а и питье еще лучше, чем дома. Когда ее спрашивали о том, почему она внезапно иногда убегает, она говорила, что у нее понос. Обычно, как показывает муж, Р. хорошо ела и спала, не была заметно печальной и не плакала. Она всегда хорошо вела себя, была аккуратной, послушной и работящей. Жене показалось между тем, а именно вечером 27 апреля, как будто Р. плакала. Но обвиняемая отрицала это, свалила слезы на дым и заявила, что вполне довольна своим положением. Сама Р. свидетельствует, что вечерами она не могла заснуть, иногда также страдала пугающими снами, по утрам, однако, сон был хороший.
В следующее воскресенье, 28 апреля, она опять была дома, и ей даже разрешили остаться там на ночь. Снова она заявила, что не сможет больше выдержать на своей службе, и попросила, чтобы ей разрешили снова стеречь стадо гусей. Но мать была против. По ее приказу, хотя и явно неохотно, она снова отправилась в С. Мать на расстоянии шла следом до находящегося на дороге пруда, потому что ей было необъяснимо страшно, что дочь может с собой что-то сделать.
Когда она в понедельник, 29 апреля, утром снова была у своих хозяев, ей передали детей для присмотра, но она уже больше не интересовалась делом: когда однажды двухлетний мальчик упал, она беспечно оставила его лежать и была за это наказана.
Через некоторое время она пришла в сад и сказала, ребеночек лежит в колыбели и стонет, она совсем не знает, что у него болит, она ничего ему не сделала. Ребенок вскоре умер. Взволнованная мать дала ей понять, что она может идти прочь. Теперь она ей больше не нужна.
Несмотря на то, что ребенок давно был похоронен, усиливалось подозрение несчастной матери, что в этом повинна няня. Было начато судебное разбирательство, и после многократного отрицания вины преступница наконец созналась.
22 мая она еще утверждала, что благодаря случаю, который она подробно описывает, она опрокинула колыббль. 30 мая она заявила с плачем и уверением, что хочет сказать правду, что она думала, если она будет плохо обращаться с ребенком, ее отпустят, тогда она несколько раз бросила его на землю.
Наконец, она пришла к следующим показаниям, при которых она, в основном, и осталась. В то утро желание уйти внезапно возникло в ней очень живо; она ударила ребенка около 10 раз кулаком по голове, в лицо, в нос и рот, после этого она взяла его из колыбели и дважды ударила затылком о землю. Поскольку ребенок наделал под себя, она очистила его и взяла новую рубашку. Вскоре она еще раз ударила ребенка в лицо; зажимала ему рот, а также схватила ребенка вокруг ребер и трясла его в колыбели. Неоднократно она высказывалась, что ее намерением было убийство ребенка, так как это казалось ей самым надежным средством уйти со службы.
В течение времени в тюрьме она высказывала все больше жалоб на своих хозяев и на обращение их с ней, которые находятся в противоречии с ее собственными ранними показаниями и показаниями самих хозяев. Снова и снова она высказывала свою тоску по родительскому дому. Когда судебный служитель отводил ее в тюрьму, она сделала тщетную попытку убежать от него. Однажды она попросила разрешить ей выучить одну песнь из книги песнопений, которую она декламировала судьям, чтобы выйти опять на свободу. Свое преступление она видела в том, что била ребенка. Она проливала слезы, но, очевидно, больше из-за неприятности ареста, чем из раскаяния. Когда ее упрекнули в большой несправедливости, она заявила, плача, что признает это, пообещав никогда не сходить с праведного пути, и попросила, чтобы ей простили неправедность и большой грех.
Она произвела на судебный персонал впечатление находящейся совсем в детском возрасте девочки с хорошими душевными задатками. Ее ответы были быстрыми и точными. Она продемонстрировала хороший и быстрый рассудок. Как только речь зашла о ее неправедности, она начала плакать, однако до настоящего раскаяния, казалось, дело не дошло.
О ее характере отец говорил, что она при случае проявляла склонность к строптивости, но никогда не лгала, жила со своей младшей сестрой всегда в мире и, предоставленная самой себе, проявляла веселый нрав. Мать называет ее добродушной и правдивой. Она была прилежна и послушна. То же подтвердили другие.
Учитель сказал, она выказала мало прилежания, внимания и сообразительности, виной чему является ее глуховатость. Она всегда была тихой и самой по себе, со своими одноклассницами жила в мире и согласии, но во время молитвы проявляла мало внимания. Неправду она никогда не говорила.
Нежное создание с юности частенько страдала желудком. Пять лет назад у нее был гнойник головы, который стал причиной глуховатости, и еще теперь вызывал выделение из уха.
Экспертиза исключает врожденное слабоумие. Обвиняемая была признана невменяемой на момент преступления вследствие сильной тоски по дому при физической болезни и детской ступени развития. Приговор не сообщается.
Детская сущность преступницы очень бросается в глаза. В этом отношении она близка двум маленьким детям (девять с половиной и десять лет), о которых позже будет рассказано. Недостаток в том, что Шпитта проводил экспертизу преступницы
только по документам, без обследования ее психиатром или хотя бы врачом.
Этот случай был Флеммингом (Allg. Zeitschr. f. Psychiatrie. S. 470 ff. 1855) подвергнут критике, содержание которой имеет удивительное сходство с взглядами некоторых из экспертов Евы Б. Он не считает четко выраженным ни одного из симптомов, которые считаются характерными для тоски по дому. Обвиняемая вообще не была больной в доме ее хозяев, ела вместе со всеми и хорошо спала. Из угнетенности, печали, плача ничего не было замечено. Отсюда мнение, что имеет место более высокая степень тоски по дому, из-за которой сильно скована свобода самоопределения, зиждется на очень сомнительной основе.
Хеттих, 1840. 7-м случай. Убийство из ностальгии1.
Мари Катарина М., 16-ти лет, была физически слабой, издавна страдала золотушными недугами, болезнью глаз, насморком, опуханием верхней губы и т. д. В 14 лет в течение полугода у нее почти ежедневно была рвота. Часто она заболевала носовыми кровотечениями с распуханием и закупоркой носа. Одновременно она чувствовала тогда жар в голове, давление в висках и во лбу и холод в ногах. У нее еще не было менструаций, и вообще она находилась в заторможенном состоянии развития.
В родительском доме она всегда была бодрой и веселой, часто расположенной к болтовне, но прилежной и послушной. Бросалась в глаза ее выраженная склонность к религии.
От управления прихода она получила свидетельство хороших способностей и хороших успехов. Она проявила внимательность и восприимчивость, судебный врач приходит после обследования к заключению, «что круг ее представлений и ее сообразительность ни в чем не выходит за обычный для старших деревенских школьниц, и что самоанализ, оценка и расчетливый ум развиты у нее только в малой степени».
За два года до преступления она уже однажды в течение полугода находилась в услужении в своем родном месте у хозяина О. Тот хвалил ее как ловкую, прилежную, услужливую. Для него она готова была прыгнуть в огонь.
После того, как она более года опять была дома, в марте 1836 г. она поступила на службу в находящемся только в нескольких часах от ее родного места главном административном городе к виноградарю Бр. Здесь ей была доверена забота об обоих детях одного и шести лет.
По свидетельству супругов Бр., она проявляла себя на службе всегда готовой к работе, без возражения, всегда хотела сделать
1 Из-за большой редкости диссертации Хеттиха и хорошего изложения истории этот случай воспроизводится подробно, в большинстве случаев дословно.
больше, чем ей было приказано, была душевной к обоим детям и любима ими. Ее хозяйка не замечала в ней никаких плохих наклонностей и не могла на нее нарадоваться. В качестве доказательства ее детской сущности приводится, что она на этой службе пугалась приходящего в дом трубочиста и так же, как шестилетний ребенок, за которым она должна была смотреть, убегала от него.
Сразу в первые дни ее пребывания в городе ее охватила тоска по дому, и она увеличивалась день ото дня. В качестве моментов, способствующих возникновению тоски по родине, можно назвать изменения в ее психических и внешних обстоятельствах жизни в марте и апреле, а именно «ее переезд со свободного воздуха деревни в замкнутый город, из подвижной жизни родного дома среди многочисленных братьев и сестер и, чаще всего на поле среди людей, в комнату виноградаря Бр., в которой приходилось пребывать почти постоянно и очень часто одной с двумя маленькими детьми, и сидеть и прясть у колыбели младшего ребенка, где она только редко выходила из комнаты и не общалась с другими девочками, кроме ее землячки Ш.»
На второй день ее пребывания в городе она говорит служанке В., что страдает тоской по дому и говорит с ней первое время много и печально о своей родине. Служанке Каролине, которой бросился в глаза ее печальный вид, она признается в том же. На восьмой или девятый день она попадается своей хозяйке с красными от слез глазами, с потоком слез она рассказывает выдуманную историю. На 14-й день она разражается при приходе и уходе ее сестры громким сильным плачем. С того первого раза, когда она была одна, в мыслях носилась, где угодно, и часто думала, как ей сделать, чтобы вернуться домой. Многие служанки видели ее, когда она носила молоко от своей хозяйки в соответствующие дома, всегда мрачной, молчаливой и погруженной в себя. Врачу, который часто посещал этот дом, бросилась в глаза ее мрачная погруженность в себя, безучастность ко всему.
В страстную неделю (предпоследнюю перед ее преступлением) в период тяжелого приступа болезни одного ребенка она сказала служанке В. (которой она обычно всегда говорила, что она так любит того ребенка, он такой унный): ее ребенок так болен, у ее хозяйки уже два ребенка быстро умерли от прорезывания зубов. Если теперь и этот ребенок умрет, то ей можно будет уйти домой. Последнее она говорила в последнюю неделю часто, обычно два раза в день ее землячке Ш., также однажды Маргар. П. Характерный признак тоски по дому, стремление больного скрыть свое страдание, выражался у М. в следующих обстоятельствах: в день перед преступлением, после обеда, снова с покрасневшими от слез глазами ее встретила возвращающаяся с поля хозяйка; причем она отрицала, что плакала. Она частенько отрицала тоску по родине при расспросах, представала перед своей хозяйкой или другими лицами веселой, стремление подавить свое чувство еще усилилось из-за боязни быть высмеянной, как ей предрекали ее хозяйка и подруги детства. Тем сильнее это чувство овладевало ею, когда она была одна. Спрошенная