— Вот здесь, мсье, — сказал Клеман.
Эрмантье поднял ногу и наткнулся на край плиты. И тут только впервые почувствовал нестерпимую муку разлуки и, несмотря на присутствие Клемана, не мог удержаться от стона, разрывавшего ему грудь. Потом в молчании мысленно стал звать: «Максим, Максим». Долгие годы ему казалось, что это он оберегает брата, а теперь вдруг стало ясно, что из них двоих слабым, беззащитным, беспомощным был скорее он сам. Он плакал без слез, всем своим искаженным мукой лицом. Эрмантье помахал рукой, как бы устраняя Клемана, но, так как шофер, видимо, не понимал, он нашел в себе силы прошептать:
— Клеман… домой… за букетом.
— Но здесь и так уже много цветов, — заметил Клеман.
— Я хочу сам… положить… несколько цветков.
Клеман заколебался. Он помнил наказ никогда не оставлять хозяина одного.
— Поезжайте! — сказал Эрмантье.
— Хорошо, мсье.
Шаги Клемана стихли, слышно было, как машина развернулась. Эрмантье подождал еще немного, затем опустился и осторожно провел рукой по камню. Камень был мелкозернистый, гладкий на ощупь, словно шкурка, и теплый, будто живое существо. Сам не зная почему, Эрмантье почувствовал некоторое облегчение. Максиму, который так любил красивые костюмы, тонкое белье, мягкую кожу, ему будет хорошо здесь, в этом затерянном уголке вандейской земли, где не было слышно ничего, кроме шума ветра, пения птиц и глухого морского прибоя.
«Прости! Прости, Максим!» — мысленно обратился к нему Эрмантье.
Ему хотелось вознести молитву, но он позабыл все молитвы, которые знал в далеком детстве. Всецело поглощенный работой и борьбой, у него не оставалось времени подумать о смерти. А уж тем более о жизни в ином мире. Хотя, вопреки обещаниям священников, никакой иной жизни, возможно, и нет. А между тем он всей душой надеялся, что для Максима не все еще кончено. Ради Максима он даже готов был веровать и неловко перекрестился. И снова рыдания подступили к горлу. Может ли он теперь вернуться в. Лион? Снова покинуть брата, которого не сумел уберечь? Не лучше ли уступить Кристиане и отложить возвращение? Каждый день он будет приносить сюда цветы. И говорить тихонько: «Я здесь, Максим. Я здесь».
Впрочем, на много ли он переживет его? Быть может, его самого еще до конца года положат здесь под соседней плитой? Он так и не собрался купить участок на лионском кладбище. Эрмантье не из тех людей, что возводят для себя пышные мраморные склепы, охраняемые ангелочками, куда из поколения в поколение штабелями складывают трупы. Эрмантье разбросаны по всей земле Морвана, и могилы их зарастают сорной травой. А он с миром почиет здесь, рядом с Максимом. И Кристиана поймет его…
Он протянул руку к цветам, уже увядшим, судя по терпкому запаху. Цветы спалило солнце, стебли стали ломкими, словно хворост в вязанках. Кристиана была, конечно, очень занята… Но она могла бы послать Марселину. Он потрогал венки, казавшиеся огромными. Что же было написано на лентах? Моему брату? Моему безвременно ушедшему брату? Максиму? Надо будет убрать эти венки, они не понравились бы покойному. Пускай будет голая плита, в которой отражаются облака. Он нащупал ногой окружавший могилу гравий, сделал три шага. Пальцы его наткнулись на крест. Лобре хорошо поработал. Крест вырублен из того же гранита, что и плита. Высокий, с широко раскинутыми крыльями. А вот и надпись. Он без труда разобрал конец одного слова:
Буквы были выдержаны в строгом стиле. Пальцы Эрмантье спустились ниже, отыскали дату: 1948. Подвинув руку чуть влево, он прошептал, следуя линии начертанных цифр и букв:
И еще левее:
Ну вот, теперь ошибся. Он пожалел о том, что пренебрег шрифтом Брайля, который наверняка помог бы ему теперь. Не теряя терпения, он заново начал свое исследование, пытаясь представить себе значки, контуры которых нащупывали его пальцы. Но как не узнать 2 и 3? И первую букву слова «февраль», да и вообще все семь его букв? Максим родился в апреле. Это всего, шесть букв. А Лобре выгравировал слово из семи букв… Февраль!
Он чуть было не рассердился. 23 февраля 1902 года! Это же была дата его собственного рождения. «Ну вот, — проворчал он, — если сам чего-то не проверишь…» Между тем Кристиана должна была знать дату рождения Максима. Юбер, впрочем, тоже. У них на руках были документы покойного. Время их, правда, обоих подстегивало. К тому же они несколько растерялись. Вот и перепутали. А в день похорон в молчаливой суете церемонии не заметили ошибки. Это вполне простительно.
Надо будет предупредить Лобре, попросить его сделать другой крест. Расходы не имеют значения! Бедный Максим! Видно, до самого конца ему суждено быть жертвой кощунственного легкомыслия!
Эрмантье вернулся к верхней строчке. Лучше уж проверить все заново, прежде чем обращаться к Лобре. Он еще раз проверил имя:
Интересно, дала ли Кристиана двойное имя Максима? Максим-Анри? Нет, пальцы его обнаружили только одно имя, имя, которое трудно было разобрать, но только не Максим… и не Анри…
Что такое?
Встав коленом на плиту и подмяв венки, он водил обеими руками снова и снова, потом наконец поднялся, не веря самому себе, вытер обшлагом рукава заливавший лицо пот. На этот раз он, видно, и в самом деле терял рассудок. Эрмантье подождал, пока сердце его успокоится. К воротам кладбища медленно подъезжала машина. Это возвращался Клеман. И тогда быстро, точными и ловкими, как у взломщика, движениями, он снова ощупал камень, почувствовав, как все его тело захлестывает ужас. Теперь уже он мог прочитать надпись целиком:
Усопшим, которого напутствовал у раскрытой могилы кюре, усопшим, над которым служки размахивали кропилом, был он сам. Отныне для всякого, кто остановится у этой могилы, Ришар Эрмантье больше не существовал. С 18 июля он покоился под массивной гранитной плитой.
Ботинки Клемана заскрипели по гравию. Эрмантье инстинктивно вышел на аллею. Возле этого креста он ощущал себя в чем-то провинившимся. Он уже не думал о Максиме. Он вообще ни о чем не думал. Его охватил страх. Панический страх. Он превратился в несчастного, запуганного человека, который от всего отступился.
Шаги замерли рядом с ним.
— Вот цветы, — сказал Клеман.
Глава 10
Взяв цветы, Эрмантье положил их на плиту и соединил руки, как для молитвы. Внешне он был невозмутим, да и вообще, пожалуй, не страдал. Он только старался держаться на ногах, и в то же время ему нестерпимо хотелось лежать где-нибудь в прохладе комнаты, ни о чем не думая, словно мертвецу. Да он и есть мертвец. Об этом свидетельствовала надпись на могиле. Все было готово, чтобы принять его прах. Может, он был всего лишь тенью, упрямо цеплявшейся за жизнь? А между тем он чувствовал, как мышцы его напрягаются от усилия, а тело клонится к земле, словно дерево под ударом топора.
— Мсье лучше вернуться, — сказал Клеман. — Солнце сегодня припекает.
Он только кивнул головой, не в силах вымолвить ни слова. Ему не следует слишком расточительно расходовать свой голос, свое дыхание. Пот струился по его щекам; одежда плотно облегала тело, словно мягкий, горячий панцирь. Нет, он не был мертвецом! Ну тогда, значит, приговоренным!
— Мсье следует надеть шляпу.
Клеман подобрал лежавшую на плите соломенную шляпу и сунул ее в руку Эрмантье. Солома была жесткой, хрустящей. Эрмантье пощупал ее, чтобы удостовериться. Эта жалкая садовая шляпа обрела вдруг огромное значение. От нее веяло чем-то дружеским, вполне реальным, подлинным. Эрмантье медленно нахлобучил ее на голову, ему вспомнился похоронный звон. Никто не станет звонить в колокол, если нет похорон. Как никто не станет высекать дату смерти на пустой могиле… На пустую могилу цветов не кладут… Могила была не пустой. Там лежал Максим.
Эрмантье, к стыду своему, почувствовал облегчение. Он пошевелил языком, губами.
— Пошли, — молвил он.
Значит, там лежал Максим? Максима похоронили под его именем? Не может быть! Доктор Меруди ни за что бы не согласился… Черт возьми! Да приходил вовсе не Меруди. Кристиана солгала.
— Погодите! — сказал Эрмантье. — Не так быстро!
Он спотыкался о камни и вынужден был уцепиться за руку Клемана. Сильно болел затылок. Эрмантье внимал непроницаемой кладбищенской тишине, нарушаемой лишь шелестом верхушек кипарисов, похожим на журчание ручейка. У него было такое ощущение, будто он грезит наяву, пытаясь собрать воедино разрозненные части какой-то несвязной головоломки. Итак, позвали, стало быть, другого врача, видно, нового. Ладно. Ему сказали, что умирающего зовут Ришар Эрмантье. Откуда ему было знать? Он подписал разрешение на захоронение. Хорошо. Ну а потом? Очень просто — предъявили необходимые документы, удостоверение личности, свидетельство о браке; его бумаги лежали внизу, в гостиной, вместе с документами Кристианы. Служащий зарегистрировал смерть. Вот и все! Конец. Великого Эрмантье не стало, он исчез. Кюре прочитал у гроба отходную, окропил его святой водой. Reguiescat in pace.[13]
Эрмантье представлял себе всю деревню, выражавшую соболезнования вдове, а в Лионе — закрытые на целый день заводы. Слышал телефонные разговоры в конторах, квартирах, в телефонных будках: «Эрмантье умер… Мне только что сказали… Теперь многое изменится!» Ибо никто, разумеется, не упоминал о картеле, но все об этом думали. Юбер и Кристиана будут куплены, сметены, им уготовано место статистов. Патенты, лампа — все пойдет с молотка на аукционе.
— Вот и машина, мсье.
Эрмантье плевать на машину. До него постепенно начинал доходить смысл этой махинации. Юбер испугался. Еще несколько недель, и развернулась бы самая настоящая битва. Назад хода нет, и никакой возможности договориться с взбесившимися противниками. Поэтому он предпочел сразу сдаться, подчиниться картелю и получить определенные гарантии на сохранение своих интересов. Теперь все было ясно! Кристиана тоже отказалась от борьбы и вступила в переговоры. Тем хуже для слепого! Он ведь так и так обречен!.. Эрмантье откинулся на подушки сиденья. В машине его растрясло, к горлу подступила тошнота. Почему же медлит смерть? Ей следовало поразить его там, на кладбище, избавив от необходимости копаться во всей этой грязи. А бумаги, которые он подписывал вот уже несколько месяцев, полагая, что улаживает текущие дела… Может, это и были какие-то уступки, соглашения? Может, он сам заявил уже о своей капитуляции, полностью разорился? Да и существует ли еще его фирма? Может быть, она стала всего лишь филиалом? А у него самого не осталось ни единого су после такого количества доверчиво подписанных чеков?