мифологического материала между членами звена, чаще всего между раздвоившимися Р1 и Р2. Самый внушительный пример такого построения – огромная ода Пиф. 4 в честь Аркесилая Киренского, самое большое из сохранившихся произведений Пиндара. Миф ее посвящен плаванию аргонавтов; начальная часть мифа описывает пророчество Медеи о заселении Кирены потомками аргонавта Евфама, которые в Кирену придут с Феры, а на Феру придут с Лемноса; о Фере упоминается и в начале, и в конце пророчества, о Лемносе – только в конце. С какой изысканной точностью выдержана в этом рассказе трудная концентрическая композиция, уже говорилось выше. Собственно, на этом Пиндар мог бы закончить мифологическую часть и перейти к заключительной хвалебной, и он даже делает шаг в этом направлении, повторяя именование победителя Аркесилая (65), но тут же резкой отбивкой поворачивает свой рассказ обратно к мифу (67–70: «Но я вверю Аркесилая Музам только с чистым золотом бараньего руна, странствуя за которым, чести от богов исполнились минийские мужи… А каким началом началось их плавание?..» и т. д.). И здесь следует новый рассказ, без всякой концентричности, эпически-последовательный, от появления Ясона в Иолке до подвига его в Колхиде; на этом месте рассказ неожиданно обрывается резкой отбивкой, содержащей резюме последующих событий, кончая прибытием аргонавтов на Лемнос и браком их с лемниянками. Упоминание лемносского брака образует перекличку конца второго рассказа с концом первого; формально перед нами как бы довесок-послесловие к первому рассказу, вставленное между двумя упоминаниями о Лемносе (Р1 и Р2), но довесок этот в два с половиной раза больше первого рассказа, а послесловие это говорит о том, что было не после, а до действия первого рассказа.
Ода эта в творчестве Пиндара уникальна; можно заметить, что обе другие оды в честь киренских победителей (Пиф. 5 и 9) построены тоже нетрадиционно. Но вставки такого рода в мифологический рассказ встречаются и в двух других одах, тоже считающихся лучшими у Пиндара. Во-первых, эта ода Ол. 1 о Пелопе. Здесь в кефалайоне говорится о славе Гиерона в олимпийских «поселениях Пелопа, которого любил Посейдон» (23–26); последующий рассказ по схеме